И вот, едва только министерство достигло соглашения с Национальным банком, по которому последний принимал на себя все активы и пассивы Римского банка и обязывался уплатить акционерам за каждую акцию стоимостью в 1000 фр. по 450 франков; едва только оно почувствовало, что это соглашение служит гарантией от огласки имен политических деятелей, задолжавших банку, как бравому Танлонго пришлось тут же убедиться, что в буржуазной политике платой за услугу является неблагодарность. С вечера 16 января у его дома был выставлен караул; 19 января он и главный кассир Лаццарони были арестованы.

Это отнюдь не было для него неожиданностью. Еще раньше он сказал одному из редакторов «Parlamento»[390]:

«Они могут упрятать меня в тюрьму, но пусть они имеют в виду, что затевают плохую игру… если хотят на меня возложить ответственность за вину других, то этим меня побудят устроить скандал… Уж не хотят ли меня разорить? Тогда я придам огласке имена тех людей, которые вымогали у меня миллион за миллионом. Как часто я говорил, что не могу их дать, но ответ был всегда один: они необходимы (occorrono). И у меня есть доказательства… так было постоянно; чем больше услуг я им оказывал, тем больше они плевали мне в лицо; но если я теперь паду, то я окажусь в неплохой компании».

И когда этого больного, старого человека, которого сперва держали под арестом в его дворце, 25 января отвозили в тюрьму Реджина Чели, он заявил сопровождавшему его чиновнику: «Я иду, но я оставляю за собой право на разоблачения». Членам своей семьи он сказал: «Им хотелось бы, чтобы я умер в тюрьме, но у меня еще достаточно сил, чтобы отомстить за себя».

Непохоже, чтобы этот человек повел себя покорно на открытом судебном процессе, подобно замешанным в парижской панаме директорам, которые, вместо того чтобы сразить своих обвинителей вдесятеро раз более тяжелыми уликами, имевшимися в их распоряжении, своим молчанием вымаливали для себя снисходительный приговор. Хотя Танлонго страдает подагрой, газеты изображают его высоким и крепким человеком, «настоящим семидесятилетним кирасиром»; все его прошлое говорит о том, что он понимает: спасти его может только жесточайшая борьба и самое упорное сопротивление. Так что в один прекрасный день знаменитая cassetta d'oro [золотая шкатулка. Ред.] перекочует из Ватикана в зал судебных заседаний, а ее содержимое будет выложено на судейский стол. В добрый час!

Между тем в тот же день, 25 января, вновь открылась сессия парламента и скандал разразился и там. Джолитти может крикнуть своим 150 депутатам лишь то, что крикнул Рувье своим 104: если бы мы не брали этих денег, вы бы здесь не заседали! И это действительно так. Криспи и Рудини могут сказать только то же самое. Но этим дело не исчерпывается. Неизбежно последуют дальнейшие разоблачения — как в палате, так и на суде. Панамино, как и панама, находится еще только в своей начальной стадии.

Какова же мораль всей этой истории? — И панама, и панамино, и вельфский фонд доказывают, что вся нынешняя буржуазная политика — как премилые дрязги буржуазных партий между собой, так и их совместное сопротивление натиску рабочего класса, — не может проводиться без колоссальных денежных затрат, что эти огромные деньги расходуются на такие цели, о которых нельзя говорить открыто, и что правительства вследствие скупости господ буржуа все более и более оказываются вынужденными для этих скрытых целей добывать средства скрытыми путями. «Мы берем деньги там, где мы их находим», — сказал Бисмарк, человек сведущий в этом деле. А «где мы их находим», это мы только что видели.

Написано между 26 и 29 января 1893 г.

Напечатано в газете «Vorwarts» №№ 27, 28 и 29; 1, 2 и 3 февраля 1893 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

Титульный лист итальянского издания «Манифеста Коммунистической партии» 1893 года

Опубликование «Манифеста Коммунистической партии», можно сказать, совпало с днем 18 марта 1848 г., с революциями в Милане и в Берлине — вооруженными восстаниями двух наций, из которых одна находится в центре европейского континента, другая — в центре Средиземноморья; двух наций, которые до того времени были ослаблены раздробленностью и внутренними раздорами и вследствие этого подпали под чужеземное владычество. Если Италия была подчинена австрийскому императору, то Германия находилась под не менее ощутимым, хотя и более косвенным, игом царя всея Руси. Результатом 18 марта 1848 г. было освобождение Италии и Германии от этого позора; если за время с 1848 по 1871 г. эти две великие нации были восстановлены и им в том или ином виде была возвращена самостоятельность, то это произошло, как говорил Карл Маркс, потому, что те самые люди, которые подавили революцию 1848 г., были вопреки своей воле ее душеприказчиками[392].

Повсюду эта революция была делом рабочего класса, именно он строил баррикады и расплачивался своей кровью. Но одни только парижские рабочие, свергая правительство, имели совершенно определенное намерение свергнуть и буржуазный строй. Однако, хотя они и сознавали неизбежный антагонизм, существующий между их собственным классом и буржуазией, ни экономическое развитие страны, ни духовное развитие массы французских рабочих не достигли еще того уровня, при котором было бы возможно социальное переустройство. Поэтому плоды революции достались в конечном счете классу капиталистов. В других же странах — в Италии, Германии, Австрии — рабочие с самого начала ограничились лишь тем, что помогли буржуазии прийти к власти. Но ни в какой стране господство буржуазии невозможно без национальной независимости. Поэтому революция 1848 г, должна была привести к единству и независимости тех наций, которые до того времени их не имели: Италии, Германии, Венгрии, Очередь теперь за Польшей.

Итак, если революция 1848 г. и не была социалистической, то она расчистила путь, подготовила почву для этой последней. Благодаря бурному развитию крупной промышленности во всех странах буржуазный строй за последние сорок пять лет повсюду создал многочисленный, сконцентрированный, сильный пролетариат; он породил, таким образом, употребляя выражение «Манифеста», своих собственных могильщиков. Без установления независимости и единства каждой отдельной нации невозможно ни интернациональное объединение пролетариата, ни мирное и сознательное сотрудничество этих наций для достижения общих целей. Попробуйте представить себе какое-либо общее интернациональное действие итальянских, венгерских, немецких, польских, русских рабочих при политических условиях, существовавших до 1848 года!

Значит, битвы 1848 г. были не напрасны. Не напрасно прошли и сорок пять лет, отделяющие нас от этого революционного периода. Плоды его начинают созревать, и я хотел бы только, чтобы выход в свет этого итальянского перевода «Манифеста» явился добрым предвестником победы итальянского пролетариата, так же как выход в свет подлинника явился предвестником международной революции.

«Манифест» воздает полную справедливость той революционной роли, которую капитализм сыграл в прошлом. Первой капиталистической нацией была Италия. Конец феодального средневековья, начало современной капиталистической эры отмечены колоссальной фигурой. Это — итальянец Данте, последний поэт средневековья и вместе с тем первый поэт нового времени. Теперь, как и в 1300 г., наступает новая историческая эра. Даст ли нам Италия нового Данте, который запечатлеет час рождения этой новой, пролетарской эры? Лондон, 1 февраля 1893 г.