Ф. Энгельс

Лондон, 3 января 1894 г.

Напечатано в книге: F. Engels. «Internationales aus dem «Volksstaat» (1871—75)». Berlin, 1894

Печатается по тексту книги

Перевод с немецкого

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ЗАМЕЧАНИЕ К СТАТЬЕ «БАКУНИСТЫ ЗА РАБОТОЙ»[442]

Чтобы облегчить понимание нижеследующих записок, приведем несколько хронологических данных.

9 февраля 1873 г. королю Амадею надоела его испанская корона; он — первый король, устроивший забастовку — отрекся от престола. 12-го была провозглашена республика; вслед за тем в баскских провинциях вспыхнуло новое карлистское восстание.

10 апреля было избрано Учредительное собрание, которое открылось в начале июня ипровозгласило 8 июня федеративную республику. 11-го конституировалось новое министерство с Пи-и-Маргалем во главе. Одновременно была избрана комиссия для выработки проекта новой конституции, в которую, однако, не попали крайние республиканцы, так называемые интрансиженты. И вот, когда 3 июля была провозглашена эта новая конституция, интрансиженты нашли, что она идет недостаточно далеко по линии раздробления Испании на «независимые кантоны». Ввиду этого интрансиженты немедленно подняли восстания в провинциях: с 5 по 11 июля они повсюду победили в Севилье, Кордове, Гранаде, Малаге, Кадисе, Алькое, Мурсии, Картахене, Валенсии и других местах и создали в каждом из этих городов независимое кантональное правительство. 18 июля Пи-и-Маргаль подал в отставку и егосменил Сальмерон, который тотчас же послал войска против инсургентов. После слабого сопротивления инсургенты были побеждены в течение нескольких дней; уже 26 июля вследствие падения Кадиса по всей Андалузии была восстановлена власть правительства; почти одновременно были покорены Мурсия и Валенсия; только Валенсия проявила в борьбе некоторую энергию.

Держалась одна лишь Картахена. Этот крупнейший военный порт Испании, попавший вместе с флотом в руки повстанцев, со стороны суши был защищен, кроме крепостного вала, еще 13 отдельными фортами, и взять его поэтому было нелегко. А так как правительство остерегалось разрушить место стоянки своего собственного флота, то «суверенный кантон Картахена» продолжал существовать вплоть до 11 января 1874 г., когда он, наконец, сдался, так как ни на что другое абсолютно не был способен.

Во всем этом позорном восстании нас занимают здесь лишь еще более позорные деяния бакунистских анархистов; лишь они описаны здесь более или менее подробно в назидание современникам.

Написано в начале января 1894 г.

Напечатано в книге: F. Engels. «Internationales aus dem «Volksstaat» (1871— 75)». Berlin, 1894

Печатается по тексту книги

Перевод с немецкого

ПОСЛЕСЛОВИЕ К РАБОТЕ «О СОЦИАЛЬНОМ ВОПРОСЕ В РОССИИ»[443]

Титульный лист брошюры, изданной группой «Освобождение труда», с послесловием Ф. Энгельса к его работе «О социальном вопросе в России»

Прежде всего я должен сделать ту поправку, что г-н П. Ткачев, если говорить точно, был не бакунистом, то есть анархистом, а выдавал себя за «бланкиста». Ошибка эта была естественна, так как упомянутый г-н Ткачев, следуя тогдашнему обычаю русских эмигрантов, объявлял себя перед Западной Европой солидарным со всей русской эмиграцией и в своей брошюре действительно защищал также и Бакунина с компанией от моей критики, защищал так, как будто бы она была направлена лично против него[444].

Взгляды на русскую коммунистическую крестьянскую общину, которые он отстаивал в полемике со мной, были по существу взглядами Герцена. Этот последний, панславистский беллетрист, которого раздули в революционера, узнал из «Этюдов о России» Гакстгаузена[445], что крепостные крестьяне в его имениях не ведают частной собственности на землю, а время от времени производят между собой передел пахотной земли и лугов. Как беллетристу, ему не к чему было изучать то, что вскоре стало известно всем и каждому, а именно, что общинная собственность на землю является формой владения, которая в первобытную эпоху господствовала у германцев, кельтов, индийцев, словом у всех индоевропейских народов, в Индии существует еще и поныне, в Ирландии и Шотландии только недавно насильственно уничтожена, в Германии встречается местами даже теперь, что это отмирающая форма владения, которая на деле представляет собой явление, общее всем народам на известной ступени развития. Но как панславист, Герцен, который был социалистом в лучшем случае на словах, увидел в общине новый предлог для того, чтобы в еще более ярком свете выставить перед гнилым Западом свою «святую» Русь и ее миссию — омолодить и возродить, в случае необходимости даже силой оружия, этот прогнивший, отживший свой век Запад. То, чего не могут осуществить, несмотря на все свои усилия, одряхлевшие французы и англичане, русские имеют в готовом виде у себя дома.

«Сохранить общину и дать свободу лицу, распространить сельское и волостное самоуправление по городам и всему государству, сохраняя народное единство, — вот в чем состоит вопрос о будущем России, то есть вопрос той же социальной антиномии, которой решение занимает и волнует умы Запада» (Герцен. Письма к Линтону)[446].

Итак, в России, пожалуй, еще существует политический вопрос; но «социальный вопрос» для России уже разрешен.

Так же просто, как и Герцен, смотрел на дело слепо подражавший ему Ткачев. Хотя в 1875 г. он и не мог больше утверждать, будто «социальный вопрос» в России уже разрешен, однако он говорил, что русские крестьяне, как прирожденные коммунисты, стоят бесконечно ближе к социализму и, сверх того, им живется несравненно лучше, нежели бедным, забытым богом западноевропейским пролетариям. Если французские республиканцы, в силу их столетней революционной деятельности, считали свои народ избранным народом в политическом отношении, то многие из тогдашних русских социалистов провозглашали Россию избранным народом в социальном отношении; не западноевропейский пролетариат принесет-де своей борьбой возрождение старому экономическому миру, нет, это возрождение придет к нему из самых недр русского крестьянства. Против этого ребяческого взгляда и была направлена моя критика.

Однако русская община привлекла внимание и заслужила себе признание и таких людей, которые стоят несравненно выше Герценов и Ткачевых. В их числе был и Николай Чернышевский, этот великий мыслитель, которому Россия обязана бесконечно многим и чье медленное убийство долголетней ссылкой среди сибирских якутов навеки останется позорным пятном на памяти Александра II «Освободителя».

Вследствие интеллектуального барьера, отделявшего Россию от Западной Европы, Чернышевский никогда не знал произведений Маркса, а когда появился «Капитал», он давно уже находился в Средне-Вилюйске, среди якутов. Все его духовное развитие должно было протекать в тех условиях, которые были созданы этим интеллектуальным барьером. То, чего не пропускала русская цензура, почти или даже совсем не существовало для России. Поэтому, если в отдельных случаях мы и находим у него слабые места, ограниченность кругозора, то приходится только удивляться, что подобных случаев не было гораздо больше.

Чернышевский тоже видит в русской крестьянской общине средство для перехода от современной общественной формы к новой ступени развития, которая стоит, с одной стороны, выше, чем русская община, а с другой — выше, чем западноевропейское капиталистическое общество с его классовыми противоположностями. И в том, что Россия обладает таким средством, в то время как Запад его не имеет, в этом Чернышевский видит преимущество России.