Когда женщина встала во весь рост, она оказалась тонкой и хрупкой, как неземное видение. Кости ее были чрезвычайно узки, да и вся фигура худощава, однако благодаря округлым линиям тела она не казалась чересчур худой. Если бы Генри или Фрэнсис осмелились вслух высказать свое мнение, они назвали бы ее самой женственной из худощавых женщин.
Жрец Солнца растянулся во весь рост на полу, уткнувшись лбом в циновку. Остальные остались стоять, хотя Торрес охотно последовал бы примеру жреца, если бы так повели себя и его товарищи. Колени под ним подогнулись, но, взглянув на Леонсию и обоих Морганов, он вновь выпрямился.
В первую минуту красавица смотрела только на Леонсию. Внимательно оглядев ее с ног до головы, она повелительным кивком головы приказала ей приблизиться. Жест этот показался Леонсии слишком резким, и она мгновенно почувствовала, что между ними вспыхнул какой-то антагонизм. Девушка не тронулась с места, пока жрец резким шепотом не приказал ей повиноваться. Тогда она приблизилась, не обращая никакого внимания на громадную лохматую собаку. Леонсия прошла между большими треножниками, мимо огромного пса, пока таким же резким кивком ей не приказали остановиться. Долгую минуту обе женщины пристально глядели в глаза друг другу, наконец с невольным чувством торжества Леонсия заметила, что Та, Что Грезит опустила глаза. Торжество Леонсии, однако, оказалось недолгим, потому что женщина просто рассматривала с надменным любопытством ее платье. Она даже протянула свою тонкую бледную руку и типичным женским жестом поглаживала и ощупывала платье Леонсии.
– Жрец! – резко окликнула старика царица. – Сегодня третий день как солнце вступило в новую фазу. Я давно уже предсказала тебе нечто относительно этого дня. Скажи же, что именно.
Весь извиваясь от чрезмерной угодливости, жрец произнес дрожащим голосом:
– Ты предсказывала, что в этот день произойдут странные события. Ты была права, о царица!
Но царица уже позабыла о нем. Все еще продолжая поглаживать платье Леонсии, она обратилась к ней:
– Ты очень счастлива, – сказала царица, знаком приказывая Леонсии вернуться к ее спутникам. – Тебя очень любят мужчины. Мне еще не все ясно, но все же я чувствую, что тебя слишком любят мужчины.
Голос ее, мягкий и низкий, чистый, как серебро, и певуче-музыкальный, напоминал отдаленный колокольный звон, призывающий верующих к молитве, а удрученных горем – к вечному успокоению. Но Леонсия не могла оценить этот необычайный голос. Она чувствовала только гнев, приливавший волной к ее щекам и заставлявший сильнее биться ее сердце.
– Я часто видела тебя раньше, – продолжала царица.
– Никогда! – воскликнула Леонсия.
– Тише, – зашипел на нее жрец Солнца.
– Вот здесь, – пояснила царица, указывая на большую золотую чашу. – Часто видела тебя в этой чаше.
– Тебя я тоже там видела, – обратилась она к Генри.
– И тебя, – сказала она Фрэнсису, а синие глаза ее, слегка расширенные, окинули его долгим взглядом – слишком долгим, по мнению Леонсии. Девушка ощутила в своем сердце жгучую рану ревности, которую только женщина способна нанести другой женщине.
Глаза царицы сверкнули, когда, оторвавшись от Фрэнсиса, они остановились наконец на Торресе.
– А ты кто такой, о чужеземец? Ты так странно одет! На голове твоей рыцарский шлем, а на ногах сандалии раба.
– Я Де-Васко, – гордо ответил Торрес.
– Имя это очень древнее, – улыбнулась она.
– Да я и есть древний Де-Васко, – сказал Торрес и подошел ближе. Она улыбнулась его дерзости, но не остановила его. – Это тот самый шлем, который был на моей голове четыреста лет назад, когда я вел предков Погибших Душ в их долину.
Царица улыбнулась, на этот раз недоверчивой улыбкой, и спокойно спросила его:
– Значит, ты родился четыреста лет назад?
– И да и нет. Я никогда не был рожден. Я Де-Васко и существовал вечно. Я обитаю на самом Солнце.
Ее тонко очерченные брови вопросительно поднялись, но она ничего не сказала. Из золотого ящика, стоявшего подле нее на ложе, она взяла своими тонкими полупрозрачными пальчиками щепотку какого-то порошка и небрежно бросила его в чашу на большом треножнике, насмешливо улыбаясь прекрасными устами. Над чашей внезапно взвился столб дыма и столь же внезапно рассеялся.
– Гляди! – приказала она.
Торрес, приблизившись к чаше, заглянул в нее. Спутники его никогда не узнали, что он там увидел. Сама царица, также склонясь над чашей, глядела через его плечо. На устах ее мелькнула насмешливая и в то же время сострадательная улыбка. Торрес увидел спальню на втором этаже доставшегося ему по наследству дома в Бокас-дель-Торо, сцену своего рождения. То была жалкая сцена, открывшая его глазам постыдную тайну, – вот почему улыбка царицы была полна сострадания. Это магическое видение подтвердило некоторые подозрения и сомнения, которые давно уже мучили Торреса.
– Показать тебе еще что-нибудь? – насмешливо спросила царица. – Я показала тебе твое рождение. Погляди еще и увидишь свою смерть.
Но Торрес, слишком потрясенный увиденным, весь дрожа, в ужасе отшатнулся от чаши.
– Прости меня, прекрасная царица, – умоляющим голосом произнес он. – Дай мне уйти. Забудь то, что ты видела, как постараюсь забыть и я.
– Все кончено, – проговорила она и небрежным жестом провела рукой под чашей. – Но я не могу забыть. Память об увиденном навсегда сохранится в моем мозгу. А тебя, человек, столь юный годами, но с древним шлемом на голове, я и прежде видела в своем Зеркале Мира. Видения мои не раз показывали мне тебя. Но только тогда на тебе не было этого шлема, – она улыбнулась мудрой улыбкой. – И всегда, казалось мне, я видела зал мумий, где давным-давно умершие рыцари стояли длинной вереницей, веками охраняя тайны чуждой им расы и религии. В этой печальной среде видела я того, на голове которого был твой древний шлем… Продолжать мне?
– Нет-нет! – взмолился Торрес.
Она наклонила голову и жестом отослала его прочь. Затем взгляд ее остановился на Фрэнсисе и царица подозвала его к себе. Она выпрямилась на своем возвышении, словно приветствуя его, но затем, смущенная, очевидно, тем, что смотрит на него сверху вниз, сошла на пол и протянула ему руку, глядя прямо в глаза. Он, колеблясь, взял ее руку в свою, не зная, что делать дальше. Как будто прочитав его мысли, она произнесла:
– Сделай это. Мне никогда не целовали руки. Мне никогда даже не приходилось видеть поцелуя, разве только в моих грезах и в Зеркале Мира.
И Фрэнсис, склонив голову, поцеловал ее руку. Она не сделала попытки освободить руку, и он продолжал держать ее, чувствуя, как слабо пульсирует кровь в ее розовых пальчиках. Так продолжали они молча стоять. Фрэнсис был сильно смущен, а царица тихо вздыхала, тогда как в сердце Леонсии бушевала ревность. Наконец Генри весело вскричал по-английски:
– Поцелуй ее еще раз, Фрэнсис, ей, видимо, это нравится.
Жрец Солнца зашипел на него, призывая его к молчанию. Царица отдернула было руку с девичьим смущением, но затем вложила ее обратно в руку Фрэнсиса и обратилась к Генри.
– Я понимаю язык, на котором ты говоришь, – упрекнула она его. – Однако я, которая никогда не знала мужчины, без всякого стыда признаю, что мне это нравится. Это первый поцелуй в моей жизни. Фрэнсис – так зовет тебя твой друг – повинуйся ему. Мне нравится это, очень нравится. Поцелуй еще раз мою руку.
Фрэнсис повиновался ей и продолжал держать ее руку в своей, в то время как она, словно в плену какой-то сладостной грезы, долгим взором глядела ему прямо в глаза. Наконец заметным усилием воли она вышла из своего мечтательного состояния, быстро выдернула руку, кивком головы отослала Фрэнсиса к его спутникам и обратилась к жрецу Солнца.
– Ну что же, жрец, – и вновь голос ее прозвучал резко. – Мне понятны причины, по которым ты привел сюда этих чужестранцев, но все же я хочу услышать их из твоих собственных уст.
– О Та, Что Грезит, разве не должны мы убить этих пришельцев, как всегда повелевал нам обычай? Народ наш в недоумении: он не доверяет моему суждению и требует, чтобы ты высказала свое решение.
