– Эта сеньорита Леонсия, – проговорил он наконец со слащавой хитрецой в голосе. – Она не твоя дочь. У нее другая папа-мама.

Но горе Энрико, оплакивавшего исчезновение Леонсии, было слишком велико, и он даже не вздрогнул, когда китаец выдал его давнюю тайну.

– Это правда, – кивнул он головой. – Я усыновил ее, когда она была еще маленьким ребенком, хотя об этом знает только наша семья. Странно, что это тебе известно. Но меня нисколько не интересуют факты, давно мне известные. В данную минуту меня интересует вопрос, где она сейчас.

И-Пун серьезно и сочувственно покачал головой.

– Это другой секрет, – заявил он. – Может быть, моя узнает эта секрет. Тогда моя продаст его тебе. Но моя знает старый секрет. Твоя не знает имя папа-мама сеньориты Леонсии. Моя знает.

Старый Энрико Солано не мог скрыть интереса, который возбудило в нем это заявление.

– Говори, – приказал он. – Назови фамилию и докажи правдивость своих слов, тогда я щедро вознагражу тебя.

– Нет, – покачал головой И-Пун, – плохой дело. Моя не делает такой дело. Сначала твоя заплати, тогда моя скажет. Моя секрет – хороший секрет. Моя имеет всегда доказательства. Твоя заплати мне пятьсот пезо и расходы на дорога из Колона в Сан-Антонио и обратно в Колона – тогда моя скажет имя папа-мама.

Энрико Солано кивнул головой в знак согласия и только было открыл рот, чтобы приказать Алессандро принести деньги, как вдруг тихая, всегда флегматичная индианка нарушила их мирную беседу, вбежав в комнату с такой поспешностью, какой они в ней и не подозревали. Припав к ногам хозяина, она стала ломать руки и рыдать так, как рыдают только от нечаянной радости.

– Сеньорита! – прошептала она наконец хриплым голосом, указывая на двор кивком головы и глазами. – Сеньорита!

И-Пун немедленно был забыт вместе со своим секретом. Энрико и его сыновья выбежали на двор и увидели там Леонсию, царицу и обоих Морганов, которые, покрытые с ног до головы пылью, слезали с верховых мулов, нанятых ими вблизи устья реки Гуалаки. В то же самое время двое слуг-индейцев выпроводили из дома толстого китайца вместе с его древней старушонкой.

– Приходи в другой раз, – сказали ему. – Сейчас сеньор Солано очень занят.

– Хорошо. Моя придет в другой раз, – приветливо и добродушно отвечал И-Пун, не выказывая ни малейшего сожаления или разочарования по поводу того, что сделка сорвана в ту самую минуту, когда деньги уже почти были в его руках.

Однако он с большой неохотой покинул гасиенду. Здесь была чрезвычайно благоприятная почва для его дела – секреты росли прямо под ногами. Если бы не усердие слуг индейцев, И-Пун побежал бы во двор, чтобы хоть мельком взглянуть на вновь прибывших. Ему пришлось, однако, повиноваться, и он волей-неволей спустился с холма. На полпути, утомленный тяжестью повисшей на нем древней старушонки, он влил ей в рот двойную порцию коньяка из фляги, что дало ей силы плестись дальше без его помощи.

Энрико снял Леонсию с седла, чтобы поскорее прижать ее к своему сердцу. В продолжение нескольких минут раздавались шумные приветствия на испанском языке и все братья столпились вокруг нее, чтобы ее обнять и расцеловать. Немного успокоившись, они увидели, что Фрэнсис помог сойти с седла Той, Что Грезит и они, держась за руки, ждали, чтобы и на них наконец обратили внимание.

– Это моя жена, – представил Фрэнсис царицу семье Солано. – Я отправился в Кордильеры за сокровищем, и вот что я нашел. Видели ли вы человека, которому бы повезло больше, чем мне?

– Ради нас она пожертвовала несметным богатством, – признала Леонсия.

– Она была царицей маленького царства, – добавил Фрэнсис, бросив девушке благодарный, восторженный взгляд. Леонсия быстро подхватила:

– Она спасла нам всем жизнь, пожертвовав своим царством.

И Леонсия, охваченная великодушным порывом, обняла царицу за талию и, оторвав ее от Фрэнсиса, увела в гасиенду.

Во всем великолепии костюма, сочетавшего в себе черты испанского Средневековья и особенности Нового Света, – такие костюмы до сих пор можно видеть на знатных гасиендадо Панамы – Торрес ехал вдоль берега, направляясь к гасиенде Солано. Рядом с ним мелкими прыжками, говорившими о том, что при случае она обгонит лучшего из коней Торреса, бежала большая белая собака, которая бросилась за ним в подземную реку. Свернув на дорогу, поднимавшуюся вверх к гасиенде, Торрес проехал мимо И-Пуна, остановившегося на перекрестке, чтобы дать передохнуть своей дряхлой спутнице. Однако сеньор Альварес обратил на странную пару не больше внимания, чем на придорожную грязь. Высокомерие, которое он надел на себя вместе с пышным облачением, запрещало ему проявлять какой-либо интерес к простонародью. Зато И-Пун как следует рассмотрел его своими раскосыми восточными глазками, не упускавшими ни одной мелочи. Китаец подумал: «Этот друг Солано, должно быть, очень богат. Он едет к ним. Возможно, это возлюбленный сеньориты Леонсии или ее отвергнутый поклонник. И в том, и в другом случае он, несомненно, не откажется купить тайну рождения сеньориты, а с виду он богат, даже очень богат».

Во внутренних жилых комнатах гасиенды собрались все вернувшиеся искатели сокровищ и все Солано. Царица, вставляя в общий рассказ известные ей одной подробности, с горящими глазами описывала, как Торрес украл ее драгоценности и как он упал в водоворот, прежде чем собака успела кинуться на него. Внезапно Леонсия и Генри, стоявшие у окна, одновременно издали резкое восклицание.

– Пусть говорят после этого, что дьявола не существует, – сказал Генри. – Вот едет Торрес собственной персоной.

– Я первый! – вскричал Фрэнсис, поигрывая своими бицепсами.

– Нет, – возразила Леонсия. – Мы все имели возможность убедиться, что он умеет лгать, как никто. Давайте позабавимся. Вот он слезает с коня… Спрячемся все четверо. Отец! – она жестом попросила подойти Энрико и братьев. – Сядьте здесь и сделайте вид, будто горюете обо мне. Когда этот негодяй Торрес войдет сюда, начните расспрашивать его обо мне. Он наговорит вам целый короб самой невероятной лжи. А мы спрячемся здесь за ширмами. Ну, идем же. Скорее! – И, схватив царицу за руку, она бросилась за ширму, глазами приглашая Фрэнсиса и Генри последовать за ней.

И Торрес, войдя в комнату, увидел грустную сцену. Энрико и его семье не стоило особого труда изобразить отчаяние, потому что совсем недавно они испытывали его на самом деле. Увидев Торреса, Энрико быстро вскочил со своего стула, чтобы дружески приветствовать гостя, и снова бессильно опустился на место. Торрес порывисто схватил его за руку и изобразил на своем лице столь глубокое волнение, что, казалось, не мог вымолвить ни слова.

– Увы! – выговорил он наконец с таким чувством, словно сердце его разрывалось на части. – Они погибли! Она погибла, ваша прекрасная дочь Леонсия, и оба гринго Морганы погибли вместе с ней. Рикардо, помните, они нашли смерть в сердце горы майя.

– Эта гора – обитель тайны, – продолжал он, выждав, пока уляжется первый порыв горя Энрико. – Я был с ними, когда они умерли. Если бы они послушались моего совета, все обошлось бы благополучно. Но даже Леонсия не захотела внять голосу старого друга семьи Солано. Нет, она предпочла советы этих двух гринго. Пройдя через невероятные опасности, я выбрался из недр горы, взглянул на долину Погибших Душ и вновь вернулся обратно, чтобы найти их уже в объятиях смерти…

В этот момент в комнату ворвалась огромная белая собака, за которой гнался слуга-индеец; вся дрожа и повизгивая от возбуждения, она обнюхивала следы, указывавшие на близость ее хозяйки. Но прежде чем собака успела броситься к ширме, за которой пряталась царица, Торрес схватил пса за загривок и вышвырнул вон из комнаты, приказав двум индейцам держать его.

– Пусть животное побудет там, – сказал Торрес. – Я расскажу вам о нем после. Но сначала поглядите на это. – Он вытащил из кармана пригоршню драгоценных камней. – Я стучался в двери мертвецов, и вот, смотрите, сокровища майя в моих руках. Я теперь самый богатый человек в Панаме, да, пожалуй, и во всей Америке. Мое могущество…