Томаса Мэгриджа, словно мокрую крысу, вытащили из закоулка у бака, куда он в страхе забился. Я увидел, что его потащили на корму в кают-компанию, и тогда лишь с изумлением заметил, что камбуз исчез. Там, где он раньше стоял, на палубе образовалось пустое место.

Все, не исключая матросов, собрались в кают-компании, и, пока на печурке варился кофе, мы пили виски и грызли галеты. Никогда в жизни еда не казалась мне такой желанной, а горячий кофе таким вкусным. «Призрак» так кидало и швыряло, что даже моряки не могли ходить не держась, и часто с криком «берегись!» мы кучей валились на стены боковых кают, принимавшие горизонтальное положение.

– К черту дозорного! – заявил Вольф Ларсен, когда мы наелись и напились. – На палубе нечего делать. Если бы мы налетели на что-нибудь, то все равно не могли бы свернуть в сторону. Ступайте все по местам и ложитесь спать!

Матросы пробрались на бак, по дороге вывесили бортовые огни, а двое охотников остались спать в кают-компании, так как не стоило рисковать и открывать люк, ведущий на кубрик. Мы же с Вольфом Ларсеном отрезали Керфуту его изувеченный палец и зашили рану. Мэгридж, которому все время пришлось стряпать, подавать нам кофе и поддерживать огонь в печке, каждую минуту жаловался на внутренние боли и теперь клялся, что у него сломано одно или два ребра. Осмотрев его, мы убедились, что у него сломано целых три. Но его лечение мы отложили на следующий день, главным образом потому, что я ничего не знал о переломах ребер и хотел сначала прочитать о них.

– Не стоило, пожалуй, жертвовать жизнью Келли из-за разбитой лодки, – сказал я Вольфу Ларсену.

– Да и сам Келли немногого стоил, – был ответ. – Спокойной ночи!

После всего пережитого, невыносимо страдая от боли в пальцах и тревожась за судьбу трех пропавших лодок, я был уверен, что не смогу уснуть, тем более что «Призрак» по-прежнему дико прыгал по волнам. Но глаза мои сомкнулись, как только голова коснулась подушки, и в полном изнеможении я проспал всю ночь, в то время как «Призрак», одинокий и никем не управляемый, прокладывал себе путь сквозь бурю.

На следующий день, пока утихал шторм, мы с Вольфом Ларсеном занимались хирургией – вправили Мэгриджу ребра. Когда же погода совсем прояснилась, Вольф Ларсен принялся крейсировать немного к западу от того места, где нас настигла буря. Тем временем ремонтировались лодки и паруса. Мы часто встречали промысловые шхуны, которые тоже искали свои потерянные лодки и подбирали чужие, встречавшиеся им в море. Главная масса промысловой флотилии находилась к западу от нас, и рассеянные в океане лодки искали спасения на первой встреченной шхуне.

Мы сняли две наши лодки со всем экипажем с «Циско», а на другой шхуне, «Сан-Диего», мы нашли, к великой радости Вольфа Ларсена и к моему огорчению, Смока с Нильсеном и Личем. Таким образом, по прошествии пяти дней мы не досчитывались только четверых – Гендерсона, Холиока, Вилльямса и Келли – и могли возобновить охоту.

Продолжая путь к северу, мы начали встречать опасные морские туманы. День за днем мгла проглатывала спущенные ложи, как только они касались воды. На борту шхуны через определенные промежутки времени трубил рожок, и каждые четверть часа стреляла сигнальная пушка. Лодки постоянно то терялись, то находились вновь; согласно морским обычаям их принимала на борт первая попавшаяся шхуна с тем, чтобы потом возвратить хозяину. Но Вольф Ларсен, у которого не хватало одной лодки, поступил так, как можно было от него ожидать: он завладел первой, отбившейся от своей шхуны лодкой и заставил ее экипаж охотиться вместе со своим, не позволяя людям вернуться на их шхуну, когда она появлялась. Я помню, как охотника и обоих матросов загнали вниз и держали их там под ружейным прицелом, в то время как их шхуна проходила мимо нас и капитан справлялся о них.

Томас Мэгридж, с таким странным упорством цеплявшийся за жизнь, вскоре начал опять ковылять по палубе и исполнять свои двойные обязанности кока и юнги. Джонсон и Лич больше прежнего подвергались побоям и ждали для себя конца вместе с окончанием охотничьего сезона. Остальным тоже жилось как собакам под начальством безжалостного капитана. Что же касается отношений Вольфа Ларсена ко мне, то мы отлично ладили, хотя я никак не мог отделаться от мысли, что единственно правильным поступком для меня было бы убить его. Он бесконечно очаровывал меня, и я бесконечно боялся его. И все же я не мог представить себе его мертвым. Он был окружен ореолом какой-то долговечности или вечной юности. Я мог представлять его себе только живущим вечно и вечно властвующим, борющимся и разрушающим.

Когда мы попадали в самую середину стада и ветер был слишком силен, чтобы спускать лодки, он любил выезжать на охоту сам, с двумя гребцами и рулевым. Он был также хорошим стрелком и привозил на борт много шкур при таких условиях, которые охотники считали невозможными для охоты. Казалось, он лишь тогда мог дышать свободно, когда жизнь его была в опасности и он боролся с сильнейшим противником.

Я все больше осваивался с корабельным делом, и однажды, в один из ясных дней, какие редко выпадали на нашу долю, я имел удовольствие самостоятельно управлять «Призраком» и лично вылавливать наши лодки. Вольф Ларсен опять лежал у себя с головной болью, а я с утра до вечера стоял у руля, потом обошел сбоку крайнюю лодку, лег в дрейф и одну за другой поднял все шесть лодок без всяких указаний с его стороны.

Время от времени на нас налетали бури – мы находились в штормовой полосе, – а в середине июня нас настиг тайфун, хорошо памятный мне по тем важным изменениям, которые он внес в мою жизнь. По-видимому, мы попали почти в самый центр этого кругового шторма, и Вольф Ларсен удирал от него на юг сначала под дважды зарифленным кливером, а потом и с совсем голыми мачтами. Никогда раньше я не видел таких волн. Все виденные мною раньше по сравнению с этими казались мелкой рябью. От одного вала до другого было полмили, и они вздымались выше наших мачт. Даже Вольф Ларсен не осмелился лечь в дрейф, хотя нас отнесло далеко к югу от котикового стада.

Когда тайфун затих, мы оказались на пути океанских пароходов. И здесь, к изумлению охотников, мы повстречались со вторым стадом котиков, составлявшим как бы арьергард первому. Это было чрезвычайно редкое явление. Раздался приказ «лодки на воду!», затрещали ружья, и жестокая бойня продолжалась весь день.

В этот вечер ко мне в темноте подошел Лич. Я только что кончил подсчитывать шкуры с последней поднятой на борт лодки, когда он остановился возле меня и тихо спросил:

– Мистер ван Вейден, на каком расстоянии мы от берега и в какой стороне лежит Иокогама?

Мое сердце радостно забилось. Я понял, что у него на уме, и дал ему нужные указания: вест-норд-вест, расстояние пятьсот миль.

– Благодарю вас, сэр, – ответил он и снова скользнул в темноту.

Утром не оказалось лодки номер три, а также Джонсона и Лича. Одновременно исчезли бочонки с водой и ящики с провизией со всех остальных лодок, а также постельные принадлежности обоих беглецов. Вольф Ларсен неистовствовал. Он поднял паруса и помчался на вест-норд-вест. Двое охотников не сходили с марсов, осматривая море в подзорные трубы, а сам он, как разъяренный лев, шагал по палубе. Он слишком хорошо знал мою симпатию к беглецам, чтобы послать дозорным меня.

Ветер был свежий, но порывистый, и легче было бы найти иголку в стоге сена, чем крошечную лодку в беспредельном синем просторе. Но капитан пустил «Призрак» полным ходом, чтобы очутиться между беглецами и сушей. Когда это ему удалось, он стал крейсировать поперек их предполагаемого пути.

На утро третьего дня, вскоре после того, как пробило восемь склянок, Смок крикнул с марса, что видна лодка. Все столпились у перил. Резкий бриз дул с запада и сулил еще более крепкий ветер. И вот с подветренной стороны на фоне мутного серебра восходящего солнца начало появляться и исчезать черное пятно.