– Живущие на пути солнца не становятся изнеженными, – говорит он, покуривая трубку и наблюдая, как день медленно переходит в ночь. – Солнце вливается в их кровь и палит их жарким огнем, пока они не начнут пылать вожделениями и страстями. Они всегда горят и не чувствуют поэтому поражений. Они не знают покоя, в них сидит дьявол, и они разбросаны по всей земле и осуждены вечно трудиться, страдать и бороться. Я знаю. Я – Тайи.

– Байдарка, не правда ли? Глядите! Байдарка, а в ней человек неуклюже гребет веслом!

Старая Баск-Ва-Ван стала на колени и, дрожа от старости и нетерпения, глядела на море.

– Нам-Бок всегда плохо справлялся с веслом, – бормотала она, вспоминая прошлое, и, заслонив глаза от солнца, вглядывалась в серебряную поверхность моря. – Нам-Бок всегда был неуклюжим. Я помню…

Но женщины и дети громко смеялись, и в их смехе звучала легкая насмешка; ее голос умолк, и только губы продолжали беззвучно шептать.

Куга поднял седеющую голову от работы – он резал по кости – и проследил глазами ее взгляд. Рассекая волны, чья-то байдарка направлялась к берегу. Сидевший в байдарке греб изо всех сил, но он был очень неловок, и байдарка приближалась зигзагообразно. Куга снова опустил голову над работой и на зажатом между коленями моржовом клыке вырезал спинной плавник неведомой рыбы – такую нельзя было найти ни в одном из морей.

– Это, конечно, человек из соседнего селения, – заявил он наконец. – И он едет ко мне посоветоваться, как резать узоры на кости. Но этот человек очень неловок. Он никогда не сумеет резать на кости.

– Это Нам-Бок, – повторяла старая Баск-Ва-Ван. – Неужто я не знаю своего сына! – резким голосом произнесла она. – Снова говорю вам, что это Нам-Бок.

– Ты говорила это каждое лето, – мягко укорила ее одна из женщин. – Как только море освобождалось ото льда, ты садилась на берегу и целыми днями ждала; а при виде любого челнока говорила: «Это Нам-Бок». Нам-Бок умер, о Баск-Ва-Ван, а мертвые не возвращаются. Не бывало еще, чтобы мертвый вернулся.

– Нам-Бок! – закричала старуха так громко и резко, что все переполошились и стали на нее смотреть.

Она с трудом стала на ноги, заковыляла по песку и наткнулась на лежавшего на солнышке ребенка, а мать малыша бросилась унимать его слезы, посылая проклятия вдогонку старухе. Она ни на что не обращала внимания. Ребятишки бежали к берегу, обгоняя ее, и, когда гребец подплыл ближе, чуть не перевернув байдарку неловким взмахом весла, женщины последовали за ней. Куга оставил свой моржовый клык и пошел навстречу, тяжело опираясь на посох, а за ним по двое и по трое двинулись и мужчины.

Байдарка повернулась боком к берегу, и прибой затопил бы ее, если бы один из голых мальчуганов не вбежал в воду и не вытащил ее на берег. Гребец встал и внимательно оглядел встречавших его людей. Разноцветная фуфайка, изношенная и грязная, висела свободно на его широких плечах, а вокруг шеи был повязан красный бумажный платок, как у матросов. На коротко остриженной голове была надета рыбачья шляпа, а грубые штаны и башмаки дополняли его наряд.

Но он все же показался удивительным явлением этим простодушным рыбакам с великой дельты Юкона. Они всю жизнь глядели на Берингово море и за все время видели всего двух белых людей – статистика и заблудившегося иезуита. Они были бедны, у них не было ни золота, ни ценных мехов, и поэтому белые люди к ним не заглядывали. Тысячелетиями Юкон приносил с собой частицы смывов и почвы Аляски, и море настолько обмелело, что крупные суда держались подальше от этих берегов. Поэтому-то этот край с его необозримыми равнинами и болотистыми островками никогда не посещался кораблями белых людей.

Куга, резчик по кости, внезапно отступил, споткнулся о свой посох и упал на землю. – Нам-Бок, – закричал он, барахтаясь и пытаясь подняться. – Нам-Бок, поглощенный морем, вернулся!

Мужчины и женщины отпрянули назад, и дети бросились к ним, ища защиты. Один Опи-Кван держался спокойно, как приличествовало старшине селения. Он шагнул вперед и долго и внимательно разглядывал пришельца.

– Да, это Нам-Бок, – сказал он наконец. Услышав это, женщины с испуга расплакались и отошли еще дальше.

Губы пришельца нерешительно зашевелились, и видно было, что невысказанные слова душат его.

– Да, да, это Нам-Бок, – хрипло заговорила Баск-Ва-Ван, вглядываясь в его лицо. – Я всегда говорила, что Нам-Бок вернется.

– Да, Нам-Бок вернулся. – На этот paз слова были сказаны самим Нам-Боком. Он переступил через борт байдарки и остался стоять одной ногой в байдарке, а другой на песке. Снова он хотел заговорить, с трудом вспоминая забытые слова. Когда он, наконец, заговорил, гортанные звуки с каким-то прищелкиванием слетали с его губ. – Привет, о братья! – воскликнул он. – Братья прежних дней, когда ветер не унес меня от вас в море.

Он ступил двумя ногами на берег, и Опи-Кван махнул рукой, как бы приказывая ему вернуться в байдарку.

– Ты ведь умер, Нам-Бок, – сказал он.

Нам-Бок рассмеялся:

– Погляди, как я толст.

– Мертвые не бывают толстыми, – согласился Опи-Кван. – У тебя прекрасный вид, но это очень странно. Ни один человек не уходил с береговым ветром, чтобы вернуться через много лет.

– Я вернулся, – просто сказал Нам-Бок.

– Может, ты тень, бродячая тень Нам-Бока. Тени возвращаются.

– Я голоден. Тени не едят.

Но Опи-Кван колебался и в смущении потирал лоб. Нам-Бок тоже был смущен и, глядя на стоявших вокруг людей, ни в чьих глазах не встретил привета. Мужчины и женщины тихо перешептывались между собою. Дети робко жались за спиною старших, а собаки подозрительно его обнюхивали.

– Я родила тебя, Нам-Бок, и давала тебе грудь, когда ты был маленьким, – хныкала Баск-Ва-Ван, подходя ближе, – и тень ты или не тень, я тебе дам поесть.

Нам-Бок двинулся к ней, но возгласы страха и угрозы остановили его. Он произнес на чужом языке что-то, звучавшее как английское «проклятье!», и прибавил:

– Я не тень, я живой человек.

– Кто может проникнуть в мир таинственного? – спросил Опи-Кван, обращаясь отчасти к себе, а отчасти к своим соплеменникам. – Мы существуем – и через мгновение нас нет. Если человек может стать тенью, почему тени не обратиться в человека? Нам-Бок был, но его нет. Это мы знаем, но мы не знаем – Нам-Бок ли это или тень Нам-Бока.

Нам-Бок прочистил глотку и ответил:

– В прежние годы отец твоего отца, Опи-Кван, ушел и вернулся через много лет. Ему не отказали в месте у очага. Говорят… – Он многозначительно помолчал, и все нетерпеливо ожидали продолжения его речи. – Говорят, – повторил он, обдуманно, направляя удар в цель, – что Сипсип, его жена, родила двух сыновей после его возвращения.

– Но он уходил не с береговым ветром, – возразил Опи-Кван. – Он ушел вглубь страны, а это уже так положено, чтобы человек мог сколько ему угодно ходить по суше.

– А также и по морю. Но это неважно… Говорят… отец твоего отца рассказывал удивительные вещи обо всем, что он видел.

– Верно, он рассказывал удивительные вещи.

– Я тоже могу рассказать удивительные вещи, – коварно сказал Нам-Бок. А когда он заметил их колебание, добавил: – Я привез с собой и подарки.

Он взял из байдарки шаль невиданной ткани и окраски и набросил ее на плечи матери. Женщины вскрикнули от восхищения, а старая Баск-Ва-Ван разглаживала нарядную ткань, радуясь подарку как ребенок.

– Он привез нам интересные рассказы, – бормотал Куга.

– И подарки, – добавила одна из женщин.

Опи-Кван понимал, что все хотят услышать рассказы Нам-Бока, и ему самому до смерти захотелось узнать, что делается на свете. Рыбная ловля была удачна, – рассудил он, – и у нас жира вдоволь… Идем, Нам-Бок, мы будем праздновать твое возвращение.

Двое мужчин подняли байдарку и на плечах перенесли ее к огню. Нам-Бок шел рядом со старшиной, и все селение следовало за ними. Отстали лишь женщины – они хотели еще полюбоваться шалью и пощупать ее.