Это была совершенно неслыханная вещь! Джекоб Кент стал разводить огонь, наколол дрова, принес воду – словом, занялся обычными хозяйственными услугами для гостя!

Когда Джим Кардижи оставлял Доусон, его голова была забита рассказами и анекдотами о подлости этого скряги, а в пути от многочисленных жертв ему пришлось еще больше услышать о художествах этого человека. Вот почему с чисто матросской любовью к матросским же штукам он решил проучить этого молодца. Он не мог, конечно, не обратить сразу же внимания на то, какой эффект – и эффект совершенно неожиданный – произвело его появление, но он не имел ни малейшего понятия о том, какую роль в этом деле сыграл шрам на его щеке. Но, не понимая этого, он видел ужас, вызванный одним видом его лица, и решил эксплуатировать его самым беззастенчивым образом, как это сделал бы любой современный торгаш, желающий выгодно сбыть тот или иной товар.

– Лопни мои глаза, если мне приходилось когда-нибудь видеть такого проворного парня, как вы! – в восторге вскричал он, склонив набок голову и следя за тем, как возится хозяин. – По-моему, вы совершенно напрасно выехали на Клондайк, где вам нечего делать! Вам бы стоять во главе хорошего трактира – вот это для вас настоящее дело! Мне, правда, очень часто приходилось слышать о вас от товарищей по работе, но я понятия не имел о том, на что вы способны. Прямо молодец!

Джекоб Кент испытывал непреодолимое желание выпалить в гостя из своего ружья, но магическое действие шрама было слишком сильно. Ведь перед ним сидел настоящий человек со шрамом – тот самый человек, который так часто грабил его во время кошмарных снов! Он видел перед собой воплощение того существа, которое так часто чудилось ему в видениях. Сколько раз этот человек покушался на его добро, и теперь – в этом не могло быть никаких сомнений – он явился сюда в полной человеческой оболочке для того, чтобы овладеть, наконец, его богатством. Ах, этот шрам! Он так же не был в силах оторвать своих глаз от него, как не мог бы остановить биение своего сердца. Как он ни пытался, взор его возвращался к этому шраму так же неизбежно, как магнитная стрелка к полюсу.

– Я вижу, что мой шрам здорово-таки мешает вам! – прогремел Джим Кардижи, вдруг глянув поверх своих одеял и встретившись с напряженным взором хозяина. – Я вам вот что посоветую. И, по-моему, будет самое лучшее для вас, если вы сделаете то, что я прикажу вам. Лягте-ка спать, погасите лампу и не глядите на меня: тогда и не увидите моего шрама. Слышите вы, старая швабра, лягте, говорю я вам, и не выводите меня из себя.

Джекоб Кент так нервничал, что вынужден был, вместо одного раза, три раза дунуть на огонь, чтобы погасить его. После этого он, не снимая даже мокасин,[41] забрался под одеяла.

Матрос, лежа на своем весьма жестком ложе, очень скоро захрапел, а Кент, устремив глаза во мрак ночи и не спуская пальца с курка своего ружья, решил ни на минуту не закрывать глаз и бодрствовать всю ночь. Ему не удалось спрятать свои пять фунтов золота, которые до сих пор еще лежали в его патронном ящике у самого изголовья. Но, несмотря на все старания, он в свою очередь скоро уснул под невыносимой тяжестью, упавшей на его сердце.

Огонь в печи боролся, пока мог, а затем погас. Мороз мало-помалу стал проникать через законопаченные мхом щели в стенах и охладил комнату. Собаки снаружи постепенно умолкли, перестали ворочаться, свернулись на снегу в клубочки и мечтами унеслись в чудесные небесные страны, где имеется великое множество лососины, но совсем нет собачьих погонщиков и их помощников.

Матрос спал как бревно, между тем как Кент, весь во власти чудовищных снов, все время беспокойно ворочался с боку на бок. Около полуночи он вдруг сбросил с себя одеяла и поднялся на ноги. Интересно отметить, что все последующее он проделал без малейшего проблеска света. Весьма возможно, что он не раскрывал глаз из-за царившей вокруг темноты, но возможно и то, что он не подымал век только из боязни снова увидеть страшный шрам. Но так или иначе, факт таков, что, ничего не видя, он открыл свой патронный ящик, вынул из него что-то, плотно зарядил ружье, при этом не просыпав ни песчинки, забил заряд двойным пыжом, после чего все убрал и снова завернулся в свои одеяла.

Когда день серо-стальным светом окрасил пергаментное окно хижины, Кент немедленно проснулся. Повернувшись на локте, он открыл патронный ящик и заглянул в него. Потом посмотрел на спящего на полу человека, тихо опустил крышку ящика и снова лег на спину. На его лице появилось выражение совершенно необычного для него спокойствия. Ни единый мускул не дрогнул. Никто не мог бы заметить ни малейшего следа душевного волнения или возбуждения. Он лежал так довольно долго, причем ни на миг его мысль не переставала работать, а когда он, наконец, поднялся с лежанки и начал двигаться по комнате, то представлял собой хладнокровного, уравновешенного человека, который все проделывал без малейшего шума и спешки.

Случилось так, что тяжелый деревянный гвоздь был вбит в бревенчатое стропило как раз над головой Джима Кардижи. Джекоб Кент, работая чрезвычайно тихо и осторожно, достал полудюймовую веревку и перекинул ее через этот гвоздь так, что оба конца веревки свесились до пола. Один конец он обмотал вокруг своей талии, а на другом сделал подвижную петлю. После этого он взвел курок и положил ружье на расстоянии вытянутой руки на кучу ремней из оленьей кожи. Страшным усилием воли он принудил себя смотреть на шрам, накинул подвижную петлю на голову спавшего Джима, натянул веревку тяжестью собственного тела, которое немного отклонилось в сторону, а затем схватил ружье, намереваясь выстрелить при первой же необходимости.

Джим Кардижи проснулся, вздрогнул и устремил дикий взор на два направленных в его сторону стальных дула.

– Где оно? – спросил Кент, немного ослабив веревку.

– Ах ты, подлец…

Кент без дальнейших слов снова подался в сторону и тяжестью тела натянул веревку.

– Мерзавец… подл…

– Где оно? – повторил Кент.

– Что? – спросил Джим, когда хозяин дал ему возможность на миг перевести дух.

– Золото!

– Какое-такое золото? – ничего не понимая, спросил матрос.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю! Где мой песок?

– Понятия не имею о нем. Черт тебя возьми, за кого же ты, в конце концов, принимаешь меня? На кой черт он мне?

– Может быть, знаешь, а может быть, и не знаешь, но, так или иначе, я решил душить тебя до тех самых пор, пока ты не скажешь. И имей в виду: если ты поднимешь руку, то я тут же на месте уложу тебя.

– Силы небесные! – прорычал Джим, когда веревка снова натянулась.

Кент на время несколько, ослабил нажим, и матрос, поворачивая во все стороны голову, словно для того, чтобы уменьшить трение, сумел растянуть петлю настолько, что передвинул ее почти на подбородок.

– Ну! – вскричал Кент, надеясь, что матрос сейчас же признается во всем.

Но Джим только усмехнулся в ответ.

– Жулик ты и прохвост, вот что я скажу тебе! – ответил он. – Можешь убираться со своей веревкой ко всем чертям!

Как он и предвидел, трагедия мало-помалу начала превращаться в фарс. Поскольку Кент был гораздо легче Кардижи, все его усилия приподнять мнимого вора в воздух ровно ни к чему не приводили, и ноги матроса все время оставались на полу. Затылком же своим он упирался в подвижную петлю.

Поняв, что ему не удастся сразу задушить противника, Кент решил душить его постепенно и медленно и тем заставить признаться в краже. Но человек со шрамом не выражал ни малейшего желания подвергнуться медленному удушению. Прошло пять, десять, пятнадцать минут, и доведенный до отчаяния Кент опустил своего пленника на пол.

– Ладно! – произнес он, вытирая обильный пот, выступивший на его лице. – Я не повешу тебя, а просто-напросто застрелю. Имеются такие люди, которых никакая веревка не берет. Ладно!

– Милый мой, ты только пол попортишь, если таким образом отправишь меня на тот свет, – сказал Джим, стараясь как-нибудь выиграть время. – Нет, дружище, ты лучше послушай меня, и я дам тебе дельный совет. Или, что будет еще лучше, давай вместе подумаем, что нам делать. Ты говоришь, что потерял золото, и утверждаешь, что я знаю, куда оно делось. А я говорю, что не знаю, куда оно делось. Так вот, давай подумаем…