– В полдень главный начальник шхуны берет одну вещь и глядит через нее на солнце, а затем он заставляет солнце спуститься с неба на край земли.

– Но ведь это волшебство! – воскликнул Опи-Кван, пораженный таким святотатством. Мужчины в ужасе всплеснули руками, а женщины застонали. – Это волшебство. Нехорошо отклонять от своего пути великое солнце, прогоняющее ночь и дающее нам тюленей, лососей и тепло.

– Что из того, что это волшебство? – свирепо спросил Нам-Бок. – Я тоже смотрел в эту вещь и заставлял солнце спускаться с неба.

Сидевшие ближе к нему отпрянули от него, а одна из женщин покрыла лицо лежавшего у ее груди ребенка, чтобы взгляд Нам-Бока не мог его коснуться.

– Но на утро четвертого дня, о Нам-Бок, – подсказал Куга, – на утро четвертого дня, когда ш…ш… шхуна приблизилась к тебе?..

– У меня оставалось мало сил, и я не мог двигаться. Они взяли меня на борт, напоили водой и дали мне поесть. Вы, братья, два раза видели белых людей. Люди на шхуне были белолицы, и их было столько, сколько у меня на руках и на ногах пальцев. Когда я увидел, что они ко мне добры, я осмелел и решил унести с собой воспоминание обо всем, что я видел. Они научили меня своей работе, давали хорошую пищу и отвели мне место для сна.

– День за днем плавали мы по морю, и каждый день начальник заставлял солнце спускаться с неба и указывать нам, где мы находимся. Когда погода благоприятствовала, мы ловили тюленей, и я очень удивлялся, глядя, как они выбрасывают за борт мясо и жир, оставляя себе только шкуру.

Рот Опи-Квана перекосился, и он готов был обрушиться на такую расточительность, но Куга толчком заставил его замолчать.

– После долгих, тяжелых трудов, когда солнце скрылось и воздух стал холодным, начальник направил шхуну к югу. Мы держали путь к югу и к западу и плыли день за днем, не видя земли. Проходя мимо селения…

– Откуда вы знали, что оно близко? – спросил Опи-Кван, не будучи в состоянии дольше сдерживаться. – Земли же не было видно.

Нам-Бок злобно посмотрел на него.

– Разве я не говорил, что начальник заставил солнце спуститься с неба?

Куга примирил их, и Нам-Бок продолжал:

– Как я уже говорил, когда мы проходили вблизи селения, подул сильный ветер, мы в полной темноте были беспомощны и не знали, где находимся…

– Ты только что сказал, что начальник знал…

– Помолчи, Опи-Кван! Ты глупец и этого понять не можешь. Итак, мы были беспомощны в темноте, и вдруг я за ревом бури услыхал шум прибоя о берег. В следующий миг мы налетели на скалы, и я очутился в воде и поплыл. Скалистый берег тянулся на много миль, но мне было суждено погрузить свои руки в песок и выбраться невредимым из воды. Остальные, очевидно, разбились о скалы, потому что ни один из них не был выброшен на берег, кроме начальника, – его можно было узнать, только по кольцу на пальце.

– Когда наступил день, от шхуны ничего не осталось, и я повернулся спиной к морю и пошел вглубь страны, чтобы достать пищи и поглядеть нa лица людей. Я добрался до жилья, и меня пригласили войти и накормили, потому что я научился их языку, а белые люди всегда приветливы. А жилище их было больше, чем все дома, что строили мы, и строили до нас наши отцы.

– Это был громадный дом, – заметил Куга, маскируя свое недоверие удивлением.

– И немало деревьев пошло на постройку такого дома, – прибавил Опи-Кван, поняв намек.

– Это еще пустяки, – пренебрежительно пожал плечами Нам-Бок. – Наши дома так же малы по сравнению с этим домом, как он мал по сравнению с теми домами, что мне пришлось увидеть впоследствии.

– А люди были тоже велики ростом?

– Нет, люди были, как ты и я, – отвечал Нам-Бок. – Я срезал себе по пути палку, чтобы легче было идти, и, помня, что я должен буду рассказать вам, братья, все, что я видел, я делал на палке по зарубке на каждого человека, живущего в том доме. Я прожил там много дней и работал, а они за работу давали мне деньги – вы еще не знаете, что это такое, но это очень хорошая вещь.

– Затем я в один прекрасный день ушел оттуда и пошел дальше, вглубь страны. По дороге я встречал множество людей и стал делать зарубки меньшего размера, чтобы хватило места на всех. Вдруг я натолкнулся на странную вещь. На земле передо мною лежала железная полоса шириною в мою руку, а на расстоянии большого шага лежала другая полоса…

– Значит, ты стал богатым человеком, – заметил Опи-Кван. – Ведь железо – самая дорогая вещь на свете. Из этих полос можно было сделать много ножей.

– Нет, это железо было не мое.

– Ты нашел его, а находка, по закону, принадлежит нашедшему.

– Нет, это не так; белые люди положили железные полосы. А кроме того, эти полосы были так длинны, что никто не мог унести их, – так длинны, что я им и конца не видел.

– Это слишком много железа, Нам-Бок, – предостерег его Опи-Кван.

– Да, я с трудом верил своим глазам, но глаза меня не обманывали. Пока я разглядывал железо, я услыхал… – Он повернулся к старшине. – Опи-Кван, ты слышал, как ревет разгневанный морской лев. Представь себе рев стольких морских львов, сколько волн в море, и представь себе, что все львы превратились в одно чудовище, – так вот рев этого чудовища походил бы на рев, что я услышал.

Рыбаки громко закричали от удивления, а Опи-Кван так с разинутым ртом и остался.

– На некотором расстоянии я увидел чудовище размером в тысячу китов. У него был всего один глаз, оно извергало дым и невероятно рычало. Я испугался и, спотыкаясь, бросился бежать по тропинке между полосами. Но чудовище мчалось со скоростью ветра, и я прыгнул в сторону через железную полосу, почувствовав на своем лице его горячее дыхание…[49]

Опи-Кван овладел собою и закрыл рот.

– А потом что было, о Нам-Бок?

– Потом оно промчалось мимо меня по железным полосам, не причинив мне никакого вреда; когда я опомнился, оно уже исчезло из виду. Но это очень обыкновенная вещь в той стране. Даже женщины и дети ее не боятся. Белые люди заставляют этих чудовищ работать на них.

– Как мы заставляем работать наших собак? – спросил Куга с недоверчивым огоньком в глазах.

– Да, как мы заставляем работать наших собак.

– А как они разводят этих… чудовищ? – спросил Опи-Кван.

– Они их не разводят. Они искусно строят их из железа, кормят их камнями и поят водой. Камень превращается в огонь, а вода превращается в пар; пар от воды – дыхание этих чудовищ, а…

– Довольно, довольно, о Нам-Бок, – прервал его Опи-Кван. – Расскажи нам о других чудесах. Нас утомляют эти чудеса, мы их не понимаем.

– Не понимаете? – безнадежно спросил Нам-Бок.

– Нет, не понимаем, – жалобно заныли все мужчины и женщины. – Мы не можем понять.

Нам-Бок подумал о сложных земледельческих машинах, об аппаратах, дающих изображения живых людей, о других аппаратах, передающих голоса людей, – и понял, что его народ ничего не поймет в его рассказах.

– Вы мне поверите, если я скажу, что я ездил на этом чудовище? – с горечью спросил он.

Опи-Кван поднял кверху руки, ладонями вперед, открыто выказывая свое недоверие.

– Продолжай, говори, что хочешь. Мы тебя слушаем.

– Итак, я ездил на железном чудовище, заплатив за проезд деньги…

– Ты же говорил, что его кормили камнями.

– О, глупец, я говорил еще, что деньги – это такая вещь, о которой вы ничего не знаете. И вот, как я сказал, я проехал на этом чудовище мимо многих селений, пока не доехал до большого селения, стоявшего на морском заливе. Крыши домов достигали звезд, облака отдыхали на этих крышах, и все кругом было затянуто дымом. Шум этого селения был подобен шуму бури на море, а народу было столько, что я бросил прочь палку и перестал думать о сделанных зарубках.

– Если бы ты делал маленькие зарубки, – упрекнул его Куга, – ты мог бы дать нам точный отчет.

Нам-Бок в бешенстве повернулся к нему.

– Если бы я делал маленькие зарубки! Послушай, Куга, ты, умеющий только царапать по кости! Если бы я стал делать маленькие зарубки, все равно не хватило бы ни моей палки, ни двадцати палок, ни всех принесенных морем палок на берегу между нашим селением и соседним. И если бы всех вас, с женщинами и детьми, было в двадцать раз больше, и у каждого из вас было по двадцать рук, и каждая рука держала бы нож и палку – и тогда бы вам не удалось сделать столько зарубок, сколько людей я видел в городе, – так много их там, и так быстро они приходят и уходят.