Мягкая теплая ладонь незнакомки легла на руку Фрэнсиса, словно приказывая ему молчать. Вдруг девушка вскочила с места со свойственной ей стремительностью, к которой он уже начал привыкать, и направилась к тропинке. Морган чуть не присвистнул от удивления. В это мгновение до него донесся голос его спутницы. Она резким тоном о чем-то спрашивала по-испански, ей отвечали, тоже по-испански, несколько мужских голосов, в звуке которых слышались и покорность, и настойчивость, и возмущение.

Все еще продолжая разговор, вся компания двинулась куда-то вперед. Прошло еще минут пять. Наступило молчание. Вдруг Фрэнсис снова услыхал голос девушки. Она повелительным тоном приказывала ему выйти к ней.

«Ха-ха! Хотел бы я знать, как поступил бы в подобных обстоятельствах Риган», – подумал Фрэнсис и с улыбкой повиновался незнакомке.

Он снова шел за ней, но теперь она уже не вела его за руку. Вдвоем они прошли к опушке леса и вышли на пляж. Когда девушка остановилась, Фрэнсис подошел к ней и заглянул ей в лицо. Он все еще был уверен, что они играют в какую-то игру, что-то вроде «пятнашек».

– Пятна! – засмеялся он и дотронулся до ее плеча. – Пятна! Я запятнал вас.

Ее темные глаза вспыхнули гневом.

– Глупец вы этакий! – воскликнула она и дотронулась мизинцем до его подстриженных усов. Фрэнсис был удивлен такой фамильярностью. – Неужели вы воображаете, что эта штука так сильно изменила вашу внешность?

– Но позвольте, дорогая леди… – запротестовал Фрэнсис, желая убедить свою спутницу, что он вовсе с ней не знаком.

Ее ответ, заставивший его внезапно умолкнуть, оказался таким же оригинальным и непредсказуемым, как и все поведение незнакомки. Настолько стремительными были ее движения, что Фрэнсис даже не заметил, откуда она вытащила крохотный серебряный револьвер. Дуло его было теперь направлено на него; хуже того, незнакомка крепко прижала игрушечный револьвер к животу Фрэнсиса.

– Дорогая леди… – снова начал он.

– Я не желаю с вами разговаривать, – вновь прервала она его. – Возвращайтесь на свое судно и уезжайте… – Она сделала короткую паузу. Фрэнсис скорее угадал, чем расслышал сдавленное рыдание… – Уезжайте навеки!

Фрэнсис опять было открыл рот, но и на этот раз его речь была прервана: молодая девушка снова прижала дуло револьвера к его животу.

– Если вы когда-нибудь вздумаете вернуться, то я, да простит меня Мадонна, я застрелюсь!

– В таком случае мне, очевидно, лучше убраться отсюда, – нарочито спокойно проговорил молодой человек и направился к лодке. Он старался удалиться с достоинством, но это ему плохо удавалось: он чувствовал себя сконфуженным и готов был посмеяться над собой и над тем нелепым смешным положением, в которое попал.

Фрэнсис был настолько поглощен желанием сохранить хотя бы видимость достоинства, что не заметил, как незнакомка последовала за ним. Пытаясь сдвинуть лодку с места, он почувствовал, что легкий ветерок зашевелил листья пальмы. По морю уже пошла рябь, а там, вдали, за зеркальной гладью моря, виднелся вход в лагуну Чирикви, кольцо которой, словно мираж, поднималось над потемневшей поверхностью воды.

Фрэнсис занес уже ногу, чтобы сесть в шлюпку, когда громкое рыдание заставило его обернуться. Рядом с ним стояла его незнакомка. Револьвер повис у нее в руке; она плакала. Морган в одно мгновение очутился рядом с ней… Он протянул руку и коснулся руки девушки. В этом жесте были и вопрос, и сочувствие. Но она вздрогнула от его прикосновения. Глаза ее, полные слез, глядели на него с укором. Фрэнсис пожал плечами: он окончательно перестал понимать эту столь быструю смену настроений. Утратив всякую надежду разгадать эту загадку, он повернулся и хотел было сесть в лодку, но незнакомка снова остановила его.

– Вы могли бы… – начала она, но голос ее прервался, она глотала слезы, – вы могли бы… хоть поцеловать меня на прощание!..

И молодая девушка импульсивным движением протянула ему обе руки. При этом в правой руке она продолжала держать револьвер. Фрэнсис в недоумении на миг остановился, а затем обнял девушку. К его полному изумлению, незнакомка, подарив ему страстный поцелуй, склонила голову на его плечо и разрыдалась. Фрэнсис, несмотря на все свое изумление, ясно ощущал прикосновение револьвера, который незнакомка держала в руке; теперь он повис у него между лопатками. Повернув к молодому человеку мокрое от слез лицо, девушка несколько раз крепко его поцеловала. Фрэнсис отвечал ей такими же страстными поцелуями, в душе называя себя подлецом. Он не мог понять, какая таинственная сила влекла его к этой женщине, и был бы рад, если бы их прощание длилось хоть целый век.

Неожиданно девушка вырвалась из его объятий, и Фрэнсис увидал на ее лице прежнее выражение гнева и презрения. Угрожающим жестом она протянула руку вперед и револьвером указала ему на лодку.

Фрэнсис пожал плечами, словно говоря, что он ни в чем не может отказать столь прелестной особе. Он послушно уселся в лодку лицом к берегу и заработал веслами.

– Спаси меня, Мадонна, от порывов моего своенравного сердца! – воскликнула девушка. Свободной рукой она сорвала с себя медальон и бросила его в воду. Звенья цепочки золотым дождем рассыпались у ее ног.

На опушке леса появилось трое вооруженных винтовками мужчин. Они подбежали к девушке, опустившейся в изнеможении на землю, и кинулись ее поднимать. В этот момент они заметили Фрэнсиса, быстро удалявшегося от берега. Оглянувшись, молодой американец увидел невдалеке «Анжелику». Шхуна шла с зарифленными парусами ему навстречу.

В этот момент один из трех – пожилой бородатый мужчина – выхватил у девушки бинокль и направил его на лодку. В следующее мгновение он отбросил бинокль и прицелился из винтовки в Фрэнсиса.

Пуля упала в воду на расстоянии всего ярда от борта лодки. Девушка вскочила на ноги и ударила снизу по винтовке старика – вторая пуля ушла в небо. Фрэнсис стал грести еще яростнее. Между тем его новые враги, отойдя на несколько шагов от девушки, прицелились в него, но незнакомка направила на них свой револьвер и заставила их опустить ружья.

«Анжелика» шла под ветром наперерез шлюпке. Когда судно вплотную приблизилось к ней, Фрэнсис ловким движением запрыгнул на палубу, между тем как капитан, стоя у руля, разворачивал шхуну. Паруса надулись ветром, и «Анжелика» стала быстро удаляться от берега. Фрэнсис не мог удержаться от чисто мальчишеской выходки: он послал своей незнакомке воздушный поцелуй. А она метнулась вперед, но тотчас же в изнеможении упала на руки пожилого мужчины.

– Ну разве они не настоящий кайенский перец – эти проклятые, противные, гордые до безумия Солано? – обратился капитан к Фрэнсису и засмеялся, сверкнув белыми зубами.

– Бешеные какие-то… У них, видно, в голове винтика не хватает, – рассмеялся в ответ Фрэнсис и, быстро подойдя к борту шхуны, стал посылать незнакомке воздушные поцелуи.

Благодаря попутному ветру, дувшему с материка, «Анжелика» к полуночи добралась до рифов наружного кольца лагуны Чирикви. Пройдя еще миль пятьдесят вдоль этих рифов, судно очутилось в виду островов Быка и Тельца. Здесь капитан решил остановиться и ждать рассвета. Утром, после завтрака, Фрэнсис сел в шлюпку вместе с одним из матросов, английским негром, и отправился на разведку на остров Быка, который был больше острова Тельца. По словам капитана, в это время года сюда обычно съезжались индейцы с материка для сбора черепашьих яиц.

Не успел Фрэнсис подплыть к острову, как уже ясно почувствовал, что его отделяют от Нью-Йорка не только тридцать градусов широты, – ему показалось, что он вернулся на триста или даже на три тысячи лет назад, совершив скачок из современной цивилизации в первобытную эпоху. Собиратели черепашьих яиц оказались настоящими дикарями. Единственную их одежду составляли короткие штаны из грубого холста, а вместо оружия у них были мачете – тяжелые, необычайно острые, смертоносные топорики. Дикари сразу же доказали, что они ловко умеют клянчить, но по их виду можно было предположить, что они не остановятся и перед убийством. Через переводчика, которым был матрос-негр, они заявили Фрэнсису, что остров Быка принадлежит им; что касается острова Тельца, то они раньше тоже завладевали им каждый год на то время, когда черепахи кладут яйца; но в этом году островок был захвачен каким-то незнакомым сумасшедшим гринго[6]. Из их рассказа было ясно, что это отчаянный сорвиголова. Его бесстрашие и манера повелевать, по-видимому, произвели такое впечатление на индейцев, что они стали относиться к нему с уважением и трепетом: очевидно, они не привыкли видеть двуногих существ еще более свирепых, чем они сами.