Вдруг вдалеке послышался резкий скрип, словно от заржавевших петель давно не открывавшейся двери. Он остановился и довольно долго выжидал, не послышится ли какой-нибудь новый звук, который подсказал бы ему что делать. Тут он услышал над собой шаги, а затем звуки человеческих голосов. Кто-то разговаривал над ним, и у него не было сомнений относительно того, кто это. Звуки голосов стали удаляться в том направлении, откуда он пришёл. В желании уловить в тишине подзем­ного мира хоть одно слово, он пошёл назад, следуя за голосами. Если бы он этого не сделал, то никогда бы не заметил, что находится у полуоткрытой двери, из кото­рой ему в лицо повеяло прохладным и свежим воздухом. Это отвлекло его внимание от первоначальной цели. Го­лоса удалились именно в этом направлении — к новому входу или выходу подземелья, куда не вели ничьи следы. Не колеблясь долго, Белобрысик решил пойти этим хо­дом. Он правильно рассудил, что свежий воздух может входить только из галереи, связанной с поверхностью.

На первых же шагах появилась новая трудность. Перед ним оказалась лестница, ведущая в двух напра­влениях: одни ступеньки спиралью поднимались вверх, а другие круто спускались, теряясь на повороте.

Белобрысик стал подниматься, дошёл до невысокой террасы и оказался перед каменной стеной, преграж­давшей дальнейший путь. За стеной слышались шаги и человеческие голоса. Прислушиваясь к ним, он присел, приложил ухо к стенке, погасил фонарик, чтобы эко­номить батарейку, и потонул во мраке подземелья.

Профессор Мартинов с трудом разбирал древнее письмо:

— Философ Платон сказал: «Рассудок есть вну­треннее размышление самой души, которое выявляет ищущую и мыслящую душевную силу».[11] Профессор старался передать своим слушателям почти всё, что говорилось в рукописи, как это ни было ему трудно.

— «Это внутреннее размышление самой души по­могает мне вернуть годы назад — говорилось в рукопи­си — и взглянуть своими прослезившимися очами на те отошедшие дни, которые оканчивают ныне мною свои тёмные страницы».

— «О, время, ты слишком кратко, чтобы дать че­ловеку и радость, и счастье, и победу, и отдых с на­слаждением».

«О, краткие дни бесполезной судьбы! Ваше время протекло столь быстро, и я не поняла даже, что это мои считанные дни на земле».

«Что дала ты мне, жизнь? Отняла у меня всё то, о чём дала мне понять просветлённым умом, что я его люблю. Теперь я — последняя нищая на улице чело­веческих дней, душа моя пресыщена, тяжела и время ей обрести покой».

«Покой, ты сопутствуешь уже давно дням моей угасающей свечи. Последняя свеча вскоре угаснет и я должна угаснуть до того, как её пламя лизнёт хладный мрамор. Наступит вечный мрак, ужасный мрак, смерть».

«Последние часы, сколько ненужных мыслей несёте вы мне! Я бы хотела, чтобы вы дали мне угадать поту­стороннее бытие моей жизни. Я хочу, чтобы вы мне ска­зали, где моё место во вселенной, после того как сердце перестанет биться, и очи мои угаснут. О, сколь слабы вы для моих надежд! Несёте меня назад, к прошлому. Ну, хорошо, я вам принадлежу».

«Рожен, Рожен![12] Ты один все ведаешь. Храни нашу тайну, родимый».

«Момчил[13] был мне песней. Момчил был моим вла­стителем. Для меня героем был Момчил. Он стал и судьбой моей. Я не считаю, что жила до того, как встре­тилась с теми глазами, через которые мир казался мне созданным лишь для меня одной».

«Отец мой был единственным существом, которое я любила — до того, как встретилась с Момчилом. Ма­тери своей я не помню. В серебристую ночь месяца Де­кар[14], в полночь родилась я. В тот же час, когда роди­лась и луна на небосклоне, произошло землетрясение, которое вещало, по словам старых людей и по книгам, насилие, междоусобицы, убийства, много вздохов и слёз. Неужели моя судьба принесла всё это? Я много раз за­давала себе этот вопрос. А может быть, я просто ро­дилась с такой злой судьбой, что и мать моя умерла в тот же час».

«Я помню, как в Тырново воды Янтры монотонно плещутся под нашей башней и мой старый отец, с бе­лой бородой и волосами, шагает по холодным залам. Неспокойные дни шествовали по нашей земле. Междоу­собицы охватили народ».

«Спорили сыновья царя и делили государство на свою и чужую землю. Называли чужой землю брата, присваивали землю, данную им только для правления ею, а народ — о народе вообще не помышляли».

«Между Марицей и Местой уже поселились чуже­земцы, чёрные арапы и турки, а государство распада­лось и каждый владетель, у которого была земля и народ, заботился только о себе. Великое время Ивана-Асена миновало. Черноризцы стали снова преследовать народ. Предавали анафеме всякого, пытавшегося по­казать им, что они ошибаются, что богу не угодно, когда они богатеют, пьянствуют и возвеличиваются над на­родом, который должны были бы вести, как мирное стадо, за собою».

«Всё это я сама слышала от отца моего, боярина Иваца, из колена Калоянова. То же он сказал и ца­рю, когда тот прогнал нас из дворца и сослал сюда, в крепость Орлиное Гнездо».

«Наша крепость была мрачной темницей среди этих голых бесконечных гор. Нашими стражами были голод­ные бродяги, изгнанники, лишённые родных и друзей».

«Но жив ещё для меня тот день, когда я встретила его, провозгласившего себя боярином и воеводой, пред­водителя изгнанных и ограбленных людей, повергнутых в слёзы отцов и заточённых мудрецов — Момчила. Было лето 6842 года[15] от сотворения мира. И сейчас помню я этот день Константина и Елены. Редкие здесь деревья отцветали, а на лугах был праздник бабочек, пчёлок, кузнечиков и певчих птичек, возвратившихся из неве­домых дальних краев. Над безднами и скалами Родоп разливался утренний звон била маленькой церковки у древнего святилища. По скалистой тропинке застучали копыта коней, и громкий мужской голос покрыл и звон била, и шум пенистой речки. Четверо всадников спра­шивали моего престарелого отца. В их числе я впервые увидела его — Момчила. Я и сейчас помню этот голос и ласковые слова».

« — Государыня, позови твоего отца, почтенного воеводу, боярина Иваца».

«Знала ли я тогда, почему так сильно забилось моё сердце? Знала ли, что встретилась с глазу на глаз со своей судьбой?»

« — Государь мой, — обратился он к отцу моему. — Мы ведаем и чтим боярина Иваца, изгнанного само­держцем и черноризцами за то, что сердце его говорит истину. Мы признаём его нашим повелителем и бояри­ном здесь, в Родопах. Он ни от кого не требует податей и тягла, ни у кого не отнял куска хлеба и предпочитает сам жить, как простые люди, чтобы душа его осталась чистой и сердце правдивым. За это мы его чтим и ува­жаем. Я — Момчил. Бездельников и несчастных людей веду я за собой, но все мы перед боярином Ивацом преклоняем головы и хотим, чтобы он это ведал. Мы ставим его нашим боярином и государем и да не усты­дится он нас, но примет и подготовит, чтобы стали мы настоящими воинами».

«Рядом с Момчилом сидел на коне и тот мудрый старец, кому я обязана всем до сего дня, кто стал по­кровителем нашей любви, дедец[16] Страшил. Его босые потрескавшиеся ноги были вложены в стремена, а пур­пурная тога приговорённых к смерти пылала на нем, как царская багряница[17]. Тогда, сама не знаю почему, я назвала его про себя «Босоногий царь». Он сказал ти­хим голосом, склонив голову перед моим отцом: