Наступил апрель, весна радовалась и зеленела, но все мои мысли сконцентрировались вокруг уменьшающегося в календаре армейского прямоугольничка. Девяносто один день остался… Восемьдесят шесть… Семьдесят восемь…

Пятнадцатого апреля (в понедельник было дело), Вовка неожиданно позвонил мне в обед и сказал:

— Любимая, ты меня не теряй. Я пока звонить не буду.

— Почему? — в животе у меня от дурного предчувствия словно холодный булыжник образовался.

— Мы на учения уезжаем.

И так это он бодро сказал, что я сразу поняла — врёт!

— Вова!

— Я как приеду, сразу позвоню, — закончил он скороговоркой. — Извини, надо бежать.

Я сжимала в руке коротко пикающую трубку в полной уверенности, что поехал он туда.

Теперь новости я смотрела каждый день. Кроме обычного «тут бастуют — там очередного нефтевладельца убили — Ельцин молодец, посмотрите, как прямо стоит на ногах, не мямлит невнятно, никем не дирижирует и не обоссывает колёса самолёта…» выпуски были наполнены совершенно душераздирающими сводками о захватах, бомбардировках, громких политических заявлениях и самых разных ужасах войны.

Страну лихорадило, и из эпицентра конфликта словно раскалённой лавой плескало в разные стороны. Казалось, это безумие никогда не кончится.

ЛЕДЯНОЙ ПЕРИОД

Буквально через два дня после Вовкиного звонка прошла новость, что была уничтожена целая колонна федеральных войск. Я от страха не запомнила ни одного названия — где, что, кто? Мотострелковый полк… Мото?.. Могли бойцов с автобата туда направить?

Тут бабушка сердито сказала:

— Ну-ка, не психуй! Думаешь, они доехали уже? Хм! Так их самолётом и послали! Жирно будет!

Это не вполне меня успокоило. Откуда мне знать? Авиа же училище — а вдруг и самолётами? И даже если нет — всё равно, что там делается-то, кошмар какой…

— Иди лучше, кнопки свои потыкай, — проворчала бабушка, — отвлечёшься маленько.

Я пошла. А что делать-то, правда? Колом посреди зала стоять?

Включила комп, села, открыла начатый текст…

Монитор мигнул, и вместо наполовину написанного предложения включилось звёздное небо. Я поняла, что сижу, опершись локтями в стол, положив лоб на ладони. Это что — я полчаса сижу уже так, что ли? У меня заставка на полчаса бездействия настроена…

Никакого толку из такой работы не выйдет. Я всё выключила и посмотрела на постель. В голове было пусто. И одновременно тяжело. Как это совмещается?

Больше всего хотелось лечь и не шевелиться, тупо уставиться в ковёр, в шерстяном узоре которого проступали то цветы, то рожицы. Сегодня были в основном маски. Страшные.

Конец апреля дался мне тяжело. И следующий за ним май тоже. Иногда мне казалось, что я внутри промёрзла насквозь, превратилась в сплошную ледыху. На дизайнерских курсах начались зачёты, потом экзамены, которые я сдавала на автомате, как робот.

Какие-то головы в телевизоре говорили про эту войну, и всё разное. Говорили много и непонятно, а мне хотелось знать одно: скажите, когда это закончится? Кого-то убили, аж ракетой. Я не знала, кто это, и почему всё так. Где-то опять взорвали троллейбус. Господи, неужели всё это надо, чтобы просто жить?

Когда я спросила об этом папу, он начал объяснять. У него получалось со смыслом, но все аргументы выветривались у меня из головы, не имея, за что зацепиться. Оказалось, что там замешана целая куча государств и организаций со своими интересами… Очень большие деньги. Очень большие политические ставки. А люди… Они оказались под ногами у сильных мира сего.

— Пап, когда это закончится?

По всему выходило, что нескоро. Ну, правильно — ещё в конце апреля по телику кричали, что почти уже. И ни фига. Врут без зазрения совести, никого не стесняются…

А ведь май уже заканчивается, лето скоро. Божечки мои, я и календарик свой давно куда-то забросила. Какое уж тут зачёркивание! Лишь бы жив приехал!

Домой я притащилась в состоянии совершенного уныния. Зато бабушка открыла дверь, сияя как солнышко.

— Ольга! Твой позвонил!

В ушах у меня застучало. Такой звук, в кино ещё бывает, когда время замедляется: «в-в-уф-ф-ф… в-в-уф-ф-ф… в-в-уф-ф-ф…»

— Вова⁈ — я подбежала к телефону, как будто прямо сейчас он должен был снова зазвонить.

— Вова, Вова! Сказал, вечером после ужина позвонит.

Время до вечера я не помню вообще, сплошные смазанные пятна. Я ходила кругами, баюкая радиотрубу. Потом мне вдруг казалось, что она может не взять сигнал, и я сидела в коридоре на тумбочке, гипнотизируя телефон. Вроде бы, бабушка заставила меня что-то съесть…

Он позвонил почти в восемь, сказал, что всё — в Иркутске, и завтра можно подойти к заборчику, за руки подержаться.

Как я орала и скакала потом, товарищи! Всё. Мой ледниковый период закончился! До конца максимального срока осталось тридцать восемь дней.

ОТРЕЗВЛЯЮЩЕЕ

Не успела я сильно обрадоваться, как телефон зазвонил ещё раз. Забыл что-то⁈ Я схватила трубку, заполошно выкрикнув:

— Алё⁈

— Ой, — немного испуганно откликнулась она голосом Олеськи-старосты. — Оль, ты?

— Я, я! — счастье в голове оказалось задавить невозможно.

— Ольга, привет! Тебя на консультации-то ждать?

Олеська! А я опять про универ начисто забыла! Хорошо хоть, с политехом отстрелялась и уже сложила новенький диплом в шкафчик. Тэкс.

— Чё там, когда?

Олеська добросовестно зачитала мне график консультаций.

— Главное, ты в тот раз зачётку увезла. Привези, я, может, где-то со всеми подсуну.

А я, на самом деле, думала.

Идти-нет? А с двенадцатого июня — уже зачётная неделя, а потом экзамены. Странные у них какие-то подвижки, то рано, то поздно… Ладно, не суть.

— Олесь, ты мне завтра принесёшь конспекты-то?

— Конечно! Договаривались же!

— Тогда приду.

— У тебя ещё практика не закрыта.

Ой, блин, ещё и практика!

— Ладно, завтра порешаю.

Я отключилась, философски размышляя, что сильно много хорошего — харя треснет, и пошла к бабушке.

— Баб, а чё у нас с деньгами?

— В шкатулке! — строго сказала бабушка. — Мать позавчера принесла.

Шкатулку для таких целей она мне лично выделила, она же и водрузила её на почётное место в шкаф с хрусталём.

В СУМРАЧНОМ ПЕРИОДЕ

В апреле, несмотря на всю свою замороженность, я продолжала заниматься благоустройством клуба. Со стороны это, наверное, выглядело довольно механически.

Натурально, чувствовала я себя тогда как та баба из Тургеневского прозаического стихотворения, у которой помер единственный сын, и горе подломило её дочерна, но барыня, пришедшая посочувствовать, видит, что крестьянка стоит и отрешённо хлебает щи. Потому что — не пропадать же им. Они ж посолённые.

Тем не менее, я завела специальную тетрадь, в которую администратор Шура собирала разнообразные пожелания от педагогов (а иногда, заодно — и от арендаторов из меленького помещения).

Началось всё с танцоров и спортсменов. Стали они гимнастические лавки просить в зал, чтоб по периметру поставить. Полезная вещь, вообще-то, а то у нас в зале кроме колонки и полки с музыкальным центром вообще ничего нет. А в малом зале и колонки нет, с полуживым магнитофоном вошкаемся…

Потом подготовщица к школе осторожно спросила: а нельзя ли хоть тумбочку или какой-нибудь небольшой шкафчик под специальные материалы и пособия…

С собранных денег и закупились. Мебель, конечно, у зэков. Шкафчики, стеллажи и лавки вышли на три триста. Я невольно удивлялась про себя. Вроде, не так уж и много куплено — а три миллиона триста тысяч — во обороты! Миллионные!

Музыкальный центр взяли на Шанхайке, всё равно в магазинах всё то же самое китайское стоит, только втридорога.

Зеркала в туалетах и в прихожей повесили. Стенды для всяких полезностей. Расписание.

Стало гораздо цивильнее, и эхо в голых стенах не так гуляет.