Обращаясь к мировому опыту борьбы с партизанами, следует отметить, что наиболее массировано авиация применялась американцами во Вьетнаме. К сожалению, их опыт взаимодействия авиации и наземных войск нами слабо изучен. Несколько позднее наш собственный опыт, вынесенный из Афганистана, Чечни и Дагестана, показал насколько эффективны действия авиации при умелом ее применении и четком взаимодействии с наземными войсками. Что ни говори, а победа, в конечном итоге, добывается на земле.

К сожалению, подобно герою известного анекдота, мы частенько наступаем на одни и те же грабли. Опыт Афганской войны к началу Первой Чеченской был начисто забыт всего за шесть лет. Это, в частности, касается и опыта взаимодействия с авиацией, накопленного за девять лет ошибок и потерь. В сущности, он был для нас уникален, поскольку нигде до этого Советская Армия не применяла армейскую авиацию столь массово и для решения таких задач.

Численность вертолетов различного назначения в Советских ВВС и в лучшие годы значительно уступала численности аналогичных машин Вооруженных сил США — потенциального противника СССР. Наше военное руководство при появлении первых винтокрылых машин не смогло по достоинству оценить их возможности на поле боя. Когда спохватились, было, как всегда, поздно. Попытка идти всегда своим путем, игнорируя мировой опыт, привела к тому, что вертолет на поле боя виделся советским маршалам, как прекрасное противотанковое средство и только. Поэтому вертолетные подразделения на маневрах отрабатывали, главным образом, противотанковые задачи.

С началом афганской компании сороковая армия, будучи самой оснащенной вертолетами в Вооруженных Силах СССР и численно превышая американский вооруженный контингент во Вьетнаме, все же уступала ему по количеству как вертолетов, так и стоящих на вооружении моделей. Да и имевшиеся в наличии не вполне соответствовали южному театру.

Поскольку воевать собирались в Европе, боевые вертолеты Ми-24 не были рассчитаны на действия в горах. В условиях разряженного воздуха на больших высотах и при высоких температурах эта машина становится неустойчивой. Более пригодными для условий Афгана оказались транспортно-боевые вертолеты Ми-8, да и то не все. Ми-8т страдал теми же болезнями, что и «двадцатьчетверка». Поскольку Ми-6 изначально был создан как чисто транспортная машина, единственным вертолетом, способным выполнять задачи в сложных условиях высоких гор и таких же температур оказался на то время Ми-8мт. Других моделей вертолетов, если не считать «Камовские» палубные вертушки, в Союзе просто не было.

Особенности партизанской войны вынудили наше командование начать, подобно американцам, массово использовать вертолеты во взаимодействии с наземными войсками.

Однако, сделав это, мы снова не обратили внимание на то, что подчинение армейской авиации у американцев завидно отличается от нашего. В армии США вертолеты стоят на вооружении подразделений армейской авиации, которые входят в состав армейских соединений и объединений, начиная с дивизии. Поэтому решение на их применение принимает комдив в соответствии со стоящими перед ним задачами.

Вертолетные подразделения у нас были и остаются составной частью ВВС, что значительно осложняет их взаимодействие с наземными войсками.

Поскольку предполагалось, что в общевойсковом бою приданная авиация будет действовать на указанных рубежах, то вопросы тесного взаимодействия не отрабатывались. Стоит ли удивляться, что на начальном этапе войны всевозможные межведомственные согласования очень осложняли взаимодействие «земли» и «воздуха». И если личные контакты командиров наземных частей с командирами авиационных полков и эскадрилий со временем налаживались и в последующем позволяли решать стоящие перед ними задачи, обходя инструкции, запрещающие многое из того, что было необходимо, то запреты на полеты, наложенные командующим ВВС в силу тех или иных обстоятельств, преодолеть было нелегко.

Сложность организации взаимодействия с авиацией вызывала недоверие к ней у командиров подразделений наземных войск. Чего греха таить, я и сам, на начальном этапе своей службы в Афганистане, относился к авиации с опаской, полагая, что больше шансов погибнуть от ошибочного огня своей авиации, чем от огня духов, окруживших группу. Летчики же, в свою очередь, не понимали тех, кто воевал на земле, считая порой их требования чрезмерными и неграмотными. Недоверие к авиации иногда усиливали ошибочные действия авианаводчиков, выделенных в распоряжение наземных подразделений для организации взаимодействия с воздухом. Действовать на земле часто отправляли провинившихся или списанных пилотов. Многие из них грамотно организовать взаимодействие не могли или не хотели.

Спецназ эта проблема касалась в меньшей степени, поскольку и в бою и при эвакуации разведчики сами наводили «вертушки». Но в начале активного применения в Афганистане подразделений спецназа, вынужденных из-за специфики их деятельности чаще пехоты общаться с авиаторами, проблем тоже возникало достаточно. Спецназовские группы ежедневно по несколько раз вылетали на облет своей зоны ответственности. Эти действия требовали слаженности, но зачастую летчики не понимали для чего нужно делать именно так, а не иначе. Это приводило к недоразумениям, а иногда и к трагическим случаям.

Так погиб мой друг и сослуживец Виктор Головко. Группа, находившаяся на борту пары Ми-8, обнаружила движущийся автомобиль моджахедов. Восьмерки отработали по машине и, поскольку духи разбежались, не оказывая сопротивления, ведущий стал садиться, передав паре Ми-24, их прикрывавшей, чтобы огонь прекратили. Однако, по непонятным причинам, когда группа досмотра приблизилась к машине, «полосатые» отработали точно по ней. Залп НУРСов накрыл группу. Погибло несколько человек, в том числе и Виктор, остальные были ранены и контужены. Летчики «двадцатьчетверок» недавно прибыли из Союза и, в отличие от экипажей, летавших на Ми-8, тактики действий досмотровых групп не знали, а команду по радио то ли не услышали, то ли неправильно поняли. Эта трагическая случайность произошла в 1987 году, когда вопросы взаимодействия спецназа с авиацией были уже отработаны. Но всякое случается, тем более, что нестыковки в работе, а из-за них взаимные упреки, возникали даже между летчиками, летавшими на Ми-8 и Ми-24.

Для ведения засадных действий группы также выбрасывали на «вертушках».

Довольно часто противоречия возникали из-за того, что летчики отказывались лететь по маршруту, указанному командиром группы, мотивируя это тем, что он пролегает через опасные районы, либо их не устраивал высотный режим. Как-то раз один из пилотов после нескольких минут спора о том, как мы полетим, сказал мне напрямик: «Послушай, старлей, если будешь спорить, вообще никуда не полечу. У меня инструкций, запрещающих летать в таких условиях, столько, что я могу весь год колеса от взлетки не отрывать и никто слова мне не скажет». Как я потом выяснил, это было действительно так.

Все разногласия возникали, главным образом, из-за того, что мы по-разному видели войну. Летчики выполняли задачи со спецназом эпизодически, поэтому наши требования были для них «чушью собачьей» и «бредом дилетантов». Ситуация изменилась, когда в начале восемьдесят пятого в распоряжение отряда были выделены вертолеты, работавшие только в наших интересах. Начали мы нашу совместную деятельность с обсуждения задач, которые нам предстояло решать. В ходе обсуждения выяснили, кто и на каком этапе выполнения задачи главный. Мы объяснили, что нам от пилотов нужно. Они в свою очередь, рассказали про возможности вертолетов, чтобы мы понимали, что от них можно потребовать, а что нельзя. Такое совместное совещание благотворно сказалось на нашей работе. Хотя, как это обычно водится, не обошлось и без эксцессов. О том, как меня с группой бросил капитан Асташкин, я писал в «Солдате удачи» в девяносто пятом году. Тогда, слава Богу, обошлось без жертв. Значительно хуже было в шестом отряде, где ведомый отказался садиться для того, чтобы забрать погибших и оставшихся в живых из сбитого ведущего вертолета. Из-за его малодушия духи замучили раненых и надругались над убитыми. Экипаж, совершивший такую подлость, командование сразу же отправило в другой гарнизон, чтобы уберечь пилотов от расправы озверевших спецназовцев. С другими экипажами отношения были прежние, но некая трещина в них наметилась. Несколькими днями позже этой трагедии я прилетел за какой-то надобностью в Лашкоргах, где дислоцировался шестой батальон и штаб бригады. Вечером в каптерке одной из рот ребята по законам гостеприимства накрыли стол. В застолье принимали участие летчики. Эскадрилья прилетела не так давно из Телави. Хорошо запомнился правый летчик, грузин по национальности, кажется, звали его Гоча. Когда выпили «кишмишовки», за столом возник спор, и кто-то из моих друзей с горечью сказал: «Если что, вы же нас бросите, как это было недавно. К тому же у вас парашюты, а у нас нет». Грузин тогда разгорячился, уверяя, что не прыгнет. Ему не поверили, но спустя еще пару недель другой трагичный случай подтвердил его слова. Около полудня группа возвращалась с облета. Ведомым шел экипаж, с которым мы не так давно сидели за столом. Это произошло на глазах у всего батальона. Не берусь точно назвать причину аварии. Говорят, что летчик резко задрал несущий винт, который стал рубить хвостовую балку вертолета. Командир «двадцатьчетверки», шедшей за ними, сразу сообщил ему об этом, но было поздно. Машина, как говорят, посыпалась и, клюнув носом, стала падать. Ребята мне потом прокручивали кассету последних переговоров в эфире руководителя полетов и экипажа борта №051.