Мое новое убежище представляет собой узкую расширяющуюся в глубину до полутора метров и длиной до четырех метров пещеру, перегороженную железным шкафом-сейфом, имеющую высоту немногим более полутора метров. Пол пещеры застлан куполом парашюта авиабомбы, на котором разбросаны упаковки с медикаментами, мотки телефонного кабеля, небольшие аккумуляторные батареи, а в боковой нише уложены в штабель около тридцати 107-мм PC. Реактивные снаряды — имея аккумуляторы и провода — можно было бы с успехом применять по «духам», подготовься мы к обороне, а не к эвакуации вертолетами...
Осмотрев себя с ног до головы, я обнаружил пропажу боевого ножа, сигнального пистолета и антенны радиостанции (вместо последней болтается кусок перебитого тросика), а также насчитал в обмундировании и снаряжении три пулевые рваные дырки. Вместо антенны вставляю отрезок подобранного на полу кабеля, заклинив его в антенном гнезде пулей калибра 5,45 мм (доставая пулю, насчитываю в единственном магазине лишь 14 патронов). Найденным в шкафу бинтом перевязываю слезящийся после попадания осколка пули глаз — тугая повязка снимает особенно резко усиливающуюся в момент моргания боль. Роясь в шкафу, в поисках бинта, нашел несколько пачек 7,62 мм автоматных патронов китайского производства и еще раз убедился в причине большой популярности 7,62-миллиметрового «Калашникова» среди военнослужащих боевых подразделений 40-й Армии, После этого боя «на войну» я ходил только с АКМС, применяя в основном трофейные патроны с бронебойно-зажигательной пулей, которые мы называли «разрывными».
Реанимировав свою радиостанцию, прислушиваюсь к радиоэфиру, забитому несколькими более мощными, чем у меня, радиостанциями — пытаюсь связаться с командиром роты или отряда, но моя попытка сообщить о себе и группе даже с помощью выброшенного наружу конца «антенны» ни к чему не приводит — село питание радиостанции, но некоторое время она еще работает на прием.
Во второй половине дня моджахеды, не имея возможности захватить «узел связи», подтянули тяжелое оружие и обрушили на наши позиции шквал огня безоткатных орудий и минометов, лишив нас возможности активного сопротивления. В это время в небе появились «Грачи» — штурмовики Су-25 и самолеты прикрытия ПВО МиГ-23 (после появления патрульного вертолета «Пума» не исключалось и появление авиации ПВО ВВС Пакистана и зоне боевых действий), Теперь к «духовской» канонаде прибавились разрывы авиабомб, которые пилоты мастерски клали в двух-трех сотнях метров от наших позиций. Воздушные налеты сменялись артиллерийским огнем дивизиона Д-30 и батареи «Град» 66-й отдельной мотострелковой бригады, которые прибыли по тревоге в район боевых действий после радиоперехвата переговоров моджахедов об их решении «уничтожить всех неверных собак».
Постоянный грохот разрывов, ожидание штурма наших укрытий подошедшими на дальность броска гранаты моджахедами и отсутствие каких-либо шансов к активному противодействию — вызывает холодящий душу страх, заставляющий думать лишь о легкой смерти (очередь в «духов» и...). Не знаю, что чувствуют в такие минуты другие люди, но я, уставши от страха, стал испытывать большие, чем страх, злость и обиду одновременно, но это отдельная тема, касающаяся психологии экстремальных ситуаций.
Около 16.00 мое одиночество прервал вбежавший из соседней пещеры рядовой Алиев, а следом за ним ввалился смертельно раненный Сергей Косичкин. Оставшиеся в сарае бойцы, после того как «духи» стали монотонно долбить по нему с безоткатки, вчетвером (!) бросились к пещерам, но проскочил к ним лишь бегущий первым Кириллов, двое следовавших за ним (рядовые Подолян и Великий) были сражены автоматными очередями, а четвертый — рядовой Реутов — вернулся обратно в сарай. Тела погибших ребят мы подобрали после наступления темноты, причем на СВД, принадлежавшей Подоляну, было пять пулевых пробоин — «духи» расстреляли винтовку, не имея возможности подобрать ее.
До самой ночи, не имея информации о гибели Егорова, Подоляна, Великого и о других наших потерях (радиостанция окончательно «затухла»), более всего меня беспокоила судьба той части моей группы, которая осталась с Войцеховским. Оказавшись под перекрестным огнем, командир отделения ползком по промоине вывел группу к расположенному ниже по склону кустарнику, после чего группа с боем пробилась к 3-й роте, наблюдая как «духи» расстреливали с безоткатки сарай, Войцеховский пришел к выводу, что мы погибли, о чем и сообщил командиру 3-й роты, после чего участь взятых утром в плен моджахедов была решена известным способом...
В течение более чем десятичасового боя моджахедам лишь незначительно удалось потеснить 1-ю и 2-ю роты. Не добившись тактического успеха, огонь их тяжелого, а затем и стрелкового оружия постепенно затих — на более решительные действия у боевиков оппозиции, видимо, не хватило ни сил, ни средств, ни времени.
С наступлением темноты, установив между собой звуковой контакт (пересвист), мы начали, соблюдая меры предосторожности, покидать свои укрытия, в этот момент из окопа, где стояла ЗПУ, небо прочертила длинная автоматная очередь трассирующих пуль — мы приготовились к отражению атаки, но, скорее всего, это был сигнал отхода. Моджахеды по религиозным и техническим причинам за очень редким исключением не воевали в ночное время.
Спустя несколько минут к нам подошла группа 3-й роты, после чего командиром бригады было принято решение эвакуировать погибших (семь человек) и раненых 1-й роты в кишлак Мамунда, куда к этому времени подошел 500-й отряд, затем совместно с ним искать пропавших без вести.
Не имея достаточного количества личного состава для эвакуации раненых и убитых, последних пришлось тащить по склону волоком, пока навстречу нам не вышла одна из рот 500-го отряда. Во время сбора и эвакуации погибших более всего меня поразил холод мертвых тел, при сравнительно теплой погоде у меня мерзли руки, когда мы поочередно одного за другим стаскивали погибших вниз. Выбиваясь из сил, страдая от жажды, на пределе физических и психических возможностей, 1-я и 2-я роты к рассвету 30 марта эвакуировали всех раненых и погибших за пределы укрепрайона на площадку, безопасную для посадки вертолетов.
Личный состав десантно-штурмового батальона 66-й ОМСБр, высадившись с вертолетов, с сочувствием и, кажется, со страхом смотрел на восьмерых укрытых окровавленными плащ-палатками погибших и на группу готовящихся к эвакуации раненых в оборванном и измазанном кровью обмундировании. Мы поделились с офицерами ДШБ информацией о противнике, высказав ряд пожеланий и советов, как лучше организовать оборону, так как батальону была поставлена задача блокировать хребет Спинацука.
Нашу и вторую роты после эвакуации раненых и погибших перебросили вертолетами в район КП, где нам устроили что-то среднее между допросом и промыванием мозгов, из чего следовало, что мы и только мы несем ответственность за случившееся (?)...
Последующие двое суток операции противник активных действий не предпринимал. К исходу 30 марта были обнаружены считавшиеся пропавшими без вести тяжелораненый старший лейтенант Дмитрий А. и рядовой 3-й роты, укрывшийся вместе с ним в расщелине скалы. Поиски пропавших без вести Москвинова и Бузы результатов не принесли — «духи» утащили их трупы.
Несколько месяцев спустя базовый укрепрайон «Карера» боевиками был полностью восстановлен. Через агентурный источник было установлено, что моджахеды потеряли убитыми и пропавшими без вести свыше ста человек — «трупы загрузили в три большие грузовика». Этот же источник сообщил, что мертвые тела Москвинова и Бузы «духи» унесли в ближайший пакистанский кишлак, куда прибыл Расул Саяф с несколькими европейцами. Из-за протеста местных жителей тела советских солдат якобы были отнесены на то место, где их подобрали, а затем присыпаны камнями. Решить проблему перезахоронения останков я попытался в 1991 году, но получил отказ на проведение такого мероприятия со стороны органов контрразведки.
При совершении налета на УР «Карера» 29 марта 1986 года наши общие потери составили: восемь человек погибшими, двое пропавшими без вести и около двадцати человек ранеными, шесть из которых так и не вернулись в строй (подполковник Анатолий Петунин умер от полученного ранения в 1989 году во время очередной операции).
