– Здравствуй, Рыжая, – не растерялся отставной полковник. – Проходи.

Зато оказавшаяся тут же Марина Редькина растерялась так, что уронила на пол тарелку, которую вытирала, идя с кухни и торопясь на звонок. Жена Тимофея не просто растерялась – она испугалась до икоты, увидев знакомое лицо суровой гэбэшницы, испугалась так, что даже не обратила внимание на странное обращение к отчиму.

– Посуда бьется – жди удачи, – прокомментировала Верба добродушно и стала вежливо снимать сапоги – все-таки не с обыском пришла.

– Вера, это ко мне! – крикнул Чуханов в глубину квартиры. – Мы посидим в маленькой комнате?

Потом обернулся к дочке и попросил:

– Сделай нам кофе, пожалуйста.

Вот так. Внизу в "патроле", конечно, сидели Разгонов, Леша и Марат. На лестничной площадке, у подъезда, под окнами и даже на крыше дежурили ребята из группы Меньшикова. Одно нажатие на маленькую кнопочку – сигнал тревоги – и меньше, чем через десять секунд ее сотрудники были бы уже во всех комнатах. Но в квартиру для первого знакомства Верба все-таки пошла одна. Не такой это был для нее разговор, чтобы сразу у всех дверей автоматчиков ставить и заламывать руки поверженному противнику. Да и не верила она, что матерый агент многих разведок будет устраивать пошлую стрельбу или мордобой в присутствии жены, дочки, беременной внучки с мужем и двух пуделей. Даже обыскивать Никулина-Чуханова не захотелось. Предстал он перед ней в спортивном костюме без карманов, и было немыслимо предположить, что и в этой домашней обстановке не расстается он с прикрепленным где-нибудь под мышкой или под коленом пружинным ножом или стреляющей авторучкой "Стингер".

Он был расслаблен и скорее опечален, чем встревожен.

– Что ты хочешь знать в первую очередь? – спросил Игнат Андреевич несколько странно, будто продолжал уже однажды начатый разговор.

– Расскажи мне все. От начала и по порядку. Это ничего, что я обращаюсь на "ты"?

Никулин улыбнулся.

– Ты мне напомнила одного турка в Анкаре. Представь: жутко грязная вонючая тюрьма. Я сижу перед ним на допросе в каком-то рванье, весь избитый, а он вдруг спрашивает на хорошем итальянском языке: "Вы не будете возражать, господин Джаннини, если я закурю?"

– Кстати, – теперь улыбнулась Верба, – где тут у вас пепельница, господин Джаннини?

Никулин встал, поплотнее прикрыл дверь в прихожую и они закурили.

"Беседа прошла в теплой, дружественной обстановке", – подумалось Татьяне.

– Прежде всего, Игнат, объясни, почему ты намерен отвечать на мои вопросы?

– Это очень просто. Если бы меня сейчас вызвали на Лубянку, или на Ходынку, да хоть в Лэнгли, я бы, конечно, молчал. Кстати, одна из моих кличек – Грейв, человек-могила. Не действуют на меня никакие психотропные препараты. Так что я бы действительно молчал. Но ты пришла ко мне сама. И неважно, кто там ждет у подъезда, сколько их там и что вы собираетесь со мной делать. Важно другое: "Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажешь". Так сказал Седой. А как он сказал, так и будет.

Для любого нормального контрразведчика это был полный бред. Тополь, например, застрелился бы, но не поверил такому объяснению. Да и Ясень с трудом воспринимал все эти мистические навороты. А Верба только кивнула молча, затянулась поглубже и, выдохнув дым, начала допрос:

– Девять лет назад в Домжуре ты был по заданию Седого?

– Да.

– Какое было задание?

– Совершенно ненормальное. Как и все задания, касавшиеся тебя. Перейти от наблюдения к попытке контакта. Обратить на себя внимание. Но ни в коем случае не перебегать дорогу другим мужчинам. Я еще, помнится, уточнил: "Иностранцам?" Ну, то есть мужчинам, которых ты клеила по работе. "Нет, – сказал Седой, – любым мужчинам". Появился этот твой Юрка, и я вновь перешел к простому наблюдению.

– А если бы контакт состоялся?

– Мы бы предложили тебе другую работу.

– В КГБ?

– На том этапе – да. В управлении контрразведки. А потом Седой хотел тащить тебя выше.

– Чтобы в итоге убить? – быстро спросила Верба.

– Никогда. Никогда он не хотел тебя убивать. Седой мечтает приручить тебя. Это – его главная цель. Он любит тебя и хотел бы всегда видеть рядом с собой. Сколько глупостей он натворил ради этого!

– Глупостей?! – воскликнула Верба. – Ради этого?! Ни хрена себе глупости! Ради того, чтобы быть со мной – убить мою лучшую подругу, мою дочь и моего мужа?! Он что, Шекспира перечитал, в смысле перекушал? Вообразил себя Ричардом Третьим?

– Не все так просто, Рыжая, – сказал Никулин. – Он действительно убил Машу Чистякову и ее родителей. Но послушай, как все было дальше. Сердечный приступ майору Вербилову организовывал лично я. Гусева в Занзибаре убрал Четриоло по заданию Джинго. Петя Чуханов, он же Пьетро Мантелли из Красных бригад, убил в бразильской тюрьме Диаса, а Педро был еще нужен Седому, его оставили жить. Через три года мексиканец попробовал сыграть свою игру, и Седой, теперь уже руками Джинго, на глазах у Педро повесил всю его семью. Вот когда Педро помутился рассудком.

В восемьдесят седьмом Джинго приехал в Москву с точно таким же, как у меня, заданием: осторожная вербовка Лозовой, только теперь уже в зарубежную разведку. Бедняга Джинго ничего не знал о Малине. Сергей был для него в тот день, как гром среди ясного неба, а ночью, разговаривая от Трегубова, Малин поднял на уши всю Италию. Джинго оказался полностью засвечен. Ударился в бега. Седой очень ценил этого сотрудника и не сразу решился на ликвидацию. Но к началу ноября уже ничего больше не оставалось. Старину Джинго убрал тоже Чуханов. И соответственно подписал себе смертный приговор. Его очередь настала в девяностом, когда была закончена моя подготовка в качестве двойника Чуханова, и Седой сдал Петюню-Пьетро родному разведуправлению на Ходынке. Так оборвалась эта цепочка смертей, если, конечно, не считать, что следующий в ней – я.

Четриоло знал меньше других, потому и прожил подольше. Собственно, если б не ты, жить бы ему до сих пор. А вот Роберто Пьяцци знал очень много, и отправился сразу следом за Малиным. Не многим меньше было известно Джефу Кауэну…

– Стоп, стоп, стоп, – перебила Верба. – Так не годится, что ты скачешь галопом по европам и не сообщаешь мне почти ничего нового. Все-таки лучше по-другому: вопрос – ответ.

– Пожалуйста, – согласился он равнодушно.

И Верба вдруг поняла: человек, сидящий перед ней, зачитывает ей свой собственный смертный приговор. Вердикт уже вынесен, апелляции невозможны. Открытым остается лишь вопрос о сроке исполнения, но это совсем не будет зависеть от того, в какой форме излагать суть: объявить ли приговор в виде катехизиса, признаться ли подробно во всех грехах или просто рубануть одной лаконичной строкой – осужденному уже все равно.

"Господи! – подумала Верба. – Да ведь это же я, я – его палач. Я пришла, чтобы убить этого человека. Вот почему он так разговорился. Он знал об этом, он ждал смерти и сейчас не бежит, потому что бежать некуда".

"Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажешь". Так сказал Седой. А как сказал Седой, так и будет. И ничего нельзя изменить. Ничего. Сейчас она убьет его – задушит голыми руками, он еще крепкий мужичок, но ничего, она сможет, она должна. А потом Седой убьет ее. Да. Вот после этого настанет очередь Вербы. И спрятаться будет негде. Ну, например, она выходит из квартиры, а ее расстреливают в упор свои же ребята. Так и будет, так и будет, она уже видела Лешку Ивлева, который лупит в нее из автомата, и пули проходят навылет, в квартиру, и в этой квартире умирают все, даже беременный Верунчик и два ни в чем не повинных лохматых пуделя… Бред.

Дверь внезапно открылась, и Марина принесла им кофе.

Верба раздавила в пепельнице уже второй окурок и зажмурилась, отгоняя наваждение.

– Значит, у Седого мощнейшая агентурная сеть не только в России и в Италию, но практически по всему миру, – с неопределенной интонацией сказала она.

– Разумеется. У него самая мощная агентурная сеть на планете.