– Мощнее, чем у бывшего СССР? Мощнее, чем у службы ИКС? Он что же, начинал раньше?
– Раньше кого? – не понял Никулин.
Но Верба уже разговаривала сама с собой:
– Как это может быть? Чтобы иметь еще одну такую же мощную сеть, надо же быть вторым Базотти. Может, Седой – это один из братьев Базотти? Может, братьев-то было пятеро. Троих Фернандо убил, а о четвертом – близнеце – просто не знал. "Железная маска-2". Я правильно догадалась?
– Потрясающе! – выдохнул Игнат Андреевич. – Теперь я понимаю, за что Малин так любил Оруэлла. Старик Джордж открыл и описал великую вещь – двоемыслие. Ну, не совмещаются в наших идиотских головах какие-то вещи. Ну, не совмещаются – и все тут! Какая, к черту, "Железная маска"? Это же совсем другое литературное произведение – доктор Джекил и мистер Хайд!..
Вся ненависть копившаяся в ней тринадцать лет была теперь сконцентрирована в одну точку – точку, которую она очень хорошо представляла себе географически. Ей казалось, что силой ненависти своей она пронзает земную толщу от Москвы до Майами-Бич. Весь заряд нерастраченной еще злобы был направлен теперь на одного единственного человека, которого она представила себе так ясно, будто сидел сейчас перед ней не суперагент Грейв, а сам Фернандо Базотти, Дедушка, Седой – собственной персоной…
На полу каким-то образом оказались сразу две чашки с кофе, а первое, что спросила Верба, когда смогла говорить, было:
– У тебя выпить есть что-нибудь?
Не дождавшись ответа, она задала новый вопрос:
– Позвонить… откуда? Я телефон с собой не взяла.
– С кухни, – сказал Никулин.
Вера Афанасьевна жарила котлеты. Марина мыла посуду. Верунчик сидела за столом и уплетала йогурт из круглой баночки. Зять Никита посреди кухни упражнялся с огромной гирей на радость молодой жене.
Ни у кого не спросив разрешения и даже не сказав "здрасте", Верба сдернула трубку со старенького треснутого телефона и стала лихорадочно крутить диск, поминутно сбиваясь и нервно промахиваясь мимо дырочек. Когда она в последний раз пользовалась таким древнегреческим аппаратом? Наконец, ей удалось набрать весь этот безумный сноп из двух десятков цифр, и абонент, разумеется, оказался занят.
К Татьяне, не переставая поедать йогурт, тихо подошел Верунчик (да, именно подошел – мелкий такой любопытный зверек) и долго следил за движением пальцев при повторном наборе. И опять было занято.
– Простите, – сказал Верунчик тихо, – это вы по межгороду звоните?
– Да-да, – рассеянно ответила Верба, – в Америку.
– А кто оплачивать будет? – поинтересовался Верунчик вкрадчиво и обиженно надул губки.
В кухне сделалось ненормально тихо. Было такое впечатление, будто даже котлеты перестали скворчать. И тут же раздался грохот: Верунчикова мама уронила в мойку тяжелую салатницу.
Верба вздрогнула и быстро проговорила:
– Конечно, конечно, ради Бога, я вам оставлю деньги…
И, продолжая правой рукой накручивать диск, левой полезла в карман джинсов. Выложила на стол купюру не глядя и, кажется, наконец, дозвонилась. А Верунчик изменился в лице от вида этой купюры: большой, желто-оранжевой, яркой и с легкомысленно скачущим кенгуру.
– Что это?
Верба глянула косо и проворчала:
– Доллары австралийские. Ну, нет у меня рублей… Sorry! Five, seven, nine, two… Shit! Would you listen to me?[3] – она уже говорила в трубку.
Подскочил Никита:
– Бери, дуреха, это СКВ. Сдадим на Арбате.
А рыжая чекистка уже кричала на всю кухню на незнакомом для присутствующих языке. Ругалась на кого-то, а за что? Только отставной полковник за стеной понимал все.
– Как это вы его не позовете?! Как это вы не можете?! Я вам простым итальянским языком объясняю: Лозова, Татьяна Лозова, Рыжая требует этого гада Базотти к телефону, и мне плевать на его состояние здоровья, про здоровье он может теперь забыть, потому что рядом со мной сидит Джаннини, Игнат Никулин, так и передайте ему: Рыжая сама нашла Игната Никулина и он ей все рассказал. Как не можете передать?! Никос, вы с ума сошли! Что?!! Когда? Только что?.. Москва уже знает? Я первая? Да, Никос, да, прямо сейчас…
Ее поймал Никита. И очень вовремя. Верба падала навзничь, даже не пытаясь подставить руки, затылком на край стиральной машины.
У Петра Василича все-таки нашлось, что выпить. Бутылка отличного ямайского рома. Татьяна быстро пришла в чувство. Собственно, она же не в обморок упала. Просто опять накатило. Все-таки, подряд два таких известия – не мудрено потерять ориентацию в пространстве. Но даже падая, она еще цеплялась каким-то уголком сознания за ускользающую реальность. И там, в другом мире, наводя тяжелый, натирающий плечо гранатомет на ревущую громаду танка, – здесь, в комнате простой московской квартиры, Верба четко решила не звать на помощь охрану: ведь ей ничто не угрожало.
После трех глотков рома Татьяна снова рванулась звонить. Нанду из Бхактапура было слышно, как из соседней квартиры, и дозвонилась она с первого раза.
– Анжей, ты не поверишь! Умер Седой. Его имя Фернандо Базотти.
Ковальский долго бормотал что-то на санскрите, потом наконец, сказал:
– Держись. Я приеду в Майами. Увидимся там.
Тополю пришлось дать сообщение на пейджер, но он перезвонил через пятнадцать секунд:
– Леня, Дедушка умер.
– Ужас! Но сейчас не до этого.
– Леня, ты не понял: Дедушка умер.
– Я все понял: старик Базотти откинул копыта. Давно пора. Но сейчас действительно не до этого. Верба, ты слышишь? Будьте с Ясенем на этом номере. Договорились?
"Вот уж действительно, – подумала Верба, – "листья тополя падают с ясеня"… И, тупо глядя в окно, пошарила рукой по столу. Но рюмка осталась в комнате. Татьяна оглянулась:
– Никита, принесите, пожалуйста, еще рому.
Рому принес не Никита, а сам Игнат Андреевич.
– Слушай, – спросила она, – можно я позову сюда Ясеня?
– Можно. Только, без глупостей. Учти, я уже при оружии.
Верба лишь теперь заметила, что Никулин успел переодеться в неброский и очевидно, богато оснащенный костюм.
– Господи! – вздохнула она. – Ну почему же мужчины все такие идиоты?
Потом приоткрыла дверь на лестничную клетку и крикнула в темноту на клацанье затвора:
– Леха! Позови Ясеня. Пусть поднимается сюда.
Когда в декабре случились выборы и вся страна забурлила, заворчала, содрогаясь от новых неприятных ожиданий, несуразно политизируясь в канун Нового Года и рождественской недели, Белка, наконец, не выдержала и спросила у Кузьмина:
– Женя, но когда же ты дашь ход этим записям?
– А откуда ты знаешь, что я не дал им хода? – такой был ответ.
"Неужели?" – подумала Белка.
А вскоре Кузьмина убили. Обычным способом. Из автомата. На улице. Вместе с охраной. Белка не знала всех его дел, а потому и причина смерти должна была остаться тайной для нее. Но трудно, очень трудно было поверить, что это убийство никак не связано с ее кассетами.
Снова она ждала ареста, обыска и пули из-за угла. И снова ничего не произошло.
За два месяца Белка прижилась на новом месте, и теперь ее даже не уволили. Боялись, наверно. Никто ведь не знал, чем она связана с Патлатым и связана ли с кем-то еще. Правда, из Совета директоров мягко так и ненавязчиво попросили, да она и не возражала. А филиал за Белкой оставили, и даже "вольву" с шофером, только охрану сняли.
Был уже самый конец декабря. Победа коммунистов ничего в реальной жизни не изменила. Разве что метро, на котором Белка теперь не ездила, подорожало почему-то в полтора раза. Ларионов продолжал мелькать по телевизору. Майкл давно подлечился и тихо занимался своей коммерцией. С Количем общаться перестал. Белка, разумеется, тоже.
Неожиданно ей позвонили из довольно крупного издательства и попросили разрешения на переиздание Михиной "Подземной империи". Мол, с возвращением на политическую арену красных, книга вновь становится актуальной. Белка не без гордости дала им разрешение и договорилась о встрече на предмет обсуждения гонорара.
3
– Простите. Пять, семь, девять, два… Черт! Вы слушаете меня? (англ.)