Институт рабства в значительной мере формировал и культуру Юга. В доказательство вспомним словосочетание, которым именовали его сами южане – «особый институт». Для современного слуха это определение звучит несколько непонятно, ведь словом «особый» мы обычно обозначаем нечто странное, чужеродное. Южане же вкладывали в него совершенно иное значение: таким образом они характеризовали рабство как отличительную особенность своей жизни. И действительно, система рабского труда – то, что отличало южные штаты от остальной нации. В XIX веке регион оставался сельским и совершенно неиндустриальным, аграрным и некоммерческим; основными чертами плантаторского общества являлись незыблемость уклада и почтение к традиционным, чисто южным ценностям. Политики, священники, журналисты и литераторы воспевали редкостную уравновешенность и уникальное своеобразие Юга.

Система рабского труда сформировала особый мир не только для самих рабовладельцев, но и для всех белых членов общества. Институт рабства являлся источником богатства Юга, определял его роль в стране, формировал общественные отношения и политические предпочтения. Считалось, что представления о людях, естественных ресурсах и производственных процессах отражают мир и гармонию, царящие в природе. Каждая группа населения занимала свое, строго определенное место, каждая из них вносила свой вклад в процесс приумножения богатства, обеспечение безопасности и стабильности общества в целом. При таком идеальном раскладе просто не возникало надобности в каких-либо переменах и улучшениях. Южане верили, что создали лучший из возможных миров.

Конечно, чтобы прийти к такому заключению, требовалось закрывать глаза на целый ряд проблем. Если рассматривать моральный аспект, следует отметить нараставшую изоляцию Юга именно благодаря его особому образу жизни: каждый третий из здешних жителей являлся рабом. В экономическом отношении следует признать: рабство, приносившее несомненную выгоду отдельным индивидам, самым пагубным образом сказывалось на долговременном развитии региона. Беспрестанное возделывание хлопчатника истощало южные почвы, а получаемые прибыли подталкивали плантаторов к расширению засеянных площадей и покупке все новых рабов. В то же время во всем, что касалось развития мануфактур, транспорта и урбанизации, южные штаты намного отставали от продвинутого Севера. Все, чем могли торговать южане, относилось к категории «сырье». Британия и северные штаты с радостью скупали урожай практически целиком и производили у себя на фабриках готовые промышленные товары, которые продавали южанам. Другими словами, очень скоро Юг оказался в фактической колониальной зависимости от более развитых регионов.

В политике южане добивались территориальной экспансии с целью компенсировать истощение почв, распространить на другие территории свою традиционную систему труда и обрести большую власть (путем создания новых рабовладельческих штатов) в палате представителей, сенате и коллегии выборщиков. Здесь, однако, южане столкнулись с мощной оппозицией. Политики-северяне терпели институт рабства в уже существующих южных штатах и даже защищали его при помощи различных конституционных средств. Но когда дело коснулось западных территорий, они заняли совершенно непоколебимую позицию: новые необжитые земли предназначались только для свободных (понимай, белых) тружеников. Другими словами, Север боролся против рабства там, где оно могло существовать, но не там, где оно уже устоялось. Таким образом, антагонистические интересы двух регионов – Севера и Юга – неминуемо должны были столкнуться самым решительным и трагичным образом. Покуда южане тешили себя надеждой, что им удалось построить самый лучший из миров, на деле они создавали основу для ужасающего конфликта, которому предстояло до основания разрушить их идеализированные представления.

Согласно законодательным уложениям всех без исключения южных штатов, рабы представляли собой не что иное, как движимое имущество, и на этом основании полностью подчинялись воле своего хозяина. Рабы воспринимались как вещи. А раз так, за ними не признавали ни прав, ни желаний, ни, собственно, человеческой сущности. Если выражаться в сугубо юридических терминах, то рабы являлись созданиями, лишенными всяческой индивидуальности – попросту собственностью своего хозяина. Однако, что бы ни утверждала юридическая фикция, все рабовладельцы (кроме, может, совсем уж закоренелых злодеев) сознавали, что имеют дело с человеческими существами. Несмотря на существенные различия между миром «хозяев» и миром «рабов», следует признать: во-первых, эти рабы обладали изрядным здравым смыслом и способностью выбирать; во-вторых, невзирая на целенаправленные и согласованные запреты рабовладельцев, рабы умудрялись создавать собственные сообщества. Черные невольники, которых белые теоретики изображали как абсолютно пассивный элемент, на самом деле играли активную роль в жизни региона.

Семья была, пожалуй, наиболее важным социальным институтом, созданным рабами. И это при том, что по официальному законодательству браки между рабами признавались недействительными. Зато сами чернокожие супруги относились к ним очень серьезно, создавая прочные моногамные семьи. Как правило, рабовладельцы поощряли подобные союзы, ибо, с одной стороны, они способствовали миру и порядку в хозяйствах, а с другой – обещали неплохой доход в виде потомства, то есть приумножение богатства плантатора. В отличие от своих хозяев, подходивших к подобным бракам с экономической точки зрения, сами рабы находили в институте семьи совершенно иное: семья дарила им осознание собственной личности, чувство единения с другими такими же несчастными и возможность сохранять общее культурное наследие.

«Разве я не женщина и не сестра?» Скованная женщина-рабыня. Гравюра Патрика Ризона, чернокожего художника (1835 г.)

«Семьи» рабов представляли собой нечто большее, чем просто проживавших вместе мужчин, женщин и их детей. Под семьей обычно понималась куда более широкая группа людей, включавшая многочисленных «родственников», не связанных между собой кровными узами. Традиция обращаться к старикам как к «дядюшкам» и «тетушкам», именовать равных себе «сестрой» или «братом» лишний раз доказывает: рабы расширяли понятие семьи, упрочивая чувство единения и долга перед всей негритянской общиной. Такие расширенные семейные связи помогали им справиться с нестабильностью рабской жизни, когда бездушные хозяева в любой момент могли тебя продать, купить, перебросить с одной плантации на другую. Обширные негритянские «семьи» – пусть и фиктивные, но такие драгоценные – служили рабам прибежищем в окружающем их враждебном мире.

Не менее важным источником утешения и самоуважения для рабов стали религиозные общины. В конце 1790-х годов белые хозяева, вдохновленные евангельским учением, вдруг вознамерились приобщить чернокожих невольников к христианству. Но и здесь благие намерения оказались с двойным дном: плантаторы рассчитывали не только спасти заблудшие души рабов, но и при помощи христианской морали укрепить дисциплину в рядах работников. Посему хозяева взяли за правило приводить рабов в церковь на воскресные службы, где белые священники втолковывали «неразумным дикарям» евангельские истины. Конечно, даже здесь, в Божьем доме, речь не шла о том, чтобы рабы сидели бок о бок с хозяевами. Им отводилось специально отгороженное пространство в церкви, откуда они могли слушать проповеди. Рабы по-прежнему оставались людьми второго сорта. Но после этих священных церемоний, возвратясь домой, рабы собирались на собственные службы, куда белые вовсе не допускались. Как правило, они устраивались по ночам и за пределами плантации, где-нибудь в лесу или на болоте. Здесь, в стороне от хозяйского глаза, рабы могли позволить себе озвучить свои духовные устремления. Догматы этого «невидимого института» (как окрестил его Альберт Работо) весьма существенно отличались от того, чему учили белые хозяева. Это была причудливая смесь африканской и христианской традиций: рабы плясали, беседовали, распевали гимны своему Богу, который учил любить, а не ненавидеть. Они молились Спасителю, другу всех нищих и угнетенных, и верили, что грядет день торжества, когда они, подобно древним израильтянам, будут избавлены от фараонова плена. Религия чернокожих рабов хоть и не спасала от повседневных страданий, но дарила чувство персональной значимости и коллективной стойкости, которую рабы противопоставляли злым умыслам хозяев.