В тот день и в ту ночь множество мужчин воспользовались моим телом разными способами и ни один не спросил позволения. Я узнала, как покорно открывается рот, если потянуть за кольцо в носу. Я рыдала и ждала смерти, как избавления.

Но очень скоро в боли и унижении ко мне пришел мой первый рабский восторг и ошеломил меня своей силой и унес из мира. И еще один. И еще. Так я стала рабыней, находящей радость в своем унижении и покорности.

Так я превратилось в то, что продают и покупают.

А утром всех нас, наперсниц принцессы, привели к ее эшафоту.

Мы стояли на истертых коленях в придорожной пыли, нагие и простоволосые, и на спинах наших алели следы плети, а на лицах и телах засыхали унизительные следы насилия и поругания. Но многие, многие из нас в ту ночь нашли в себе рабыню, и от того не могли поднять глаз на прежних подружек.

И когда мимо нас к месту своего наказания прошла принцесса Гармсиль, мало кто захотел выразить ей свою любовь и обожание, мало кто осмелился даже поднять к ней лицо, обильно покрытое доказательствами свершившегося рабского служения. Ибо мы уже пережили ужас падения, на телах наших саднило свежее клеймо и уже понимали мы свершившееся, и винили в том лишь принцессу, которая соблазнила нас и привела на чужбину, предала и бросила. И даже лучшим из нас не приходило в голову винить себя - потому как брала с нас принцесса клятвы преданной службы и мы вверили ей себя, как правителю и вождю.

Когда подвергали принцессу позору, не сочувствовали мы ей - ибо еще вчера каждая из нас была опозорена на этом же самом помосте.

Когда плеть выбивала из принцессы недостойные жалкие мольбы, мы вспоминали себя под плетью.

И жесткие сердца не забились в сочувствии, когда каленое железо заставило принцессу визжать, забыв о царском достоинстве.

Все мы, "сто красавиц принцессы Гармсиль", все, повторявшие за ней "нет мне охоты до мужчин", уже изведали вкус и боль унижения, и находили лишь справедливым, что принцесса разделит страдания каждой из нас.

Ибо то, что принцесса Гармсиль почитала своей силой, было лишь снисхождением отца к капризам любимой дочери. Но возгордилась принцесса, презрела обычай, вознеслась над рассудком, и тщеславие привело ее к величайшему позору и бесконечному унижению.

А нас – восхищавшихся ею и доверивших ей всю жизнь свою – принцесса обрекла клейму и ошейнику, превратило в покорных прислужниц мужскому удовольствию и остаток жизни своей все мы проведем на коленях, угождая господам своим всеми способами…

И тут рабыня прекратила дозволенные речи и залилась горючими слезами…

Но хозяин прикрикнул на нее, повелев продолжать, и она отерла слёзы, и поцеловала руку господина и продлила повесть свою.

После того всех нас, числом сто, заперли в некоем месте и поставили над нами бывших наших невольниц и служанок, дабы те поучали нас вежеству, и наставляли в рабской покорности, и наказывали в случае нужды.

И тогда узнали мы, что значит быть нижайшими из низших.

"Сестринством кольца" называли нас злые наставницы наши, ибо всех нас пометили медным кольцом в нос - знаком самой дешевой рабыни, тело которой хозяин предоставляет путникам за самую малую медную монету, а солдатам Султана - бесплатно, как плата воинам за защиту страны.

Горек нам стал рассвет и закат, а слезы стали постоянным спутником нашим.

Утро каждого дня начиналось с выворачивающей наизнанку горечи рабского напитка и пить ту чашу надлежало нам как животным, лакая из миски, стоящей на полу, и до полудня не полагалось нам иного питья.

Днем учили нас покорности и премудростям рабыни для удовольствий, ибо такова была ясная воля Султана - чтобы каждая из "шлюх принцессы" днем и ночью была доступна для мужчин до самой смерти своей.

А по ночам наступало время рабской службы и те из нас, кто не прислуживал доблестным солдатам Султана, служил бывшим невольницам своим - и была эта служба много горше рабского чая.

И так шли дни, и губы мои налились пурпуром, и уже не рабская служба казалось в тягость, а дни, когда по разным причинам не была я в услужении.

Тогда сочли меня готовой к продаже и выставили на помост. Купил меня хозяин караван-сарая, в котором останавливались богатые купцы, прельщала их моя молодость и красота, и служба моя там была такова, что не хватало мне времени на еду и питье. А потом обо мне пошла слава и хозяин продал меня с прибылью в другой караван-сарай, а оттуда продали в третий, у торговых ворот вашего славного города. Но хозяин караван сарая волею богов заболел и умер и имущество его забрали кредиторы, а меня милостивый господин Маруф взял в свой дом, ибо все три жены его не пусты были в те дни, и впервые я стала служить лишь одному господину.

***

Услышав повесть рабыни, кади понял что он на пути к разгадке и готов ухватить тайну за ее пушистый рыжий хвост.

Отправил он Маруфа в запертую комнату для свидетелей и велел позвать того из чужеземцев, кто говорил подобострастно, и сказал ему: "Не может человек вожделеть того, о чем не ведает! Не мог ты видеть невольницу Маруфа и говори прямо, отчего ты желаешь ее, и не отягощая рот свой ложью! Или я велю выпороть тебя на главной площади и отобрать имущество и опозорить, как подлого лжеца, лгущего судье под клятвами!"

И не ошибся судья - толстяк задрожал, как лист в бурю, посерел, рухнул на колени, залился слезами и взмолился не казнить его, ибо умолчание не есть ложь и ничем не погрешил он против клятвы.

***

Рассказ первого чужеземца

Знай же, о известный своей мудростью кади, что родился я в королевстве Гарм, в славном городе Гарме и семья моя была знатная и богатая, и обласканная удачей и вниманием короля Гарма и рос я, не зная ни в чем отказа, ибо был единственный сын своего отца, и не было в моей жизни забот, кроме семи моих старших сестер.

Так я достиг возраста свадьбы и встретил на улице девушку, которая поразила меня своей красотой и я узнал у прохожих ее имя и вернулся к отцу со словами: "Жени меня на ней!"

И отец отправил к ней сватов с богатыми подарками, но...

Оказалась девушка из "ста красоток принцессы Гармсиль", и были среди тех красоток девы своевольные, как и сама принесса, и нарушающие обычаи. И дева любви моей не приняла подарков и отослала сватов и ославила меня по городу, говоря: "Нет у меня охоты до мужчин, а жених мой и вовсе не мужчина - в каждой из семи сестер его мужества больше, чем в этом стручке". И пошла обо мне дурная слава среди людей, и приятели чурались встреч со мной, а другие семьи на порог не пускали моих сватов, и жизнь моя покатилась под откос...

Но тут пришла весть, что принцесса Гармсиль была Султаном пленена, осуждена за беспутство клейму и ошейнику, а с нею и сто красоток ее, в том числе и дева первой любви моей.

И понял я, что та, что отказалась войти в мой дом женой, может быть приведена за ошейник, как животное, и жизнь мою будет украшать как рабыня, за счастье почитая лобызать ноги мои!

И тогда поклялся я сильной клятвой перед Богом Вод, покровительствующего роду нашему, что отправлюсь в путешествие и найду ту, что ославила меня хульными словами и либо приведу ее на цепи нагую, либо никогда более не увижу родного дома.

Я отправился в путь, странствовал от города к городу и нашел девяносто девять красоток принцессы. И сердце мое радовалось при виде каждой спесивой сучки, стелящейся мне под ноги, и каждую я заставил исполнить рабскую службу самым унизительным способом, который мог придумать, и каждую назвал прежним именем ее, чтобы напомнить ей глубину падения.

И эта невольница уважаемого купца Маруфа - именно та, что нужна мне, сотая красотка принцессы Гармсиль, дева первой любви моей!

Теперь справедливый кади, чья мудрость не знает границ, видит, что нет у меня злого умысла, а лишь суровая клятва заставляет меня упорствовать и нарушать покой уважаемого гражданина. Я так благодарен справедливому судье, который был так добр и терпелив, что выслушал безыскусную повесть мою, что желаю в знак благодарности оставить благородному мужу эти четки из редких жемчужин, которыми по Миру славна страна Гарм. Если склонится благосклонность достопочтенного Маруфа ко мне, то благодарность моя будет еще больше, ибо истомился я в скитаниях, и мечтаю вернуться домой, и принять из рук престарелого отца моего бразды правления имуществом рода...