- Нет, не скажу я вам, в каком городе это было, чтобы уроженцы других мест не завидовали, что их отечество не имело Идеального Судьи. Случилось это долгой зимней ночью, когда я сидел у постели старого умирающего кади. От болезни его не было лечения, лишь густой настой цветочного молока отгонял от страдальца ужасные боли. Но грозный в прошлом муж не желал, чтобы близкие видели его в слабости и слезах, бессильно простертым на ложе страдания. Потому у его постели не было никого, кроме меня. Мы разговаривали о многом, и много интересного я услышал от него, но лишь один раз он разрумянился, рассказывая, и приподнялся на постели.

И вот вам эта история, так, как я ее услышал и запомнил.

***

Рассказ кади

Добрый мой друг, я в этой жизни повидал и испытал многое, но лишь один суд мой по-прежнему тревожит меня, даже на пороге смерти. А началось все с того, что пришел ко мне купец – не большой, не малый, – но средний, крепко сидящий на своем торговом месте. Принес он жалобу на то, что дом его осадили чужеземцы, и просят его и молят и разными способами упрашивают продать им домашнюю рабыню.

«Так продай рабыню с прибылью, и дело с концом!» – сказал я ему.

Но купец поднес мне приличествующие знаки уважения и тронул мое сердце и признался, что не может он выбрать покупателя, ибо хотя все три навязчивых чужеземца предлагают примерно равную цену, но не повышают ее и перебивают торг друг для друга. И цена эта не велика и не мала, но хочет каждый из них купить эту рабыню для себя, и не дают они ему покоя уж десятый день.

Чует он здесь либо тайну, либо мошенничество и опасается, что рабыня, знающая многие секреты его дома, может рассказать их ворам и разбойникам, и тогда потеряет он всё, что имеет. От таких размышлений покинул его сон и аппетит, и желчь разливается по его телу, и стали не милы ему жены и рабыня, а проклятые чужеземцы не дают ему ни дня покоя.

И я понял, что дело серьезно, ибо здоровье уважаемого человека это достояние города, и кликнул стражу и велел найти чужеземцев и привести их в судебный покой.

И когда предстали они предо мной, я спросил их: «Зачем вы смущаете покой почтенного человека, и что заставляет вас вожделеть собственности его?»

Тогда встал первый из чужеземцев.

Это был юноша стройный и мужественный, с широкими плечами и загорелым лицом. Лицом он был гладок, а волосом рус. Надеты были на нем богатые одежды, а у пояса висел меч с рукоятью в потертой коже. Выглядел он как воин, двигался как воин, и говорил как воин – точно и без прикрас. Поклонился он мне и купцу с уважением, но без подобострастия, как равный - равным, и сказал разумные слова.

- Уважаемый кади, слава о твоей справедливости велика и молва не может обмануть чужестранца. Клянусь богами моего дома и духами предков моей семьи, не умышлял я зла уважаемому Маруфу, лишь имею желание купить невольницу, принадлежащую ему. Ведь любая собственность имеет цену, а все, что имеет цену, может быть продано и куплено. Пусть досточтимый Маруф сам скажет, какая цена кажется ему справедливой, и будьте, великий кади, свидетелем сделки – ему будет уплачено в этот же день до захода солнца!

- Но человек может и не желать сделки, и нельзя его к тому принудить силой!

- Мудрость твоя велика, великий кади, и знание законов совершенно. Но если человек не желает сделки – то зачем он торгуется с другими покупателями? – и с этими словами юноша посмотрел недобрым взглядом на других чужеземцев. – Пусть назовет цену и его беспокойство исчезнет в тот же миг!

Тогда я обратился ко второму чужеземцу: «А что скажешь ты, не дающий проходу почтенному купцу?»

Тогда встал второй чужестранец и поклонился мне и купцу.

Был он тоже богато одет, и высок и статен, и – как и первый – выглядел человеком знатным. Лик его скрывала черная борода и усы, голова же была выбрита наголо. Был он любезен, но вид его вызывал опаску, и это была опаска особого рода – если от юноши-воина можно было ожидать открытого вызова и честного боя, то при ссоре с этим опасаться надо было яда и кинжала, и поворачиваться к нему спиной было бы опрометчиво. Поклонился он низко, но себя не роняя, и сказал слова, льющиеся мне в уши как свежий мёд.

- О великий кади, чья приверженность справедливости известна всем в Султанате, да продлятся дни твои среди нас, дабы нести справедливость и закон в человеческие души. Клянусь богами моей страны, не умышлял я зла против почтенного Маруфа, и семьи его, и дома, и собственности. Но всё, что куплено – может быть продано снова, вопрос лишь в цене. Имею я сильное желание приобрести невольницу и нет в том обмана или бесчестия ни для продающего, ни для покупающего!

Тогда я задал вопрос третьему иноземцу, и он встал, и поклонился и мне, и купцу, и писцу, записывающему слова за мной, и даже другим пришельцам, докучающим достойному гражданину нашего города, хотя и смотрел на них зло.

Одет он был богато, и выглядел как человек, который с детства окружён достатком, и не привык видеть ни в чем отказа. Лицо его было круглым, как луна, многочисленные подбородки тряслись, когда он говорил, а обширный живот мешал частым поклонам. Речи его были льстивы и подобострастны, а взгляд искал одобрения моих глаз.

- О великий кади, слава которого прокатилась по всему Югу, да продлятся дни твои, да увеличится слава твоя, и да пребудут во здравии все родственники твои! Клянусь здоровьем свои и богами Султаната - не умышлял я недоброго против купца Маруфа, да постигнет его изумительное богатство и удача, лишь испытываю сильное купить невольницу, ему принадлежащую, и умоляю его назвать цену, которая сделает его богатым!

И не было у меня причин не верить их клятвам, и понял я, что купец Маруф принес мне тайну, которую надобно мне разгадать.

Тогда велел я страже удалить чужаков в комнату ожиданий - ибо не было за ними пока вины, но разместить их порознь - чтоб не сговорились они меж собой и не возникло между ними насилия.

А Маруфу велел послать за невольницей, ибо неспроста три пришельца возжелали именно эту женщину...

***

И вскоре в палату суда явилась невольница и приветствовала хозяина своего, и судью, и писца вежливыми словами и поклонами, как положено по обычаю, хотя и было видно по облику ее, что рождена она в иных землях.

И произнеся слова приветствия, она опустилась на колени у ног господина своего, как и приличествует рабыни в присутствии свободных людей. Села на пятки, раздвинула колени широко и руки сложила за выпрямленной спиной, показав, что в доме господина своего она – рабыня для удовольствий.

Видно было, что рабыня не из дешевых, и собой хороша, и вышколена на славу.

Тиха как текущая вода, ни слова лишнего не сказала, ни движения лишнего не сделала, глаз не подняла, а уж сидит у ног повелителя своего, вытянувшись в струнку и все приметы ее положения видны, как надлежит: блестящий ошейник на стройной шее, цепочка рабских отметин на округлом левом бедре, обнаженном от самой талии, и такая же вязь на тонком правом плече, где в каждом изящном картуше выжжено имя счастливца, владевшего этой красавицей. Четвертая же примета рабства цвела на ее лице, как луна в ночи – пунцовые губы истинной рабыни.

И тогда судья спросил ее: «Не в тебе ли причина, рабыня, что чужеземцы нарушают покой хозяина твоего? Не умышляешь ли ты вреда господину своему?»

И тогда рабыня, испросив позволения говорить у хозяина своего, ответствовала судье.

- Великий кади, не могу я поклясться тебе, что невиновна в умысле против господина моего, ибо нечем рабыне клясться – ничего не принадлежит ей в этом мире: ни жизнь, ни смерть, ни имущество, ни тело и даже имя господин дает ей как милость. Ничего не стоит слово рабыни, но нет у меня ничего, кроме слова и слово моё таково - не умышляла я против господина своего ни словом, ни делом, ни замыслом. Ибо господин мой справедлив и милосерден, живется мне хорошо под кровом дома его, жены его находят меня служанкой покорной и прилежной, и дают мне приют у ложа своего, и не желала бы я себе хозяина иного и нового клейма на теле своем.