— Может, и сработает, — согласился эвенк, — но ледник надо побыстрее делать. И не с поверхности брать, глубже — холоднее.

Андрей снова вздохнул.

— К тому же непонятно, что нас сюда перенесло, — продолжал Буртасов, словно разговора о леднике и не было. — Вдруг, некие разумные существа. Поймут свою ошибку и вернут всё взад. На этом месте есть хоть какие-то шансы.

— Вероятность посчитать? — ядовито хмыкнул Евстифеев.

— Не надо, — махнул рукой Батяня. — И без математики понятно, что шансы мизерные. Но в другом месте нет никаких. Мы на это рассчитывать не будем. Но местечко забьем на всякий пожарный. Теперь что нам ещё нужно?

— Спать нам нужно, — Артем зевнул. — Завтра тяжелый день будет. Можно, конечно, забить на стену, на метр подняли, уже хлеб.

— Не, — набычился Батяня. — Раз решили — доделаем.

— Если более важные дела не появятся.

Командир подумал и кивнул:

— То да! Давайте по койкам. Малой, Ниндзя, вам вон ту комнату оставили, — он махнул рукой. — Шмотьё уже там…

Спалось Лешке плохо. Снилось что-то, воспринимаемое, как Преисподняя, хотя не похожее на христианский ад от слова "совсем". Костры не горели, котлов с кипящей смолой тоже не наблюдалось, не лезли в уши вопли поджариваемых грешников, да и особо жары не ощущалась. Вместо всего этого почти полная тишина, скрывающая стены помещения (Лешка четко понимал, что действие происходит в помещении) темнота и большой волосатый слон розового цвета, стоящий на задних лапах, а передними крутящий ручку гигантской мясорубки. Что-то у мамонта не ладилось. Вроде неумолимый винт подтягивал жертву к лопастям похожего на офисный вентилятор ножа, слегка изогнутые лопасти угрожающе шелестели, но попавшая в механизм букашка отчаянно сопротивлялась. То винт погнет, то лопасть отломает, то непробиваемой черепушкой всю систему заблокирует, а то проскочит между лезвий и невредимой просочится наружу. Мамонт негромко матерился голосом Бульбы, отлавливал или выковыривал из недр механизма упрямую насекомую, чинил мясорубку, одним движением волосатой руки устраняя неисправности, отправлял жертву обратно в мясоприемник, и всё начиналось по новой. Что особенно не нравилось Батяне, роль букашки исполнял он, Лешка Буртасов.

Очередной цикл издевательств прервался родным голосом Светки Лабжиновой:

— Народ, кушать подано, идите жрать, пожалуйста! — децибелы Лапа не экономила. — А то выброшу на помойку! Или съем всё сама!

Лёшка откинул в сторону руку резко уменьшившегося мамонта, ухватился за хобот и перекинул ноги через бортик мясоприемника.

— Уйди, животное, — Буртасов оскалил зубы. — А то засуну хобот в задницу и запущу ёжика! Пусть внутренние каналы тебе прочистит!

Мамонт обиженно заморгал, оскалил клыки, достойные смилодона, и отступил во тьму. А командир проснулся. Точнее — вынырнул из мучительного забытья, попытался шевельнуться и с ужасом обнаружил в собственном теле бесконечное количество мышц. Больших, средних, маленьких, очень маленьких, совершенно микроскопических. О существовании большинства Батяня даже не подозревал. И все болели! Нет, БОЛЕЛИ! Ныли, визжали, просились на свободу и требовали соблюдения прав человека на отдых на Лазурном Берегу замятинской Зоны Отдыха! Или хотя бы просто отдыха.

Лешка потянулся. Даже не с треском, а с душераздирающим скрежетом. Суставы, которых тоже оказалось гораздо больше расчетного, с болью, отдававшейся в самых неожиданных местах, вставали на предусмотренные природой места. Или наоборот, выскакивали из этих мест.

Буртасов тяжело перекатился на живот; с трудом оторвав тело от горизонтальной поверхности, встал на четвереньки; задом сполз с нар; ценой неимоверных усилий поднялся на ноги и, чувствуя себя одновременно палачом и его жертвой, начал разминку.

Через несколько минут выполнения упражнений, пародирующих малый разминочный комплекс, немного полегчало. От нормального состояния Лешка по-прежнему находился дальше, чем от родной эпохи, но, во всяком случае, мог добраться до стола в кают-компании (а что, хорошее название), не взвизгивая на каждом шагу от боли. И даже оказался способен наблюдать за командой.

"Волчата" подтягивались классической походкой моряков, хромающих на все имеющиеся ноги. Даже неубиваемый Бульба время от времени морщился: тоже, небось, обнаруживал в себе новые мышцы. Нормально выглядели только девчонки. Галочка Егоровна приставала к Ниндзе с неприличными предложениями: требовала крови, причем обязательно свежей, и изъявляла готовность пожертвовать содержимым собственного желудка. Ибо всё преходяще, а котят кормить надо. Петров, на опухшем лице которого и без того узкие глаза превратились вовсе в ниточки, долго не мог уразуметь, чего от него хочет эта безумная женщина, потом врубился, пробормотал несколько слов на эвенкийском и притащил из сеней мешок с измученным, полуживым зайцем. Содержимого Галкиного желудка, взбаламученного процедурой вскрытия заячьего горла, долго ждать не пришлось, и звереныши получили столь желанную смесь.

Человеческой части коллектива предлагалась гречка с зайчатиной: неугомонная Светка с утра успела не только привести себя в порядок, но и разделать и приготовить вчерашнего зайца. Буртасов вспомнил, сколько Лапа отмахала за прошедший день топором и лопатой, и удивленно присвистнул: выглядела девушка, словно весь день отдыхала. Железная она, что ли? Хотя, прозвище-то первоначально так и звучало: "Железная Лапа". Это потом подсократили.

— Люди! — Колька выбрался из спальни на двух ногах. Но за косяк держался обеими руками и оторваться от дверного проема явно боялся. — Сколько время?!

— Семь утра, — глянул на часы Дудник.

— А фигли вы не спите?! — взвыл Заварзин. — Легли в двенадцать!

— В одиннадцать, — уточнил Батяня. — Ты разомнись, полегчает.

— Ага, — Колька, не отпуская рук дважды полуприсел, прислушался к себе и двинулся к столу, потягиваясь и ворочая плечами. Движения получались странными.

Батяня ещё раз оглядел кают компанию:

— А где Малой?

— На улице, — буркнул Бульба, отправляя в рот очередную ложку варева. — Палкой машет. Ему малого комплекса недостаточно.

Буртасов кивнул и принялся за еду.

Чума закончил с "типа разминкой", устроился на лавке и поднял глаза на Батяню:

— Какие планы командир? Опять снег носим?

— Есть другие мысли?

— У меня? — испуганно замахал руками Чума. Медленно и неуверено. — Чур тебя! Работа интересная, творческая.

— В лес сходить надо, — облизал ложку Петров. — Морды проверить, силки наставить…

— Чего только люди не придумают, чтобы снег не грузить, — вздохнул Заварзин. — В пасть местным готтам готовы лезть.

— Кому? — не понял Дудник.

— Тиграм, — пояснил Колька. — По эвенкийски тигр — готта.

— Этта, — поправил Петров, — однако.

— Ну, эттам! — Чума нимало не смутился. — Та, эта… Какая разница!

— В лес лучше с утра? — уточнил Батяня.

Эвенк пожал плечами:

— Лесу всё равно. Раньше поставим — раньше соберём.

Командир кивнул:

— Идите. Может, чего вкусненького принесёте.

— И мне вкусненького! — ворвался в комнату Олег. Раскрасневшийся и отвратительно свежий. — И побольше, побольше! У меня молодой, растущий организм, ему много надо!

— Где шляешься? — сурово глянула на брата Светка. — Кто не успел, тот опоздал! Отстал — погиб! Жизнь — борьба, а у нас не богадельня!

— Началось… — Олег скорчил обиженную рожицу и заныл: — Все людоедов обижают…

— Это откуда? — заинтересовался Виталий. — Про людоедов?

— Эх ты, деревенщина необразованная, — Малой пристроил миску на угол стола и вытащил ложку. — Виктор Гвор, "Сказка о любви". Или о дружбе. Не суть, обе обязательны к прочтению!

— Увы мне, — улыбнулся Эйнштейн. — Где я в каменном веке книги Гвора найду?

— У Швет'и в авфове, — рот уже был забит.