— Не худший вариант, — пробурчал Тарас. — Галка хоть спортсменка!

— Не Галка, а Галина Егоровна, — донесся от двери звонкий возмущенный голос. — Артем, как я ими руководить буду, если они меня Галкой называют?!

— Что ты, Галочка Егоровна, — расплылся в приветливой улыбке Заварзин. — Галкой — только Бульба, что ты хочешь от неотесанного мужлана! А для всех ты Галочка, любимая, единственная и неповторимая! И не надо нами руководить, нас надо любить и лелеять, вот как мы тебя! А руководить Артем Валерьич с Батяней есть. Они справятся, честное слово!

— Ну пока Батяня и сам справлялся, — улыбнулся вошедший вместе с «не пионервожатой» мужчина. — Верно, Леха.

— Стараюсь, — кивнул Буртасов. — Артем, тут пополнение у нас. Миха Петров. Опыта нет, но эвенк, охотник и зверовод. Только он не в курсе еще.

— Вот видишь, а ты боялась, — обратился Артем к Галине. — Они уже и группу доформировали. Продолжай, Лёх.

Буртасов повернулся к новичку:

— Слушай сюда, Ниндзя. Мы тут не просто так, турклуб у нас школьный. "Волчата" называется.

— Посему "Волчата"? — заинтересовался Петров.

— Все спрашивают, — засмеялся Лёха. — А почему нет-то? Почему "Тигры" или "Барсы" можно, а "Волчата" нельзя? Чем волки хуже тигров?

— Этта сильнее, однако!

— Это ты "Тиграм" расскажи, — хмыкнула Светка. — Пусть самооценку поднимут. А то они за крайние четыре года не выиграли у нас ни одного старта. Даже когда мы в седьмом классе против их старших из одиннадцатого выступали.

— Вот и я про то, — кивнул Буртасов. — Прежде чем громко и красиво называться, надо хоть до какого-то уровня дойти, чтобы имя не позорить. Мы почему волчата, а не волки? Не тянем ещё. Хоть и зубастые. Но я не о том. Турклуб у нас. И на зимних каникулах в поход собрались. В Полярную ночь. Ты как?

— Звеля бить будем, однако?

— Не, — Леха помотал головой. — Просто пройти по маршруту. По горам.

Петров пожал плечами:

— Зацем?

— Мишенька, — протянула Лабжинова. — Ты когда-нибудь в тайге туристов встречал?

— Встлецал, однако, — эвенк скорчил испуганное лицо. — Стлашный люди, однако. Шумит, кличит, костлы жжет, весь звель пугает. Где тулист есть, звель совсем нет, однако!

— Точно встречал, — довольно кивнула Светка. — Мы такие и есть. Теперь отключи чукчу и ответь: ты с нами идешь?

— Дожить надо, однако!

От Замятина до Полярного Круга не то чтобы рукой подать, но поезда пока ходят. И еще севернее забираются. Запросто можно в пятницу вечером загрузиться в вагон, потусить денёк в хорошей компании, а ранним воскресным утром выгрузиться на темном заснеженном полустанке, и вот они, горы! Что так долго? Так Север, поезда медленно едут: у каждого столба останавливаются, а между столбами разгоняться не успевают. Но оно и к лучшему: сколько ты поход не готовь, всё равно одного дня не хватит. Вот в поезде всё упущенное и можно наверстать. Кусок авизента к галошам пришить, резиночки к рукавицам пришпандорить, крепления на лыжах подогнать, продукты разложить по дневным мешкам. И прочее, и прочее, и прочее… Оно, конечно, в общем вагоне (бывают еще такие, бывают) людей многовато, зато народ какой! Олигархи предпочитают более комфортабельный транспорт, да и маршруты их передвижения куда южнее прокладываются. А здесь всё больше люд рабочий да промысловый, сильно пьющий, постоянно матерящийся и к закону о борьбе с курением относящийся как к нецензурным надписям на заборе. И туристов воспринимающий, как своих в доску. Турьё, оно же и топором работать умеет, и отверткой, и пассатижами, и даже иголкой тыкает куда надо, а не куда попало. А что не пьют, не курят и на мате не разговаривают, так дети же! Всё у них впереди, научатся! А если и попадется какой дебошир и хулиган, которому лыжи в проходе мешают, так поговорит с Батяней вполголоса и сразу становится понятливым и сговорчивым. Умеет Леха быть убедительным. Особенно, когда за плечом Бульба пальчики разминает.

А за полчаса до расчетного времени прибытия надо перебраться в тамбур и там дожидаться открытия дверей. Точное время — событие непредсказуемое: и расписание тут соблюдается плюс-минус двадцать минут, и промахнуться машинист может мимо нужного места. Это раньше на каждом полустанке стоял домик, в котором и дежурный сидел, и печка топилась, и билеты продавали. А главное — фонарь специальный присутствовал, из кабины километра за два заметный. Ушло то время вместе с советской властью. Дежурный давно «на материк» подался, фонарь сперли, домик с печкой на стройматериалы разобрали, даже билеты и те на растопку пустили. И ничем теперь не отличается полустанок от любого другого куска рельсов на ближайшей сотне-другой километров в любую сторону.

А как двери откроются — начинается самое веселье. Первыми выбрасываются Малой и девчонки. Чтобы под ногами не путались. Следом Чума и Эйнштейн, рюкзаки принимать. Каждый из пятерки прихватывает с собой по две пары лыж. А остальные освобождают поезд от рюкзаков. Аккуратно передают стоящему у дверей Бульбе, а тот швыряет груз наружу. Куда и как получится, лишь бы от поезда подальше. А высадившиеся оттаскивают, что успеют. Как последний мешок вылетел — помчались люди в порядке удаления от дверей. Последние уже на ходу прыгают: стоянка редко больше минуты бывает, а если поезд припозднился — ещё и сократить могут. А флажки-фонарики у проводников — они только в крупных городах работают. Вот только не надо про радиосвязь внутрипоездную, не надо! Это в столицах и на курортах двадцать первый век, а здесь девятнадцатый. В крайнем случае — начало двадцатого. Не в теплушках едем, и то за счастье!

Зато через две минуты после прибытия народ уже выгружен, осталось каждому найти свой рюкзак, встать на лыжи и вперед, горы ждут и манят, тем паче идти до них всего ничего. Вершины можно прямо с железной дороги увидеть. Летом, конечно, сейчас-то хрен что разберешь, на то она и Полярная Ночь.

Словом, поход начинался легко и гладко. Выгрузились в полном соответствии с графиком. Начало ущелья нашли без большого труда, благо на этот раз машинист сумел разглядеть столб, отмечающий остановку последнего вагона. То есть, первого, конечно, но на встречном направлении. Одноколейка — вещь в себе: тут не только на рельсах, на столбах тоже вдвое экономят.

Обрадовались и тут же огорчились, обнаружив весело журчащий ручей. Заполярье, конец декабря, мороз за двадцать, а речка не встала! И пришлось не шустро шерудить ногами по надежному льду, прикрытому жестким осевшим снегом, а ломиться через густой подлесок, утопая в сугробах где до колен, а где Малому и по пояс будет.

Впрочем, тропежка — дело привычное, неоднократно отработанное и поставленное на поток. Кто-нибудь из парней сбрасывает рюкзак и ломится в снежную целину. Вторым пристраивается Малой: Олег — парень сильный, но легкий, что тропил, что не тропил… А вот вторым ему — самое оно, канаву приглаживать. Следом Лапа и Галка окончательно формируют дорогу. Остальные топают по вполне приличной лыжне. Метров через двести-триста тропящий начинает терять темп и тут же делает шаг влево. Легковесная тройка повторяет его маневр, но вправо, пропуская вперед следующего, ждет, пока он сбросит рюкзак, и пристраивается следом; а оттропивший, пропустив весь «паровоз», мчится обратно за рюкзаком. Догоняет группу и идет в общем строю, постепенно сдвигаясь вперед, пока не придет его время. Пока все по разику отпашут, пройдет минут сорок, можно и на привал садиться. Так и делают в нормальных группах.

Но группа Артёма Кузнецова нормальной не являлась. И виновата в том была чрезмерная начитанность Лёшки Буртасова. Избранный командиром Батяня ввёл найденную у Джека Лондона систему американских индейцев: длинные переходы и длинные привалы. В первоисточнике понятие «длинные» в цифрах не озвучивалось, но Лёшка, не заморачиваясь мелочами, определил временное понятие «переход» как «от утра и до обеда» и «от обеда до ночевки». Артём же, читавший не только художественную литературу, но и педагогическую, в детское самоуправление не вмешивался. Летом «индейская система» вызывала бурные споры: мало того, что тащиться четыре-пять часов без передоху нудно и скучно, так еще к привалу мышцы гудят, словно провода линий электропередач. А с другой стороны, хорошему отдыху и тело, и душа радуются.