— Выдерживали неделю? — кивает на радостное крякание с посвистом. — Я предлагал это еще триста лет назад, а меня никто не слушал!.. — теперь в крякании осьминога явственно слышится возмущение. — А, ты тоже предлагал и тебя тоже не слушали, и вот наконец распробовали? Чудесно!
Нам выносят вполне приличный окорок, холодную курицу, тушеные овощи в горшочке. А вот вкус и цвет напитка не поддается описанию. Переливается синим и желтым, меняется, как Хрустальное море. Надеюсь, не столь ядовит.
Бранн поглощает собранные специально для него всякие пенные и желейные странности.
— М-м-м! Вот чего мне так не хватало на болоте!
Феи в его глазах трепещут от восторга. Неблагой, что с него взять? Мне хлеб с мясом приятнее даже на вид. Мой волк, тебе, видно, тоже. Осторожнее, язык прикусишь! Конечно я помню, что вы толком не ели почти неделю, но так можно сгрызть и тарелку!
Напиток бодрит и веселит одновременно? Точно неблагой. И еще пузырится? Так это же Дом Воздуха! Тут все либо пузырится, либо взрывается, либо летает.
Высокие табуреты, на которые вас усадили, стоят чуть в стороне от исходящих паром и холодным воздухом столов, вряд ли на такой конструкции может усидеть сам мистер Октопа, зато вам, ши, очень удобно подбирать ноги на приступочку и давать им отдых. Да, почти как на жердочке, мой Дей, судя по вольготно расположившемуся Бранну. Детям Дома Четвертой стихии такие табуретки милее всевозможных уютных кресел вроде того, которое осталось в гостевой трапезной.
Ворона сидит чуть дальше, на расстоянии вытянутой руки, мой волк, и, похоже, не замечает ничего вокруг. А мистер Октопа некоторое время дергает нашего неблагого за штанину, тщетно пытаясь привлечь внимание, а потом просто поднимает еще одно блюдо на своих самых длинных щупальцах прямо на стол. Видимо, Бранн действительно по всему этому неблагому меню соскучился!
Моему волку мистер Октопа, одобрительно кряхтя, подсовывает все новые и новые деликатесы, пусть не настолько неблагие, а вполне обыкновенные, но отличающиеся тонким вкусом и богатым, а главное — приятным даже волчьему обонянию ароматом. Жареный окорок, овощи в горшочке — все сметается слишком быстро, за ними следуют мясной пирог и тушеная капуста, молодая картошка с маслом и котлеты. И пододвинутые отбивные ты тоже сможешь съесть, мой изголодавшийся волк?
Ах, ну да, чему я, собственно, удивляюсь, вы с Бранном потратили слишком много сил, а ты еще и воспринял очень много нового, тебе надо подкрепиться как следует, мой Дей, чтобы не загрызть грядущие неблагие чудеса просто на подлете. Да, что эти чудеса еще будут, я не сомневаюсь. Как и ты, мой молодой, но проницательный волк! И вовсе я не глажу тебя по голове, тебе кажется, вообще, ешь! И не отвлекайся! Мои лапы слишком крохотные, чтобы ты мог их почувствовать! А ну, вот не спорь со мной! Маленькие, и точка! Я точка с хвостом? Это ты с хвостом, а точки — они без хвоста!
О, мой волк. Мы немного отвлеклись.
Довольное крякание мистера Октопы в какой-то момент становится тревожным, но уследить за скользящим понизу осьминогом трудно, пусть он больше и не сливается со стенами, а отсвечивает рубиновыми пятнами вокруг каждой присоски! Среди поварят-осьминожек тоже происходит какое-то волнение, они скользят, меняются местами, как будто стараются спрятаться один за другого, но Бранн по левую руку от тебя убийственно спокоен.
Впрочем, наш третий принц и королевский волк сосредоточен исключительно на еде, а не замечать нюансы, не касающиеся дела, удается нашей Вороне исключительно хорошо. Появившийся в поле зрения мистер Октопа хватает поварешку и, грозясь пятью мягкими кулаками из скатанных на концах щупалец, начинает эту поварешку нагревать над раскаленным столом!..
Мой Дей! Что происходит? Кулаки направлены в сторону Бранна, но тот спокойно трапезничает…
Ох! Только не поперхнись! К нашей Вороне подкрадывается по воздуху тот самый ужасный церемониймейстер!
Недоеденная куриная ножка летит на пол, стоит тебе рвануться вперед, ибо неприятный толстяк уже тянет руку к острому ушку! Пальцев под пышным рукавом прячется как-то особенно много, но ты успел! Ты успел, мой волк! Рука церемониймейстера перехвачена за запястье, воротник сюртука мнется под твоей второй хваткой ладонью.
От резкого движения сбоку Бранн пригибается и сразу накрывает уши руками.
Ох, как хорошо, мой волк, что ты успел!
Толстяк шипит и как будто зудит у тебя в руках, извиваясь в нелепой попытке освободиться от твоей хватки, зато у нас есть время рассмотреть его руку. Пальцев тут гораздо больше, чем положено от природы обыкновенным ши, их по крайней мере десять! Тонкие, постоянно двигающиеся, сейчас сжимающиеся и разжимающиеся в кулак, с заостренными коготками, выточенными треугольным краем…
Бранн медленно оборачивается, все-таки находя в себе силы встретить самый страшный кошмар, но почти не меняется в лице, только немного бледнеет, да руки прижимаются к ушам плотнее.
— Отз-з-зовите з-з-звоего бешеного благого, третий принз-з-з, — толстяк не оставляет своих нелепых попыток освободиться то ли от тебя, мой волк, то ли от сюртука, а потому его требования выглядят жалко, он пыжится и брызжет слюной.
— Я к вам по делу!
Зудит, словно какое-то насекомое.
— Извольте проявить уважение, церемониймейстер Норвель!
Ворону как будто подменили! Обычно спокойный голос становится обжигающе холодным, сам Бранн, выпрямившись, застывает с безупречной осанкой, равнодушный взгляд сверлит собеседника, и вот теперь это не только титул — это афиша, это третий принц.
— Мой гость может вызывать какие угодно чувства у вас лично и Неблагого двора в целом, но король Дей имеет право на должную вежливость!
Картинку немного портит только то, что наш серьезный принц не отнимает рук от ушей. Я не вижу, мой волк, как и ты, но также уверен, что острые кончики нервно подрагивают. Видимость остается видимостью: Бранн в ужасе.
Пора напомнить им, что благие волки — создания очень импульсивные. Как считаешь, мой Дей?
— Вежливость оценить я умею!
Колобок щелкает челюстью, поддернутый вверх твоей рукой.
— Но таких неблагих еще не видел! Ты расскажешь мне, Бранн? — вторая рука, удерживающая запястье, что безуспешно пытается выкрутиться, приподнимается. — И что это за неблагое количество пальцев? Может быть, стоит превратить этого недоделанного ши в доделанного?
Волчьи клыки вытягиваются из-под твоих губ так выразительно и так смачно щелкают возле треугольных коготков, что Норвель перестает сопротивляться, обмирает в ужасе, а лицо Бранна становится таким неподвижным, что сразу понятно: он изо всех сил сдерживает улыбку.
Феи, однако, никакой мимике не поддаются — парят и сияют, словно изумрудные блики.
Мистер Октопа, про которого все ненадолго забыли, взмахивает раскаленной поварешкой в опасной близости от тоненьких, как и ручки, ножек Норвеля, заставляя того почти жаться к твоим пальцам, мой волк. Осьминог идет красными воинственными треугольными пятнами и что-то крякает ужасно агрессивно: только опусти сейчас церемониймейстера — и получишь отбивную.
Ворона все-таки не выдерживает и приподнимает уголки длинных губ, склоняет голову к плечу:
— Так какое было у вас ко мне дело?
Норвель, продолжая поджимать ноги и втягиваясь в свой плотно застегнутый сюртук, переводит загнанный взгляд на Бранна. В буро-красных глазках мелькает чистая, незамутненная и пламенная ненависть.
— Такое же, как и вз-з-зегда, третий принз-з-з! Чтобы вы не походз-з-зили на неправильного, гадкого, нечиз-з-зтокровного отвратительного бродягу! Или на дз-з-зевку из-з-з тех оз-з-зтроперых, что приз-з-злуживали вашей ма!..
Челюсти Норвеля снова ударяются друг о дружку, ты выбрал момент удачно, мой волк! Правда, язык этот зудящий ши все равно не прикусывает. Но всегда есть вторая попытка, да, мой волк.
— Ты давай поточнее, комарик, дела такими расплывчатыми не бывают даже у неблагих!
На «комарика» Норвель вскидывается так оскорбленно, так натурально захлебывается воздухом, так зло пытается прошить тебя взглядом, что сразу ясно: настолько сильно ранит лишь истинная правда. Тот, кого ты держишь, не был ши изначально, вероятнее всего, мы имеем дело с выбившимся из неблагих в высшие неблагие. Однако ему достался плохой переводчик, а может быть, так повлияло Искажение, но сущность Норвеля так и осталась истинно комариной, соответственно, не слишком изменилось и тело.
