Окончательно успокоившийся Бранн выходит из-за твой спины и привычно вышагивает за Норвелем.

— Тут уже недалеко, король Дей, а портрет делать быстро!

Вся спина Норвеля выражает презрение, но Бранн все равно обращается к тебе во дворце при посторонних по титулу. Позади, среди бесконечных зеркальных Джоков снова мелькает черная тень.

Да, мой волк, тебе не кажется, нас преследуют! Стоит быть настороже! Тень молчалива, ее невозможно услышать, только увидеть, это внушает беспокойство. А Ворона, похоже, вовсе не чувствует угрозы, значит, ощутимой магии в себе тень тоже не несет. Или очень хорошо маскируется, да, мой Дей.

Тем временем мы подходим к портрету Бранна, единственному находящемуся в этой галерее, висящему в третьей от оперенных Джоков нише. Портрет в полный рост, как и у всех членов правящей династии, а фоном служит противоположная стена, где виднеются все те же портреты.

Норвель подлетает к раме, жмет на один из выступов, и картина начинает съезжать вниз, так, чтобы портрет получился действительно в полный рост. Пока махина неторопливо ползет к полу, можно разглядеть Бранна трехсотлетней давности и сравнить его с нашей Вороной. Тот, давнишний третий принц Неблагого двора, наряжен в форменную песчано-коричневую одежду библиотеки, длинный фартук заляпан подозрительными пятнами, среди которых есть и отпечаток ладони, словно испачканной в чернилах.

Закатанные рукава и пойманное волшебным художником движение к ушкам обозначают несомненное присутствие рядом Норвеля, а пунцовеющие острые кончики — едва обретенную от хватких пальцев свободу. На пегой голове нашего неблагого уютно сидят огромные, как у стрекозы, стеклянные глаза, видимо, используемые, чтобы защитить глаза изумрудные, но в честь портрета приподнятые на волосы, да, мой волк. В левом ухе, как и сейчас, отсвечивает алым сложная сережка. В общем юный Бранн смотрится более упитанным и домашним, хотя одновременно — более нервным и задерганным, чем наш неблагой теперь. Я полагаю, что его нынешнее спокойствие отчасти и твоя заслуга, мой волк.

Стоит портрету опуститься на уровень пола, Норвель жмет другую завитушку — и становится понятно, о каком пересвете чуть раньше говорил Бранн. Полотно начинает выцветать пятнами, и все то, что успело спрятаться от твоего взора, безвозвратно исчезает вместе с портретом. Перед нами серый в основе, но переливающийся разноцветными бликами холст. Странно, но Норвель словно рад этому. Ему словно неловко смотреть на старый портрет Бранна! Вот это мастерство художника!

И где же он, могущий перенести точно схваченную картину на неблагую основу? И даже многое сказать между красок?

Бранн без понуканий становится перед рамой, устраивая одну руку на мече, а вторую свободно свешивая вниз. Наша Ворона смотрится равнодушной, и я тоже думаю, что это не дело, да, мой волк!

— Бранн, а где художник?

Ворона отвлекается, поворачивается к тебе, неостановимо улыбаясь и вещая, что художника тут нет, зато есть зачарованный холст, который магическим образом выбирает момент, стоящий запечатления. Иногда приходится ждать часами, чтобы картина проявилась, тут уже вопрос, кто кого переупрямит — холст модель, заставляя изменить позу, или модель холст, заставляя выписать то, что дают.

Пока Бранн жестикулирует свободной рукой и улыбается, на сером фоне начинает проступать фигура третьего принца. Похоже, поза приглянулась неблагой картине. За очертаниями приходит насыщенность цвета, ярко блестит сережка, сияет левый, видный в профиль глаз… А рядом отражаешься ты, мой волк, хотя безусловно не попадаешь в поле картины. Думаю, даже у холста тут есть своя воля.

Норвель, судя по звуку, задыхается от возмущения, и его можно понять: где это видано, чтобы на портрете представителя правящей династии присутствовал кто-то, пусть даже монарший гость из Благого двора, а все равно лишний. Холст, однако, имеет на этот вопрос свое мнение — неблагая картина торопится зарисовать Бранна, вот, ухваченные в один момент на полотне замирают приподнявшиеся в улыбке уголки губ, вот, стремительно очерченный прищуривается радостно левый глаз, вот замирает обращенной к собеседнику дружелюбно, ладонью вверх рука. Такое чувство, что этот холст-художник никогда не видел третьего принца настолько счастливым. А может, не надеется увидеть впредь.

Ох, мой Дей, я не хотел! Конечно, Ворону у тебя никто не отнимет! Кто бы ещё так за тебя поволновался, мой волк… Что? Нет-нет, тебе послышалось! Что значит «Слух меня еще никогда не подводил»? А я подводил?! Ну ладно, ладно, только не накрывай меня рукой! Я говорю: у вас, разумеется все удастся! Даже то, что не удавалось никогда и никому, да, мой Дей, я верю! И очень о тебе беспокоюсь!.. Ну вот, пожалуйста, а это он просто недослушал!

О, мы отвлеклись — взбешенный церемониймейстер пытается призвать холст к порядку, то есть жмет завитушку на раме, которая означает команду на пересвет. Успевает пропасть часть твоего высокого сапога, любовно прорисованного до каждой черточки, пока художник спохватывается, но вся остальная картина, включая твои волшебные серые глаза, совершенно волшебные на этой картине, переливается и злорадно хлопает. Были бы у рамы руки, Норвелю бы не поздоровилось, мне тоже так кажется, мой волк!

И тут оживают окружающие полотна! Поверх изображенных Джоков проступают надписи оскорбительного характера! Мой Дей! И не надо так ухмыляться! На одном портрете старшему Джоку очень не везет — прямо по лбу красуется кроваво-красное и огромное «Норвель — трепетная фея!», на лбу младшего Джока проступает еще более опасное «Джок — осел!» и «Джок — благой!» у старшего, а чуть ниже подпись «Норвель». Причем подпись выглядит вычурной, а судя по побледневшему церемониймейстеру, она полностью повторяет его собственную. Но завитушку не отпускает. Тогда окружающие картины начинают полностью менять свои виды: вместо Джоков и кое-где Линнэт, проступают комнаты дворца, виды ближайших кварталов, утренние, дневные и вечерние пейзажи парка! На одном полотне даже мелькает ночная панорама, где хорошо виден освещенный столбом золотого света, идущим изнутри, дворец, но самое странное, если обратить внимание на левое крыло здания, Семиглавый все еще на месте. Ночной город сияет золотыми огнями, а феечки парят вне стеклянных колпаков фонарей, улицы полнятся неблагими всех мастей… Больше всего это похоже на праздник, но Бранн нам ничего такого не рассказывал, надо его спросить, может быть, есть в году такая ночь, когда змей остается скованным?

Церемониймейстер недовольно шипит, отпускает завиток, и холсты нехотя возвращают на первый план портреты. Медленнее всего исчезает надпись «Норвель — фея!».

Твой вопросительный взгляд, обращенный к Вороне, натыкается на такой же удивленный — Бранн явно не был в курсе подобных возможностей неблагих картин. Такое чувство, что у них временами отрастают ноги.

Я бы не удивился, мой волк. Странно только, что Бранн об этом не знает, он, конечно, ворона, но не настолько.

Как бы дело не обстояло с подвижностью рам, но ваш портрет, да, почти совсем двойной, мой волк, готовится радовать, ну, или печалить глаз посетителей. Последние штрихи ложатся на холст, волосы Бранна завиваются и топорщатся, как в жизни, и картина-художник звенит, обозначая финал работы. И впрямь недолго, да, мой Дей.

Ворона недоверчиво оглядывает себя со стороны, кивает нарисованному тебе, похоже, ты в его глазах тоже именно такой, кивает Норвелю:

— Завтра утром мы нанесем визит их величествам. Скорее всего, мои высокородные братья уже знают об этом, однако, не сочтите за труд их предупредить!

Церемониймейстер поджимает губы и оскорбленно откланивается, а Бранн оборачивается к тебе:

— Можно ещё осмотреть несколько достопримечательностей дворца, если хочешь, король Дей, время есть. Например, можно посетить оранжерею с зеркальными цветами. Хотя… — Ворона задумывается. — Нет, нельзя, цветы влюбчивы, они увидят тебя и будут отражать только тебя, тогда Джоки нас точно сживут со свету. Братья такого не простят.