Солнце на мгновение скрылось за тяжелой тучей, когда Саладин прочел послание и удивленно поднял брови. Маймонид почувствовал дрожь во всем теле, волнение, которое он не испытывал со времен невероятной победы при Хаттине. Но на этот раз предчувствие было дурное. Внутри у раввина все сжалось. Маймонид понял, что опять станет свидетелем истории, но у него было смутное предчувствие, что эта история несет в себе ужас и смерть.

Наконец Саладин оторвал взгляд от послания и смял его с выражением горькой покорности. Он улыбнулся пожилому лекарю, но улыбка эта была совсем безрадостной.

— Похоже, нам стоит волноваться о вещах поважнее, чем ревность гарема. — В голосе султана послышалось разочарование, как будто он узнал, что старые проблемы, которые давно считались решенными, вновь подняли свою уродливую голову, на сей раз обещая еще большие неприятности.

— Что стряслось, сеид? — по привычке спросил Маймонид, надеясь облегчить ношу, свалившуюся на господина и омрачившую его чело. Но, честно говоря, знать ответ раввин не хотел.

Саладин отвернулся и подошел к открытому окну. Посмотрел на аль-Харам аш-Шариф. «Купол скалы» гордо вздымался в небо над Иерусалимом — символ возрожденной цивилизации, отвоеванный, несмотря ни на что, детьми Авраама у осквернивших его орд иноверцев. Маймонид знал, что Саладин считает освобождение «Купола» и восстановление Иерусалима под контролем мусульман делом всей своей жизни. Со времен их победы Маймонид нередко заставал повелителя, когда тот жадно разглядывал золотой купол, — словно ребенок, всматривающийся в лицо любимой матери после многих лет вынужденной разлуки. Он опять заметил в глазах Саладина эту радость, но на сей раз смешанную с грустью. И тут Маймонид понял, что случилось. Сердце упало.

— Некий молодой глупец по имени Ричард ведет армию франков, чтобы отобрать наши земли, — сухо сообщил Саладин, как будто новость о нашествии варваров являлась такой же незначительной, как обнаружение муравейника на заднем дворе. — Весточка из Европы. Эти крестоносцы пытаются пробиться на Сицилию. Оттуда поплывут к нашим берегам.

Нет. Пожалуйста, Боже. Только не это.

Маймонид с трудом собрался с мыслями. К горлу подступила тошнота, он боролся с приступом рвоты, чтобы не загадить древний мраморный пол в кабинете султана.

Саладин заметил замешательство раввина и грустно улыбнулся. Он отошел от окна и направился к железным дверям кабинета.

— Прости, друг мой, но мне о многом нужно поразмышлять. — С этими словами он покинул кабинет и пошел по коридору в сопровождении двух огромных телохранителей-египтян.

Маймонид остался один переваривать ужасные новости. Новый крестовый поход. Тысячи безграмотных, исполненных ненависти паразитов, покинув трущобы Европы, скоро будут у них на пороге. Люди, у которых нет никакого уважения ни к Богу, ни к законам морали. Чудовища, способные на ужин живьем зажарить маленького ребенка. Они возвращаются сюда, чтобы отвоевать Иерусалим. И мир никогда не будет таким, как прежде.

Сэр Уильям Тюдор был Божьим человеком, по крайней мере, стремился им быть. Стоя в одиночестве на вершине сицилийского холма, рыцарь с горечью размышлял о том, как часто жестокая реальность служения земному монарху мешает следовать заповедям Отца Небесного. Он знал, что Бог велел так: кесарю — кесарево, а Богу — Богово. Но, по мнению Уильяма, богоизбранность королей не отменяла нравственных норм Священного Писания. Рыцарь в глубине души верил, что Царствие Небесное — в сердце каждого человека, поэтому существует и на земле, хотя и управляется свыше. К сожалению, при дворе его друга короля Ричарда мало кто разделял подобные взгляды. Положение молодого короля на недавно обретенном престоле было слишком шатким, чтобы обращать внимание на разговоры о «высшем предназначении» монарха; ему в уши вкладывались подробности козней и интриг хитроумных придворных. Мнение Уильяма среди наделенных властью волков — глас одинокого в пустыне, поэтому он был подмят неодолимой жаждой власти и гордыней и оказался в одиночестве.

Он всегда мечтал увидеть Сицилию — жемчужину Средиземноморья, но не такой ценой. Не в качестве перевалочного пункта во время безрассудных поисков приключений, подогреваемых ненавистью и жаждой мщения. Сейчас Уильям стоял на покрытом буйной растительностью мысе, выходящем на залив Мессины, который являлся жертвенным агнцем ради исполнения самой большой прихоти его короля. Порт с кристально чистой водой обычно служил пристанищем бесчисленного количества старомодных рыбацких лодок и огромных торговых судов, ведущих торговлю с языческим миром на юге и востоке. Частных судов под разноцветными флагами со всего мира — источников жизненных сил экономики Сицилии — теперь нигде не было видно. По правде говоря, даже сам залив был едва виден под темной армадой крестоносцев. Военные корабли простирались от берега далеко за туманный горизонт.

Больше двухсот кораблей, будто черный лишайник, покачивались на морской глади. Галеоны крестоносцев в основном представляли собой двухмачтовые суда под алыми с золотыми крестами парусами. Дромоны[50] являлись облегченной версией древнеримских трирем.[51] Шагов семьдесят пять в длину, с двумя рядами длинных весел, эти суда, похожие на драккары викингов, были укомплектованы самыми крепкими моряками со всего христианского мира. На носу у каждого дромона недавно была установлена тяжелая труба, из которой вырывалось таинственное горючее вещество, почтительно прозванное моряками «жидким огнем». Поговаривали, будто взрывчатое вещество было изобретено в Китае, но о нем мало что было известно даже Уильяму — торговцы-итальянцы чрезвычайно рьяно охраняли секрет вещества.

Считалось, что у арабов есть доступ к редкостному «жидкому» огню, однако на протяжении десятков лет все усилия европейцев воспользоваться этими военными чудесами были тщетны из-за того, что арабы монополизировали торговые пути в Азию. Лишь благодаря изворотливости византийских и итальянских шпионов удалось раздобыть у тюркских племен из восточной Анатолии некоторое количество взрывчатого вещества. Запасы «жидкого огня» у европейцев были ограничены, но Уильям знал, что в борьбе с такой развитой в военном отношении армией, как мусульманская, даже незначительное преимущество играет роль.

Дромоны были мощнее и практичнее, чем элегантные венецианские бассо. Эти галеоны в форме полумесяца с дополнительным трюмом и рядами весел возвышались над судами поменьше. Красивые, но гораздо менее маневренные в морском сражении, они поэтому плыли в тылу и в центре армады, играя роль командных пунктов. Уильям знал, что полководцы и их именитые патроны предпочли бы нежиться на роскошных венецианских кораблях и, находясь на безопасном расстоянии, отдавать команды из своих комфортных кают, посылать на дромонах и крошечных одномачтовых рыболовецких судах простой люд навстречу смерти, а может, что намного хуже, в лапы сарацинских капитанов. Такова несправедливость власть имущих со времен Каина и Авеля, и до сих пор ничего не изменилось.

Уильям наблюдал, как над переполненными доками кружит стая чаек. Он завидовал птицам, их беззаботной жизни, которую им ежедневно — так сказано в Священном Писании — дарует Всевышний. Рыцарь бегло говорил на латыни и в тиши собственного кабинета не раз перечитывал Библию. Подальше от священников, ревниво охраняющих интерпретацию Писания. Жаль, что его приятели-православные не читают Библию сами, а лишь бездумно повторяют доктрины, навязанные так называемой Церковью. Конечно, в этом смысле он был одинок: большинство его товарищей едва умели читать на своем родном, что уж говорить о чужом языке Откровения. Уильям понимал, что Римская церковь кровно заинтересована в том, чтобы люди оставались безграмотными. Если обычный человек сможет по-настоящему прочесть и понять слово Божье — Церкви конец. Традиционная иерархия власти и отношений в мире — священник и мирянин, господин и раб, муж и жена, отец и сын, а также, возможно, правоверный и иноверец — будут перевернуты вверх дном благодаря освобождающей силе простого учения Христа. Любовь есть всепобеждающая сила, и власть имущие пойдут на все, чтобы погасить пламя любви, как они уже сделали на Голгофе тысячу лет назад.