Ни один из этих молодых людей не боялся умереть на поле боя, но многие надеялись прожить достаточно долго, чтобы стать свидетелями пришествия Христа, спускающегося с небес в миг победы. Рено сомневался, что их ожидает подобное чудо, но не видел смысла разбивать надежды рыцарей.

Развернув коня, он указал копьем прямо на мусульманский лагерь, видневшийся вдали, на другом краю равнины. Повинуясь его знаку, герольд затрубил в рог что есть мочи. Рев трубы пронесся по полю битвы подобно вспышке солнечного света, пробивающегося сквозь грозовые тучи. Издав гортанный вопль, Рено де Шатильон, сеньор Керака, магистр ордена тамплиеров, пустил коня вскачь по пыльной равнине. Грохот копыт эхом отозвался в горах, будто рев трубы архангела. Сражение у Хаттина началось.

Над равниной, словно кровожадные осы, роем взвились стрелы. Рыцарей-крестоносцев завертело в вихре смерти, с ясного послеполуденного неба дождем хлынула смертоносная сталь. Тяжелая стальная броня, которую часто проклинали из-за того, что она снижала маневренность, сейчас оправдывала свое основное предназначение — защищала всадников от острых стрел и копий, которые летели в них, будто подгоняемые ураганом. Однако их кони были не настолько хорошо защищены, и многие отважные скакуны пали на полпути, подминая под себя всадников. Те же из упавших рыцарей, кто не сломал себе шею сразу, тут же пополнили число своих погибших товарищей, угодив под копыта конницы Рено, и не подумавшей замедлить свой неудержимый бег. Но ни у кого из тех, кому суждено было погибнуть, не возникло даже мысли о протесте. Тамплиеров старательно приучали к тому, что жизнь каждого из них — ничто в сравнении с торжеством святого дела.

Саладин наблюдал в подзорную трубу за атакой рыцарей на заградительную линию его лучников и качал головой.

— Они храбры. Достойно сожаления, что столь доблестные воины служат варварам, — сказал он.

Маймонид напряг свои старческие глаза, но не смог разглядеть подробностей сражения, разворачивающегося всего шагах в пятистах от него. Ну и ладно! Достаточно того, что он слышал пронзительные стоны умирающих, которые эхом прокатывались по равнине: а какой же врач не знаком с воплями мук и страданий! Предсмертные крики, как всегда, ранили его душу, а потом снова и снова мучили кошмарами по ночам.

Саладин, с улыбкой посмотрев на хмурого придворного лекаря, сложил подзорную трубу и отвернулся.

— Мне не доставляет ни малейшего удовольствия смотреть на ужасы войны, — признался султан.

— Мне тоже, сеид, — ответил старый раввин. — После сегодняшнего сражения у моих лекарей будет много работы.

— В таком случае ты видишь все в более радужном свете, чем я. Я вот боюсь, что ангел смерти призовет к себе больше воинов, чем могут спасти твои зелья.

По ту сторону равнины Рено с группой рыцарей прорвал строй лучников и помчался прямо на отряд сирийцев, телохранителей султана, которые до этого укрывались в траншее, завернувшись в красные плащи, помогавшие им сливаться с выжженной землей пустыни. Арабские пехотинцы дружно выпрыгнули из укрытия и стали вонзать во всадников-крестоносцев зазубренные копья. Некоторые боевые кони попадали, но всадникам удалось выбраться из стремян. Сражение быстро распалось на отдельные рукопашные схватки. Мощь меча сошлась с беспощадным проворством ятагана.

Маймонид понимал, что в этом и состоял замысел Саладина. Султан хотел подпустить крестоносцев поближе, чтобы те были вынуждены отложить свои смертоносные арбалеты, чьи стрелы легко пробивали пластинчатые доспехи мусульман. В рукопашной схватке рыцари могли полагаться лишь на меч. Тяжелые прямые мечи франков прекрасно справлялись со своей задачей, неся смерть врагу, но кривые мусульманские ятаганы, выкованные из гибкой дамасской стали, ничем не уступали им в ближнем бою.

Заметив, что рыцари поднимаются по холму к его лагерю, Саладин поднял руку, подавая своим войскам сигнал: настала пора преподнести крестоносцам «сюрприз». Воины в темно-красных хламидах, с факелами и бронзовыми чайниками, наполненными маслом, выбежали вперед и подожгли все деревья и кусты, еще отделявшие крестоносцев от основных сил армии мусульман. Ветер понес дым и пламя в сторону летевших во весь опор рыцарей, кони которых стали испуганно шарахаться. Лучники обстреливали испуганных животных, и те сбрасывали всадников наземь, издавая леденящее душу предсмертное ржание. Маймонид пробовал было заткнуть уши, чтобы не слышать ужасающего ржания погибающих лошадей, но шум и звуки боя окутывали его, словно неистовая песчаная буря, вызванная богинями гнева из первобытного хаоса.

Многие крестоносцы задыхались и ничего не видели в дыму, но их ударный отряд во главе с самим Рено все же прорвался сквозь ряды атакующих сарацин. Магистр тамплиеров бросился, словно разъяренный бык, в самую гущу мусульманского войска. Его копье вонзилось в нагрудник курдского воина, который даже не успел заслониться щитом. Рено с удовлетворением ощутил, как копье с тяжелым всхлипом вошло в сердце врага. Наконечник копья, покрытый запекшейся кровью и обрывками плоти, вышел из спины курда. Пронзенный насквозь человек хотел было закричать, но захлебнулся кровью, хлынувшей изо рта и ноздрей. В следующий миг он лишь слабо захрипел и пал в раскрывшиеся объятия смерти.

Рено попытался вытащить копье из тела своей жертвы, но оно слишком глубоко застряло в грудной клетке убитого. Проклиная все на свете, рыцарь бросил копье и обнажил меч, уловив при этом краем глаза какое-то движение рядом с собой. Рено успел вовремя подставить щит, который и принял на себя всю силу удара дротика, нацеленного рыцарю в горло. Встретив на пути добрую сталь щита, дротик разлетелся на куски, но боль от этого удара пронзила левую руку рыцаря. Рено взвыл, почувствовав, как хрустнула сломанная кость предплечья. Каждый нерв его тела стенал, умоляя бросить тяжелый щит, пока покалеченная рука не разорвалась надвое. Но бросить Рено не мог, поскольку понимал: в этом случае он станет легкой мишенью для всякого лучника во вражеском лагере.

Стараясь не обращать внимания на острую боль, что огненными вспышками жгла каждый мускул покалеченной руки, Рено стиснул зубы и поднял щит. Подгоняемый гневом и жаждой крови, он яростно пришпорил коня. Жеребец затоптал насмерть какого-то упавшего всадника и понесся дальше. Рено не заметил, был ли бедняга своим или врагом, — да это его и не волновало. Сквозь облака дыма Рено видел, как перед ним вырисовывается лагерь Саладина. Он намерен был прорваться хотя бы к крайним палаткам — сквозь заслон из пятнадцати шеренг вражеских воинов. Если ему суждено сегодня погибнуть, пусть это случится в бою, в самом сердце армии безбожников.

Бородатый нубиец бросился на Рено, размахивая ятаганом, обагренным кровью убитых христиан. Темнокожий воин уже лишился шлема, кожа изрубленной левой половины лица свисала лоскутами, а глаз едва не вываливался из изувеченной глазницы. Судя по всему, этот человек уже давно должен был умереть, но его здоровый глаз горел дьявольским огнем. Рено и прежде доводилось видеть такой взгляд — с отблеском огня, сжигавшего сердце язычника, который радостно мчался навстречу смерти, ибо в раю его ожидали обещанные семьдесят девственниц. Что ж, коль человеку так не терпится попасть в сады Аллаха, Рено охотно ему в этом поможет. И вот, когда африканец обрушился на него, Рено изо всей силы взмахнул мечом. Будь у противника оба глаза, он, вероятно, легко уклонился бы от удара. Но он наполовину ослеп, и это сыграло на руку Рено. Меч опустился на толстую шею врага, разрубая ткани и отделяя голову от туловища. Когда обезглавленный язычник свалился с коня, Рено мельком заметил летящую по воздуху голову. Она упала на пропитанную кровью землю Хаттина и раскололась, словно арбуз, а умирающий жеребец опустил свои копыта на то, что осталось ото лба воина.

Рено вновь устремился вперед, не сводя глаз с вражеского стана, который был уже близко — рукой подать. Но и в этой скачке, разрубая на своем пути кости и сталь, он не мог избавиться от видения: когда покатилась с плеч голова его безымянного противника, на изувеченном лице африканца застыла улыбка, а уцелевший глаз смотрел куда-то в бесконечность, словно погибший ждал встречи со своим Богом. Рено вздрогнул: нубиец, ушедший в долину смерти с улыбкой блаженства на устах, насмехался над ним.