Конраду с трудом удалось успокоить бешено колотящееся сердце, но он продолжил разговор:

— Я удивился, что ты не закричал от возмущения, услышав бестактное предложение султана.

Уильям опять повернулся к нему. Он сумел натянуть на лицо маску деланного равнодушия, которую обычно носил, хотя глаза его продолжали пылать ненавистью.

— Это отличная идея, — ответил рыцарь. — Мы должны жить вместе на этой земле. Лучше объединиться, чем быть друг у друга подобно кости в горле.

Значит, и среди франков пропаганда Саладина нашла благодарного слушателя. Конрад задался вопросом: как отреагирует его враг Ричард, когда узнает, что его любимый рыцарь вторит словам язычника, словно верная наперсница? Тем не менее ему, маркграфу, необходимо достучаться до Уильяма, если после всего, что произошло, он еще надеется на успех.

— Можешь на минуту забыть о своей ненависти и поговорить со мной как с братом-христианином? — Конрад попытался придать своему голосу оттенок раскаяния, но был не уверен, что ему это удалось.

Уильям скрестил руки на груди, однако уходить не спешил.

— Мои чувства — это мое личное дело, — ответил рыцарь. — Но если хочешь, говори.

Конрад собрался с духом.

— Я пересмотрел свои планы и пришел к выводу, что просчитался. Нельзя заключать перемирия с безбожниками.

Лицо Уильяма потемнело. Он почти вплотную подошел к Конраду.

— О чем ты?

Конрад с трудом сдержался под разгневанным взглядом рыцаря.

— Я пойду к Ричарду и попрошу отказаться от перемирия с Саладином, предложу ему возобновить наш союз.

Уильям расхохотался, издав звук, скрипучий и безумный, едва ли напоминавший радостный смех.

— Ты — настоящая свинья. Ты нарушаешь присягу королям, как только меняется ветер.

Конраду было плевать, что думает о нем этот мальчишка. Единственное, что имело значение, — это заставить его забыть о личной ненависти во имя праведного дела всех христиан. Без поддержки Уильяма невозможно достичь согласия между двумя соперничающими королями крестоносцев.

— Ричард к тебе прислушивается. Ты меня поддержишь?

Уильям опасно близко наклонился к Конраду и плюнул ему в лицо. Затем, не говоря ни слова, рыцарь повернулся и быстрым шагом пошел по коридору в свою спальню.

Конрад утер лицо, чувствуя под пальцами жуткий шрам на щеке. Полез в карман и вытащил нефритовое ожерелье, которое служило постоянным напоминанием о событиях того ужасного дня в пустыне.

Маркграф де Монферрат оказался в ловушке. Без поддержки Уильяма он не мог вернуться к Ричарду, не мог продолжать гнуть свою линию и противостоять объединенным силам английского короля и Саладина. После стольких лет борьбы за власть он в конечном счете сплел настолько запутанную паутину, что сам в ней увяз.

Чувствуя, как в сердце начинает заползать отчаяние, Конрад посмотрел на нефритовое ожерелье, когда-то принадлежавшее неизвестной женщине, которую он изнасиловал и убил в пустыне, что в окрестностях Аскалона. А потом, чувствуя, как закипает ярость, Конрад метнул ожерелье в другой конец зала. Оно с громким стуком ударилось о мраморный пол и исчезло в сумраке.

Маркграф повернулся и бросился к своей усиленно охраняемой спальне. Нужно закончить собирать вещи. Саладин был настолько добр, что позволил ему остаться на ночь. Завтра ему выделят почетный караул, чтобы проводить на территорию крестоносцев. Возможно, когда он вновь окажется среди своих, ему все-таки удастся найти выход из этой ситуации.

Потерпевший крах аристократ покинул коридор и даже не оглянулся. Он не заметил, как из тени показалась фигура.

Маймонид наклонился и морщинистыми руками поднял нефритовое ожерелье. Пристально вгляделся в еврейские буквы, выгравированные на амулете, потом поднял глаза. По щекам раввина катились слезы горя и ярости, когда он смотрел в ту сторону, где скрылся предатель-маркграф, оказавшийся настоящим чудовищем.

Маймонид закончил пересказывать Саладину то, что ему ненароком довелось услышать. Раввин намеренно излагал содержание разговора спокойным и бесстрастным голосом. Он изо всех сил пытался скрыть ужасное смятение, царившее в его душе после того, как он обнаружил ожерелье своей покойной сестры.

Раввин ни на секунду не сомневался, что оно принадлежало Рахиль. Амулет был уникален, вырезан из настоящего нефрита, который он купил у редкостного китайского торгового каравана, который с большой помпой прибыл в Каир за несколько недель до свадьбы Рахиль. Маймонид самолично написал на амулете эти священные буквы имени Божьего «YHWH» тем же самым пером, которым работал, когда заканчивал расшифровку свитков Торы в конце обучения. Ожерелье было на шее Рахиль в тот ужасный день, когда головорезы Рено напали на караван. Когда весть о ее смерти достигла Каира, раввин дал ужасную клятву, главнее даже данной ранее клятвы Гиппократа. Маймонид поклялся, что, если он когда-нибудь узнает, кто забрал у него Рахиль, месть его будет страшна — перед ней поблекнет месть Иисуса Навина[69] ханаанитам. И сейчас, двенадцать лет спустя, Бог-насмешник посылает убийцу сестры прямо к нему в руки, но под защитой дипломатической мантии. Что ж, когда султан узнает о новом предательстве Конрада, последний лишится и этого щита.

Султан с серьезным видом выслушал Маймонида. Раввин заметил, что у Саладина покрасневшие, припухшие глаза; он знал, что это не от бессонных ночей или естественной усталости, вызванной бременем власти. Недавно прибыло известие о великой трагедии, постигшей семью Айюбов. Любимый племянник султана Таки-ад-дин, который после падения Акры ушел из дворца в добровольное изгнание, умер от тифа в лагере возле Армении. Эта новость, словно удар молнии, подкосила султана и его брата аль-Адиля. Иерусалимский дворец погрузился в траур. Утрата была вдвойне невосполнимой, потому что Таки-ад-дин согласился вернуться — он вынес наказание, — чтобы помочь своему дяде в обострившемся военном конфликте. Султан пребывал в мрачном расположении духа, и сейчас было совершенно неподходящее время, чтобы сообщать о предательстве Конрада, но Маймонид поймал себя на том, что его внутренние демоны молчать не будут.

После того как раввин закончил доклад, Саладин кивнул и пожал плечами. Он вернулся к документам, которые изучал, когда Маймонид явился с новостью о намерении маркграфа вновь заключить союз с христианами.

— Ты был прав, когда говорил об этой ящерице, — согласился он, явно не проявляя интереса к беседе.

Равнодушие султана привело Маймонида в замешательство, однако он решил не отступать.

— Мы могли бы воспользоваться ситуацией в свою пользу.

Саладин, продолжая читать, махнул рукой раввину, чтобы тот говорил дальше.

— Что ты предлагаешь?

Маймонид был рад, что провел небольшое расследование, прежде чем докладывать султану. Предварительная подготовка обычно окупается.

— Конрад уже послал к Ричарду герольда с предложением, — произнес раввин, наклоняясь к султану. — Мои шпионы сообщили, что эти двое договорились встретиться через несколько дней.

Саладин отложил бумаги и взглянул на старого лекаря. Казалось, его совершенно не заботил внезапный поворот судьбы. А может, он просто уже к ним привык. Ход всей войны менялся каждый день, если не сказать каждый час.

— Ты полагаешь, что нам стоит поговорить с Конрадом до этой встречи? — учтиво поинтересовался султан, но по его тону было ясно, что подобный шаг не принесет никаких результатов, когда речь идет о таком извечно вероломном человеке, как маркграф де Монферрат.

Маймонид затаил дыхание. Он никогда не произносил слов, которые теперь вертелись у него на языке. И он молил Всевышнего, чтобы они больше никогда не слетали с его губ.

— Нет, сеид. Мы должны убить его.

Глаза Саладина округлились, его лицо побледнело.

— Что?!

Маймонид услышал, как слова сами льются из него, как будто чувства, накопившиеся в душе, прорвались через плотину.