— Мой господин подхватил свирепствующий в Акре «лагерный» тиф. Ты разбираешься в медицине? — спросил он по-французски, безуспешно пытаясь скрыть отчаяние в голосе. Человек с курчавыми волосами и смуглой кожей мгновение пристально смотрел на Уильяма.

— Я лишь знаю, как выжить в море, — ответил на хорошем, если не на отличном французском Халиль. — Как излечить приступ рвоты при морской болезни. Как успокоить кишки, подорванные грязной водой. Я даже знаю, как остановить кровотечение, если укусила или оторвала ногу акула. Но болезнь, охватившая твой народ, не из моего мира. Она родом из пустыни, где нет воды. Ее союзники — крадущиеся мерзкие земноводные, которые под покровом ночи разносят болезнь.

— Но от нее существует лекарство? — спросил Уильям, которого совершенно не интересовали поэтические сравнения раба.

Халиль пожал плечами.

— Однажды я слышал во время остановки в Александрии, что четыре года назад лекарям из Египта удалось найти лекарство от мора и спасти жизни многих людей, — признался он. — Поговаривают, что каирские врачи обучают менее одаренных лекарей и те легко излечивают тиф.

Уильям пал духом, чувствуя, что проиграл. Египет! Расстояние от Акры до Каира примерно равно расстоянию от земли до луны, с одним исключением: путешествие по небесным сферам для крестоносца менее опасно, чем путешествие по землям синайских бедуинов-фанатиков.

— В таком случае мой король умрет, — заключил он после мучительного молчания и почувствовал внутри пустоту. Он подвел своего господина, а война еще даже не начиналась.

Халиль взглянул на Уильяма, как будто по-новому понимая душу своего господина.

— Выход есть, но придется проглотить свою гордость.

Уильям удивленно посмотрел на раба, потом встал, на его лице была написана твердая решимость.

— Гордость — ничто, я готов отдать жизнь за своего короля, — произнес рыцарь.

Халиль тихо засмеялся; высокий, с присвистом звук резко контрастировал с обычно зычным голосом раба.

— Как только ваши братья христиане узнают, что совершил мой господин, они на самом деле могут потребовать такую жертву.

Маймонид старался шагать быстрее по выложенному мрамором коридору, но ноги уже давно в силу возраста упорно отказывались его слушаться. Он потер рукой глаза, чтобы стряхнуть последние остатки сна, в котором пребывал разум. Сердце раввина билось так громко, что ему казалось, будто он слышит, как эхо его ударов разносится по темному коридору.

Он слишком стар. Это было сущей правдой, от которой он старательно в течение многих лет отмахивался, не желая признавать. Султану в качестве главного лекаря нужен кто-нибудь помоложе и покрепче, с твердой рукой и зорким оком. Однако Саладин никогда не заводил разговор об отставке раввина, да и сам Маймонид не пытался поднять этот вопрос. В глубине души раввин понимал, что он просто боится отойти от дел, страшится остаться за бортом единственной жизни, которую знал, — жизни практикующего врача. А что он получит взамен? Отойти от дел означает целыми днями валяться в одиночестве в своем доме, наблюдая, как вокруг него роятся жирные мухи, ждут, когда он умрет, чтобы устроить себе настоящий пир. Работа всегда была смыслом его жизни, и он не представлял себя без работы. Хотя в такую рань он, конечно, нашел бы себе дела поприятнее.

Глубокий сон Маймонида был прерван настойчивым стуком в крепкую деревянную дверь его скромного жилища в еврейском квартале Иерусалима. От такого грохота с испуганным криком проснулась даже его любимая жена Ревекка. С бьющимся от страха сердцем Маймонид кое-как натянул на себя старый полосатый халат и босиком поспешил в гостиную. Было уже далеко за полночь, и в его воображении рисовались мрачные картины о том, кто бы это мог быть и зачем он пришел. Испугался не только он. В дверях в тонком хлопчатобумажном халате стояла Мириам, в руках у нее был острый нож для разделки мяса, который Ревекка использовала, готовя любимые блюда Маймонида. Девушка готова была дать отпор любому незваному гостю, который угрожает неприкосновенности их жилища. Глядя в ее пронзительные, наполовину безумные глаза, Маймонид почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок. Мириам была похожа на испуганное животное, сжавшееся в пружину и готовое наброситься на любого хищника. В такие моменты, несмотря на то что они бывали нечасто, раввин понимал, как плохо он знает собственную племянницу.

В дверь продолжали стучать все настойчивее и громче, но Маймонид, мягко ступая, подошел к Мириам и положил руку ей на плечо. Девушка от неожиданности подскочила, и на одну ужасную долю секунды ему показалось, что сейчас она ударит его прямо в грудь своим кухонным ножом. Но узнавание, к счастью, произошло быстро, и раввин избежал смерти — по крайней мере, от руки собственной племянницы. Он мог только гадать, не завершит ли незваный гость эту работу.

Когда Маймонид наконец приоткрыл дверь, он почувствовал, как будто его в живот ударили железной булавой. По ту сторону двери стояли бичи его повседневной жизни при дворе — два египтянина-близнеца, служившие личными телохранителями султана. Их присутствие в такой поздний час в его доме могло означать только одно: случилось нечто серьезное. Может быть, султан тяжело заболел? Хотя маловероятно, поскольку еще сегодня вечером он так и светился здоровьем. Или с ним произошел несчастный случай? Или… Мысли раввина лихорадочно метались. А если его отравил кто-то из многочисленных завистников при дворе в Иерусалиме?..

Близнецы, не обращая внимания на постоянные вопросы раввина о том, что произошло, только и ответили, что его немедленно требуют во дворец. Нетерпеливые солдаты не дали ему времени собраться, и он успел лишь накинуть темный плащ, совсем недавно сотканный Ревеккой для ежедневных утренних посещений дворца, чтобы ее муж не мерз. Застегивая плащ маленькой деревянной пряжкой, он заметил, как близнецы с нескрываемым интересом разглядывают полураздетую Мириам. Вместо того чтобы смутиться в присутствии таких громадных воинов, его племянница продолжала стоять, дерзко глядя им в глаза и продолжая сжимать в руке кухонный нож. Ушла она только после того, как испуганная Ревекка силой впихнула ее в свою спальню. Что бы ни случилось сегодня ночью, ни раввин, ни его жена не хотели, чтобы своевольную Мириам затянуло в водоворот этого безумства.

Маймонид оттеснил охранников за дверь, на секунду замешкался в поисках своей кожаной медицинской сумки, но один из братьев, тот, что повыше, зловеще покачал головой: сегодня она не понадобится. Раввин почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Неужели султан уже мертв? А его, Маймонида, вызывают просто для того, чтобы констатировать смерть Саладина? Как бы глупо это ни звучало, но старому лекарю никогда не приходило в голову, что султан может умереть. Саладин так много лет был неотъемлемой частью жизни раввина, что он на самом деле не мог представить, что его друга не станет. Уж скорее он поверит в то, что завтра не взойдет солнце.

Охранники вывели врача на улицу, где их уже терпеливо поджидали два черных как ночь арабских скакуна. Охранник пониже, по имени Салим, бесцеремонно усадил Маймонида на одного скакуна, потом сам взобрался в седло. Раввин был вынужден крепко ухватиться за Салима, поскольку братья стремглав помчались во дворец. Несмотря на неоднократные попытки Маймонида получить от них хоть толику информации, стражники хранили молчание. Маймонид не замолкал, чтобы хоть как-то отвлечься от жуткого галопа по мощеным улицам Иерусалима.

Город, казалось, вымер: ни одного лучика света, лишь мерцающие над головой звезды. Братья выбрали странный и запутанный маршрут через базар и христианский квартал, как будто пытались запутать любого, кто захотел бы следовать за ними. От этого открытия Маймониду и вовсе стало не по себе.

Но вскоре они оказались под темными дворцовыми сводами, где горели редкие свечи, отбрасывая причудливые зловещие тени. Маймонид заставил себя успокоиться и прихрамывая преодолел последние несколько ступеней, отделявших его от ворот зала, где Саладин вершил правосудие. Охранник повыше, по имени Хаким, высокомерно взглянул на старика, который тяжело дышал и отдувался после такой короткой поездки, и распахнул массивные серебряные двери в зал. Маймонид недоверчиво прищурился, войдя внутрь. Сейчас он уже полностью проснулся, и в голове опять заметались мысли. В чем, собственно, дело? Что ждет его здесь?