Поэтому его солдаты считали прибытие сил с запада манной небесной. Двадцать тысяч солдат, облаченных в блестящие латы, с новейшим оружием из Франции и Италии воспринимались ими как армия ангелов, пришедших с моря, чтобы вернуть Святую землю ее законному христианскому королю Конраду де Монферрату. Дворянин знал, что большинству его горячо преданных солдат даже в голову не пришло, что военачальники этой дивной армии спасителей могут иметь собственные виды на Иерусалимский престол.
Конрад потер шрам на левой щеке — он часто так делал, когда глубоко задумывался. Неровная красная полоска шла от глаза почти до самой губы, как будто он однажды так сильно рыдал, что слезы промыли глубокую борозду на лице. Его солдаты разнесли по свету много историй о его отваге в сражениях с безбожниками, и все считали, что свой шрам он заработал во время смелой вылазки против могущественного противника. Правда была не слишком приятной, поэтому он даже не пытался разубеждать свой народ.
Король Иерусалима вышел из своего когда-то алого, а теперь выцветшего под разрушительными действиями соленого ветра и солнца шатра. Его командный пункт больше ничем не напоминал величественный королевский павильон, который разворачивали лишь во время сражения. А само сражение уже перестало быть историческим событием, определяющим короткую, но славную минуту в жизни любого молодого человека. Сражение стало тоскливой, рутинной, каждодневной работой.
Он обнаружил, что лезет в карман за зеленым нефритовым ожерельем, которое частенько перебирал в руках, когда погружался в размышления. В конце ряда сверкающих бусинок свисал восьмиугольный амулет. Если бы кто-то захотел рассмотреть его поближе, то был бы поражен, увидев, что на нефрите выгравированы еврейские буквы. Это было воспоминание о давно минувших годах; он сорвал его с шеи женщины-язычницы, которой выпала честь первой пасть от руки самого Конрада по прибытии им на Святую землю. Темноволосой красавице не посчастливилось: она оказалась в караване, который шел по окраинам Синая, когда на него напали крестоносцы. Тот набег явился значимым событием, и Конрад многие годы носил с собою амулет как напоминание о его священной цели — очистить Святую землю от языческих полукровок и христопродавцев. А шрам на его лице будил еще более неприятные мысли о памятном дне, но также служил напоминанием о том, какую цену должен заплатить правоверный за торжество победы.
Конрад шагал по задымленному лагерю, по земле, покрытой кучами мусора и человеческими экскрементами, гладил рукой свои преждевременно поседевшие кудри и вспоминал. Маркграф Монферрат вырос в красивейших дворцах Франции, где исполнялись любые его прихоти, где каждая девица в замке его отца была готова с радостью утолить зуд в его чреслах. Но жизнь, исполненная изобилия, неизбежно пресыщает и наскучивает, уступая место юношескому стремлению к свободе и приключениям.
Вопреки предупреждениям разгневанного отца или, скорее всего, из-за них Конрад покинул тенистые рощи дворца и, потакая своей прихоти, отправился на корабле к родственникам в Палестину. Молодой маркграф Монферратский, подгоняемый мечтами о завоеваниях и славных сражениях с безбожниками, прибыл в Иерусалим. По пути он успел набить шишки в междоусобных стычках между братьями-христианами в Византии и в сражениях против турецких орд, посягавших на земли христиан. Он с ужасом констатировал внутреннюю опустошенность и пораженчество провального правления Ги де Лузиньяна. Вместо жизни, полной подвигов против орд варваров, Конрад увидел, что единственные войны, которые интересовали знать, — междоусобные.
Маркграф побывал по приглашению в нескольких благородных семействах и быстро понял, насколько ухудшилась политическая ситуация. Конрад осознал, что большую часть феодальной знати Иерусалима не заботило выживание государства. Лишь Рено де Шатильону хватило мужества и решимости противостоять нависшей мусульманской угрозе. Конрад тут же сошелся с самодовольным рыцарем, несмотря на предупреждения короля Ги и недоверие мелких аристократов, и даже принял участие в нескольких дерзких набегах на караваны язычников. Именно во время своего первого набега с Рено он заработал шрам на щеке, хотя и получил его от руки недостойного, по его мнению, противника.
Отогнав неприятные воспоминания, Конрад стал размышлять о своем союзе с Рено де Шатильоном. Он знал, что у Рено мало сторонников, особенно после его дерзкого нападения на Мекку и Медину, но Конрада почти не заботило мнение придворных скептиков. Благородные семьи Иерусалима не ценили пыл и самоотдачу Рено, они не понимали, что только постоянная демонстрация силы и храбрости может сдержать безбожников. Конрад, разочарованный бесконечной междоусобицей среди знати, заметил приближающуюся беду намного раньше своих противников при дворе и подготовился ко дню, который, как он надеялся, никогда не настанет. Но этот день оказался неотвратим.
Конрад переступил через дохлую крысу, которую атаковали муравьи, и гордо направился к вновь прибывшим, чтобы поприветствовать их. При этом он продолжал размышлять над тем, насколько сильно за такое короткое время изменилась его жизнь. Дворяне больше пяти лет наблюдали, как он из избалованного аристократа, прожигающего жизнь в поместьях Иерусалима, превратился в отчаянного отшельника, возглавившего банду всякого отребья, выучившегося выживать в почти первобытных условиях. Как ему не хватало теплой пуховой перины на кровати и тишины толстых каменных стен! Как не хватало аромата сирени, который разносил теплый летний ветерок! Сейчас он чувствовал только запах смерти и разложения. В лагере лишь недавно утихла эпидемия сыпного тифа, забравшего еще семьдесят человек, но запах изъеденных болезнью трупов, словно зловонное облако, продолжал витать над лагерем.
После падения Иерусалимского королевства и захвата короля Ги выжившие дворяне сдались на милость Саладина в обмен за возможность покинуть Палестину. Султан с радостью согласился, понимая, что казнь сделает из родовитых пленников мучеников, за смерть которых незамедлительно последует возмездие от их семей в Европе. Изгнание главных семей, чьи интриги подорвали правление христиан, намного действеннее для подавления любого сопротивления со стороны оставшегося христианского населения Иерусалима. Когда вся верхушка знати сбежит в свои наследственные замки на запад, у христианских масс не останется необходимого центра, возле которого можно сплотиться и организовать сопротивление мусульманскому захвату.
Конраду повезло. Его не было в Палестине, когда пал Иерусалим, — он уехал в Византию с дипломатической миссией. Весть о поражении короля Ги при Хаттине не успела достичь Константинополя, и Конрад ступил на корабль паломников, направляющийся в Акру, в полном неведении относительно того, что произошло на Святой земле. Конрад никогда не забудет жуткую тишину, встретившую небольшое судно, переполненное испуганными греками, потратившими все свои сбережения, чтобы посетить Священный город, когда они пришвартовались в покинутом порту. Ни звона колоколов, ни каких-либо признаков жизни вообще. Конрад сошел на берег с дурным предчувствием, внутренний голос нашептывал ему, что его жизнь никогда больше не будет прежней. В конце концов, заметив нейтральный киприотский флаг на мачте, к ним медленно подошел сарацин, чтобы поприветствовать вновь прибывших, которые, по его разумению, являлись дружественными купцами. Ошеломленный Конрад увидел, как по берегу как ни в чем не бывало идет безбожник в тюрбане, и сразу все понял. Маркграф не стал разуверять глупого араба в том, что он принял его за другого, и выяснил правду: Палестина пала, король Ги заключен под стражу в Дамаске. Иерусалим тогда еще подвергался осаде, но не пройдет и двух недель, как падет и он. Власти Саладина не поддалась лишь ливанская цитадель христианства в Тире.
Возможно, что-то в поведении Конрада, а именно выражение ужаса на его лице, который не удалось скрыть при этих новостях, заставили бородатого солдата насторожиться и в конце концов поднять тревогу по поводу прибытия «торгового» судна. К счастью, Конраду удалось вернуться на борт живым, и он тут же приказал испуганному капитану плыть в Тир, пока их не поймали и не поработили безбожники, захватившие Святую землю.
