Она настолько сосредоточилась на будущей аудиенции у султана, что даже не стала обращать внимание на ошеломляющую красоту комнаты, в которой находилась. Это была дипломатическая палата, где с подобающим восточным гостеприимством встречали именитых сановников. Поэтому она и была так пышно украшена, чтобы создать должное впечатление о величии и мощи султаната. На кушетках, сделанных из массивного полированного дуба, — цветные подушки из тончайшей шелковой парчи, привезенной из Ташкента. На стенах — роскошные персидские ковры, на которых изображены сцены из «Шахнаме» — «Книги царей», выдающегося эпоса иранских народов, который, вобрав в себя легенды, мифы и достоверные факты, охватывал устные предания с самых древних времен. На гобеленах, сотканных из ярких алых, изумрудных и оранжевых нитей, были изображены сцены охоты великих королей, таких, как Кир, Дарий и Ксеркс[63], которые основали цивилизацию, пережившую и греческую, и египетскую. Благородный воин Рустам, восседая на своем отважном жеребце Ракуше, сражался с драконом, а прекрасные девы проливали у его ног золотые слезы, от всего сердца благодаря за спасение своих жизней.

«Хм, — подумала Мириам, — в таких историях женщин всегда спасают отважные, смелые, уверенные мужчины». Еще в детстве Мириам хотела перевернуть все с ног на голову и сочинить рассказ, в котором дева спасает бесшабашных воинов от их собственной безрассудной храбрости. Возможно, именно это подтолкнуло ее пойти на значительный риск и достигнуть того, чего не смогли бы достичь даже хорошо обученные шпионы Саладина — украсть военные планы франков прямо из-под носа у Ричарда.

Весь обратный путь к Иерусалиму она держала свернутый пергамент у себя между грудей. Уильям провел их до вершины холмов у Акры, а там их с почетным караулом встретил Таки-ад-дин, чтобы сопроводить назад к Саладину. Рыцарь-крестоносец до самого конца был обходителен и любезен с Мириам и ее дядей, и при расставании девушка почувствовала искреннюю грусть.

Уильям показал ей, что не все франки чудовища, даже несмотря на то, что пребывание в лагере в очередной раз укрепило ее уверенность: большинство крестоносцев все же такие. Когда Мириам думала о нависшей угрозе войны, ее охватывало ужасное чувство, ибо она понимала, что тайные попытки помочь Саладину в конечном счете однажды приведут к смерти Уильяма. Основной движущей силой в ее душе было стремление к победе над франками, но теперь, когда враг обрел по меньшей мере одно человеческое лицо, она с сожалением и грустью смотрела на красивого молодого рыцаря с печальными глазами, который спускался к палаточному лагерю у подножия холма. Тем не менее Мириам заставила себя отогнать сомнения прочь. Уильям сам избрал сторону зла, поэтому, какая бы судьба его ни ждала, — это его собственный выбор.

Во время долгого обратного пути Мириам оставалась необычайно молчаливой. Даже когда дядя рассуждал о военной мощи франков и возможностях вести длительные бои из Акры, она просто слушала, помалкивая о собственном мнении. Маймонида удивляло сдержанное поведение племянницы, он постоянно ощупывал ее лоб в поисках симптомов сыпного тифа. Она всегда любила обсуждать политику и военную стратегию — все, что не должно было бы интересовать молодую женщину, однако сейчас, когда он сам потакал ее интересам, Мириам оставалась отчужденной. Раввин решил, что его племянница заболела или просто устала от изматывающей рутины, пока выхаживала вражеского короля. Он даже не догадывался, какое бремя давит на нее, какая ответственность лежит на ее плечах. А ведь речь шла о судьбе целой цивилизации.

Лишь по прибытии в Иерусалим Мириам открыла раввину свой секрет. Маймонид уже собрался отослать ее домой, где их ждала Ревекка, которая, узнав о возвращении мужа и племянницы, наконец-то вздохнула с облегчением, но Мириам задержала его, чтобы рассказать о своем поступке. Сначала раввин даже не понял, о чем она толкует, и в очередной раз пощупал ее лоб: не горячий ли? Но когда Мириам из-за пазухи своего голубого шерстяного платья вытащила бумаги, морщинистое лицо Маймонида побледнело.

Не зная, что ему делать, Маймонид в оцепенении передал документы Таки-ад-дину, когда они стояли у высоких каменных стен султанского дворца. Молодой полководец, пребывая в полнейшем замешательстве, изумленно уставился на бумаги, а затем поднял недоверчивый и одновременно испуганный взгляд на Мириам. После паузы, несмотря на все протесты раввина, племянник Саладина приказал проводить Мириам — одну — в дипломатическую палату, а сам отправился к султану обсудить столь удивительный поворот событий.

Вездесущие египетские телохранители Саладина провели Мириам во дворец и в зловещем молчании заперли дверь. Сейчас, после целого часа томительного ожидания, Мириам стала чувствовать себя как пленница, а не как героиня султаната. В ее голове роились темные мысли. Наверное, придворные мужчины, думала Мириам, настолько были обескуражены этой дерзкой выходкой, что испугались публичного скандала и решили взять ее под стражу. Или она по глупости нарушила некий неписаный арабский кодекс военной чести, по которому запрещено шпионить за врагом во время перемирия. Вероятно, у султана не будет иного выхода, как наказать ее за то, что она запятнала его репутацию — как человека чести, — и теперь он снищет дурную славу.

Воображаемые картинки, которые становились все запутаннее, начали действовать на нервы, и Мириам почувствовала, как в душе нарастает паника. Ее хотелось увидеть дядю с тетей, хотелось удостовериться, что в мире, где царят предательство и обман, она все еще в безопасности, все еще любима.

Мириам услышала, как щелкнул дверной замок, и ее сердце екнуло. Неужели ей суждено мучительно сгинуть за бессмысленный риск во имя империи? Но вместо облаченного в темные одежды палача с топором она с удивлением увидела в дверном проеме самого султана.

Мириам чуть не открыла рот от удивления. Саладин очень изменился с их последней встречи, состоявшейся много месяцев назад на тенистой тропинке в саду в предместье Иерусалима. Казалось, за это время он постарел лет на десять. И дело было не в его внешности — и волосы, и борода оставались такими же густыми и черными как смоль, на лице не было заметно ни одной морщинки. Нет, постарели его глаза. Эти два темных озера, в которых когда-то горели страсть и желание, сейчас потухли и потускнели. Плечи едва заметно поникли, как будто на него давил ужасный груз. Он улыбнулся Мириам, но был в этой улыбке оттенок грусти и усталости. Мириам задумалась: а спал ли султан вообще с тех пор, как корабли Ричарда пришвартовались у побережья Акры?

Девушка поймала себя на том, что открыто таращится на самого могущественного человека на земле, и тут же отвела взгляд, как обычно неуклюже кланяясь. Саладин подошел к ней и, к удивлению Мириам, взял ее за руку. Его ладони были мозолистыми и грубыми, как будто он по нескольку часов в день размахивал мечом, — и это притом, что за последние полтора года, прожитых в мире, султан мог наслаждаться своей победой и не доставать оружие из ножен.

— То, что ты принесла, застало меня врасплох, — признался он. — Но я уже очень давно не получал таких приятных сюрпризов.

Саладин крепко сжимал ее пальцы, словно боялся, что она сейчас исчезнет. Мириам подняла голову и встретилась с ним глазами. Она разглядела в его печали, почувствовала в его прикосновении острую потребность в женщине, в любимой женщине. И внезапно ее осенило: насколько, должно быть, одиноко правителю в обществе мужчин в пору сильного душевного волнения.

— Сеид… — Мириам не знала, что сказать ему. Между ними опять возникло странное напряжение. Она заставила себя собраться и продолжила говорить, хотя и несколько бессвязно от охватившего ее волнения. — Я знаю, что действовала без твоего позволения, но не могла упустить представившийся шанс.

Саладин, не сводя с Мириам глаз, отпустил ее пальцы. Полез за пазуху и вытащил из своей черной бархатной хламиды свернутые в рулон бумаги. Девушка тут же узнала документы: то были секретные планы, которые она украла из палатки крестоносцев. Значит, Таки-ад-дин доложил о деле на самый верх. Тогда почему Саладин скорее сбит с толку, чем обрадован? Неужели все дело в том, что у простой женщины, к тому же еврейки, хватило смелости совершить то, на что оказались неспособны блестяще обученные шпионы? При этой мысли она почувствовала, как внутри вспыхнула злость. Мириам невольно вскинула голову. Саладин должен гордиться ее изворотливостью перед лицом почти неминуемой смерти. Тогда почему ей кажется, что он смотрит на нее как на ребенка, которому в конце концов придется объяснить, что истории про Али-Бабу всего лишь детские сказки?