Когда уцелевшие франки завязали бой у самых границ мусульманского лагеря, Саладин направился к своему коню. Маймонид знал, что в жилах султана бурлит кровь воина: настало время полководцу присоединиться к своим солдатам на поле боя.

Саладин оседлал аль-Кудсию, своего самого любимого аравийского жеребца. Черный как ночь аль-Кудсия походил на животное из древней легенды, которое породил Южный Ветер, дабы оно завоевало мир. Аль-Адиль приблизился к брату на своем сером жеребце, таком же норовистом, как и его хозяин. При виде двух легендарных героев, готовых лицом к лицу встретить злобных варваров, по рядам воинов ислама прокатилась волна благоговейного трепета. Даже находясь в гуще неистового сражения, эти два человека, казалось, излучали удивительное спокойствие, наполнявшее души воинов. Саладин поднял свой усыпанный изумрудами ятаган и указал на лагерь франков.

— Час настал, братья! — воскликнул он. — Поскольку мы оказались в горниле последнего сражения, вспомните слова Пророка: «О люди! Не ищите встречи с врагом. Молите Аллаха, дабы уберег он вас. Но если приходится сражаться, будьте стойкими. Знайте, что рай — под сенью мечей!»

Его слова тронули воинов; в едином порыве борьбы за правое дело они вскинули свои ятаганы, и блеск их затмил солнце. Маймонид заметил мягкую улыбку Саладина, когда султан оглядывал сплоченные ряды, осененные собственными мечами. На воинов, которые готовы были расстаться с ничтожной жизнью в земной юдоли слез ради вечного блаженства в райских садах. И тут раввин впервые в жизни понял, как сильно султан любит этих людей. Они занимали в его сердце место, которое не могла занять ни одна женщина, на которое не мог претендовать ни один ребенок — плоть от плоти его. Эти люди были зеркалом его души, и он был горд сражаться среди них, а если потребуется, то умереть вместе с ними.

А потом султан произнес слова, которые, как полагал Маймонид, могли стать последними в его жизни. Клятва, принести которую Саладин мечтал всю жизнь.

— Клянусь солнцем, которое светит у нас над головами: или я вернусь сегодня из битвы хозяином Иерусалима, или пусть тело мое, тело недостойного, пойдет на корм стервятникам. Аллах акбар!

И этот возглас — «Велик Аллах!» — эхом пронесся по всему лагерю. Саладин и аль-Адиль, а за ними конная лава лучших воинов помчались вперед, на остатки армии франков. Маймонид понял, что на его глазах заканчивается целая историческая эпоха. Станет мир лучше или хуже — неизвестно, но прежним ему уже не быть никогда!

Саладин бросился в самую гущу наступающих крестоносцев. Он был подобен живому смерчу, прокладывающему себе путь сквозь ряды врагов. Султанский клинок взлетал и падал быстрее молнии, круша все, что преграждало ему путь, — и не менее десятка франков, столкнувшихся с этим смерчем, отправились к своему Создателю. Бесстрашие Саладина вдохновляло воинов ислама, которые набросились на франков с удвоенной энергией. Тающие силы крестоносцев оказались не готовы к яростному натиску войска султана, некоторые рыцари стали отступать.

Рено как раз достиг крайних шатров лагеря мусульман и, увидев, что его солдаты поддаются врагу, тут же устремился к ним, подхлестываемый снедавшей его яростью. Неутомимо прорубался он сквозь орду арабов, пока не оказался в самом центре неистового сражения. И тут-то наконец Рено де Шатильон лицом к лицу столкнулся с Саладином.

Возможно, под влиянием момента воинам обеих сторон просто показалось, что над полем боя повисла удивительная тишина. Однако позднее многие вспоминали, что, несмотря на гул битвы и стоны умирающих, которые, должно быть, по-прежнему раздавались со всех сторон, вдруг появилось ощущение, будто некая высшая сила окутала собою лагерь, заглушив на мгновение звуки кипевшей вокруг смертельной схватки. В тот миг сама история словно затаила дыхание.

Саладин и Рено опустили забрала и без лишних слов поскакали навстречу друг другу. Да и нужны ли были здесь какие-то слова? Каждый из них так долго жил исключительно ради одной цели — убить другого, — что в то мгновение оба позабыли обо всех иных целях войны. Ятаган Саладина, выкованный из лучшей дамасской стали, скрестился с мечом Рено. Искры брызнули во все стороны, будто сами клинки пропитались ненавистью, переполнявшей души бойцов. Удар, другой, третий — клинки исполняли танец смерти. Вокруг кипела битва, но для обоих полководцев весь мир словно исчез. Им чудилось, что они бьются друг с другом на пустом поле без конца и края, и ни один не видел ничего и никого, кроме своего противника.

И вдруг рассеялись колдовские чары поединка. Могучий удар Саладина пришелся по крестовине меча Рено, разрубил латную рукавицу и кольчугу, разрезал плоть до самой кости. Рыцарь возопил от боли и выронил меч. Султан и мига не промедлил: он взмахнул саблей, целясь Рено в горло. Его заклятый враг инстинктивно наклонил голову вперед, принимая на шлем удар, который в любом ином случае снес бы ему голову. Рено, выбитый из седла, упал в грязь; сознание покинуло его.

Ги, король Иерусалимский, наблюдал за развернувшимся сражением со стороны. Он видел, как герольды подают с передовой сигналы флажками. Сигналы были новыми, разработанными в спешке, потому что мусульмане недавно рассекретили прежнюю систему: один из пленников выдал им все. Королю показалось, что он разобрал сообщение, которое срочно передавали его полководцам, находившимся на поля боя. Флажки поднимались и опускались, цвет каждого и число взмахов складывались в сложную систему информации для тех, кому приходилось принимать решения в пылу сражения. Если он правильно понял значение синих и зеленых флажков, то Рено попал в плен. Фиолетовая вспышка, за ней оранжевая: передовой ударный отряд смят. Красный, черный, опять красный: госпитальеры рассеяны по всему полю и не в силах прикрыть фланги и тыл тамплиеров. Король понимал, что это значит. Его войска рассечены на мелкие группы, к тому же враг значительно превосходит их в численности. Еще несколько минут — и в живых никого из них не останется. Серый, фиолетовый, черный: Раймунд угодил в засаду у Тивериадского озера, а Балиан окружен позади, в тылу. Разрозненные отряды армии франков бессильны прийти к нему на выручку.

И вот тут, размышляя над тем, как ужасны превратности судьбы, король Ги стал свидетелем зрелища, глубоко запавшего ему в душу. Ужасная сцена происходила всего в полусотне шагов от его шатра, на вершине холма, называемого Рога Хаттина. Там, в церковном облачении поверх полного боевого доспеха, стоял архиепископ Акры.[15] В руках он держал самую священную реликвию христианского мира — деревянную дощечку, по преданию, часть Животворящего Креста, на котором был распят Христос. В самом начале сражения Ги с мрачной иронией отметил, что Рога и были той знаменитой горой, где Христос произнес свою знаменитую Нагорную проповедь. Архиепископ подстрекал солдат к войне на том самом месте, где Господь велел христианам подставлять правую щеку, если ударили по левой. А сейчас Рога, залитые кровью и покрытые телами мертвых и умирающих, являлись молчаливыми свидетелями того, как люди ослушались слова Божьего. Они высоко вздымали крест в руках своих, но сердца их были глухи к заветам христианства.

Архиепископ во время сражения стоял на холме, в окружении фанатично преданных тамплиеров, и высоко вздымал руку, в которой держал священную реликвию, дабы видело ее все воинство Христово. Архиепископ и его свита надеялись, что вид Животворящего Креста вдохновит и сплотит мучимые жаждой, утратившие боевой дух войска. Но летучий отряд мусульманской конницы галопом подскакал к холму, окружил его отважных защитников и отрезал их от основных сил христианской армии.

Ги в бессильном ужасе наблюдал, как мусульманские лучники меткими выстрелами прокладывают себе путь сквозь последнюю линию обороны. Когда храбрые тамплиеры пали под неистощимым ливнем стрел, один из безбожников прорвался через узкую брешь в кольце обороняющихся и погнал коня прямо на перепуганного архиепископа. С пронзительным победным воплем, который был слышен, казалось, по всей долине, воин в чалме нанес удар такой силы, что его ятаган разлетелся на куски, врезавшись в кирасу архиепископа. Вспыхнул сноп искр, зазвенела сталь — и лезвие ятагана рассыпалось на сотни смертоносных игл, которые жалили служителя церкви даже через его латы. Старик повалился на спину, обливаясь кровью, хлынувшей из глубоких ран. Воин ислама, сидя в седле, нагнулся, вырвал из рук умирающего архиепископа священную реликвию и поднял над головой, чтобы все видели.