В тот же вечер я сразу после ужина направилась не в свою новую и уютную спальню, где меня обычно ждал молодой супруг, а в спальню, где обитала Луна и остальные студентки четвёртого курса, учившиеся на Когтевране. Я застала беднягу уже сильно заплаканной и находившейся в самой настоящей истерике, так что свои лечебные мероприятия начала с устранения этой самой истерики. И мои знания в психологии людей в критическом состоянии пригодились, как никогда до этого. Я умудрилась заговорить Мариэтту, которая никого, кроме Луны, до этого к себе не подпускала, и убедила выпить её немного воды, в которую заранее добавила слабый транквилизатор. Спустя час или полтора, когда лекарство уже начало действовать и Мариэтта постепенно успокоилась, я смогла убедить её лечь в кровать и немного поспать. И я также обещала ей, что с завтрашнего дня серьёзно займусь этой проблемой.
К слову будет сказать, обещание я выполнила. На следующий день после занятий я пригласила Мариэтту в больничное крыло по предварительной договорённости с мадам Помфри, которая теперь относилась ко мне скорее как к коллеге, нежели как к одной из учениц. Мы вместе с целительницей заранее обсудили возможные варианты совместного лечения, но поскольку порча была высококлассного уровня и магия была здесь бессильна, рассчитывать мне приходилось только на свои знания, а мадам Помфри могла лишь ассистировать мне.
К великому счастью, после того купания в озере и лихорадки на следующий день мои мозги стали наконец немного соображать, и я попросила Лестата прислать мне более обширный набор лекарств, нежели тот, что был у меня в начале года. Поэтому когда возникла необходимость лечения настолько серьёзного случая, а случай действительно был серьёзным, я была практически полностью к нему готова. У меня были на руках ампулы с сильными антибиотиками и другими лекарствами, шприцы, стерильные салфетки, бинты, антисептики, пара наборов хирургических инструментов для разных манипуляций, шовный материал и кое-что ещё по мелочи. По моей просьбе братец даже отправил мне один из моих любимых белых халатов, заботливо выглаженный и накрахмаленный Паттерсоном, и целительница, увидев меня в нём в тот самый день, была немало удивлена моим внешним видом. Но в последующие разы она уже привыкла к нему.
По законам хирургии, я не имела права вскрывать фурункулы в области лица, особенно носогубного треугольника, поскольку это было чревато весьма плачевными последствиями, но кое-что сделать всё же могла. Вдвоём с мадам Помфри мне удалось убедить Мариэтту в необходимости уколов антибиотиков, ведь когда та увидела иглу от шприца, которым я набирала лидокаин для разведения лекарства, она чуть не упала в обморок. Но разум всё-таки взял верх над страхом, и когтевранка дала сделать мне этот очень болезненный укол и согласилась приходить ко мне сюда ещё почти две недели утром и вечером для повторных инъекций. И также я расписала ей довольно подробные инструкции по уходу за такой кожей, дала мазь и крем, а ещё тот самый транквилизатор, которым напоила её вчера, чтобы ожидание проводимого лечения прошло без неприятных сюрпризов.
И надо же, через две недели фурункулы «магическим» образом исчезли! После этого случая Поппи чуть ли не боготворила меня, потому как мне удалось сделать абсолютно без помощи волшебства то, что она сделать не могла, даже имея волшебную палочку и образование целителя. А вот Гермиона, узнав, кто приложил руку к исцелению предателя их Отряда, сильно на меня взъелась. Но и с этой проблемой я довольно быстро разобралась: я просто пригласила как-то вечером подругу к себе в лазарет и довольно подробно расписала ей, чем бы могла закончиться вся эта история, если бы я не вмешалась и оставила всё так, как оно есть. Тем более что одним из весомых доводов было то, что несмотря на проведённое мной лечение, на лице Мариэтты остались весьма заметные шрамы после фурункулов.
Я прекрасно знала, что так и будет, поскольку бесследно такие вещи никогда не проходят, и Мариэтту десять раз предупредила об этом, но та была так рада избавиться от гнойников, что почти сразу же смирилась с оставшимися шрамами, весело сказав мне, что с этой проблемой может справиться и обычная косметика. А Гермиона была довольна тем, что на лице предательницы всё равно осталась эта хоть и едва заметная, но позорная надпись «ябеда». Третьим же довольным человеком была я сама, ведь мне удалось сохранить и дружбу с гриффиндоркой, и жизнь когтевранке, правда, довольной я была недолго.
Как я уже говорила, с начала апреля тирания Амбридж начала набирать обороты. И к мадам Помфри, а по совместительству теперь уже и ко мне, стали обращаться студенты после изощрённых пыток этой инквизиторши, по-другому я её никак назвать не могу. Самым противным было то, что все преподаватели прекрасно знали об этом, но молча терпели и не предпринимали никаких попыток борьбы с этой потерявшей разум жабой. Я пыталась поговорить на эту тему и с Минервой, и с Филиусом, и с Северусом, но они все как один заявили, что Амбридж легко может уволить их с должности и назначить кого-нибудь другого, из министерства, и что лучше от этого явно никому не будет. К тому же Дамблдора, который мог бы заступиться и за преподавателей, и за студентов, фактически «не было», хотя реально он и был в замке. Меня же от всей этой ситуации буквально трясло от злости, но и я молча терпела. Терпела ровно до того момента, пока эта стерва в розовом не перешла последнюю границу.
***
В тот день, четырнадцатого апреля, я как обычно пришла в Большой зал на обед. Поскольку вчера я до глубокой ночи совместно с Поппи провозилась с парой учеников, у которых были жуткие царапины-слова на левой руке, кровотечение из которых мы долго не могли остановить даже с помощью бадьяна и повязок, настроение у меня было так себе. Вся эта ситуация с Амбридж с каждым днём раздражала меня всё сильнее и сильнее, и от этого мне даже есть особо не хотелось. Поэтому я немного поковырялась в своей тарелке и встала самая первая из-за стола, подумав, что если всё-таки проголодаюсь, то без проблем смогу поесть в одиночестве на кухне.
Но, проходя мимо стола Гриффиндора, я услышала едва заметные всхлипывания. Я внимательно осмотрела всех людей, сидевших за одним из четырёх больших деревянных столов, и в итоге нашла то, что искала. Неподалёку от края сидел мальчик одиннадцати или двенадцати лет. Он дрожащей правой рукой держал ложку, а левую положил на стол рядом с тарелкой. Именно увидев его левую руку, злость во мне достигла того самого уровня, на котором закончилось всё терпение. К тому времени, когда я подошла к нему, уже все в зале пристально стали наблюдать за мной, заметив моё странное поведение, но мне было как-то наплевать на это.
Я аккуратно взяла левую руку мальчика и внимательно осмотрела её: она была замотана в какую-то ветошь, сплошь пропитанную кровью. И судя по различному цвету пятен на импровизированной повязке, кровотечение всё ещё продолжалось. Я попыталась отвернуть ткань и осмотреть рану, но мальчик сразу отдёрнул руку и прижал её к телу, ведь засохшая кровь надёжно припеклась к раневой поверхности, а из его глаз хлынули слёзы, настолько больно ему было.
— Твою мать!.. — вполголоса проговорила я, но из-за превосходной акустики в зале и абсолютной тишины меня услышали практически все присутствующие.
— Мисс Велль! — рассерженно воскликнула Амбридж. — Минус пятьдесят баллов с Когтеврана. И отойдите от мистера Грейвса, иначе я сниму со счёта вашего факультета ещё столько же.
— Что? — ледяным тоном переспросила я, повернувшись в сторону преподавательского стола, и с вызовом посмотрела на директора с уродливым чёрным бантом на каштановых кудряшках, одетую в одну из самых жутких пушистых розовых кофт, какие я только видела. — Что вы сейчас сказали?
— Я сказала, чтобы вы отошли от мистера Грейвса, мисс Велль, — с гаденькой улыбочкой на лице повторила она, встав из-за своего стола и подойдя ко мне. — А чтобы вы меня окончательно поняли, я снимаю ещё пятьдесят баллов с Когтеврана.
