Поскольку двенадцатого мая в замок прибыл Арман с необходимыми компонентами крови и лекарствами, то теперь они с Лестатом могли поочерёдно покидать школу для… охоты, как они выражались. В один из таких дней Том попросил Лестата привезти ему кое-что, только вот я не расслышал, что именно. Когда Лестат наконец вернулся, то протянул ему небольшую книжицу в чёрном переплёте с пожелтевшими от времени страницами.

— Что это? — увидев книгу, заворчал Аластор, всё ещё до конца не доверявший Тому и ждавший от него подвоха. — Какая-то чёрная магия?

— Разумеется! — съязвил Том, протягивая ему книгу. — Вряд ли на свете есть книга, опаснее этой.

— Не дерзи мне, парень! — огрызнулся мракоборец, взяв книгу в руки и открыв титульник. — Александр Пушкин. Кто это?

— Невероятно тёмный маг! — дерзко парировал Том, протянув руку перед собой. — Я могу забрать её себе?

— Сначала ты расскажешь мне, зачем тебе нужна эта книга! — прорычал в ответ Грозный глаз, и к ним даже подошёл Дамблдор, чтобы попытаться смягчить конфликт.

— Аластор…

— Господи, Тина была права, когда говорила, что большинство волшебников просто неучи! — закатил глаза Том, вырвав книгу из чужих рук. — Это всего лишь стихи, болван! Неужели из-за желания почитать стихи своей жене меня обязательно надо сразу упрятать в Азкабан!

— Это «Евгений Онегин»? — полюбопытствовал Дамблдор, и тон Тома сразу стал мягче:

— Да. Тина очень любила, когда я читал ей вслух… Может быть, она очнётся, услышав любимое произведение… Северус, ты знаешь, как сорок лет назад называли твою жену в отделении, в котором мы с ней работали?

Я молча покачал головой из стороны в сторону, а затем заинтересованно посмотрел на него в ожидании ответа, и Том, усмехнувшись, произнёс:

— Железная Ти. Это прозвище дал ей профессор Генри Байер, её наставник, да мой, можно сказать, тоже, тогда, когда я только пришёл на первом курсе в нейрохирургическое отделение. А прозвал он её так потому, что несмотря на обстоятельства, Тина всегда могла из них выкарабкаться. Ничто не могло сломить эту удивительную женщину. Знаешь, Северус, ты, может, и не поверишь мне, но долгие двенадцать лет многие реально боялись твоей супруги…

— А ты, Том? — с неприкрытым любопытством спросил Дамблдор, и Том, закрыв на несколько секунд глаза, выдохнул:

— А я был готов упасть к её ногам, лишь бы быть рядом с ней. Был готов на что угодно… И я верю, что Тина справится и в этот раз, она выкарабкается… по-другому просто не может быть.

— Что ж, я думаю, что стоит попробовать, — тепло улыбнулся Дамблдор, а потом обратился к Грюму: — Аластор, это действительно просто стихи. Очень советую тебе послушать, замечательное произведение!

— Вот ещё чего!.. — буркнул тот и вернулся на своё прежнее место в дальнем углу лазарета.

А Том, сев на стул рядом с кроватью Тины, принялся читать роман в стихах. Как же хорошо он читал! Все, кто были в тот день в лазарете, с замиранием сердца слушали, как он неспешно, выразительно, глубоко читал один стих за другим. Поскольку произведение было весьма объёмным, то охватить его сразу не получилось, да я подозреваю, что Том даже и не планировал этого. С того дня он в одно и то же время, примерно в четыре часа пополудни, когда были сделаны все дела, садился с книгой в руках у кровати Тины и читал по полглавы, иногда больше, иногда меньше.

К третьему дню слава о его таланте к чтению вслух достигла того уровня, что к четырём часам в лазарете собиралось достаточно людей, все одетые в белые халаты, как того и требовал главный хирург. Но он уже не ругался на большое количество посетителей, ведь все осложнения, которые могли возникнуть, уже обошли Тину стороной, и теперь её посещение было более свободным. Мне было так забавно наблюдать за тем, как Тонкс вместе с мисс Грейнджер и мисс Лавгуд сидели неподалёку и с трепетом слушали рассказ о повесе Онегине, читаемый глубоким бархатным баритоном. Вместе с Тонкс в лазарет к этому времени приходили и Кингсли Бруствер, и Римус Люпин, и даже Молли Уизли, которая очень боялась Тома и которая изначально пыталась не подпустить к кровати Тины близнецов и их младшую сестру, правда, безуспешно.

День за днём, всю неделю Том читал у кровати Тины. Когда он прочитал роман один раз, то упрямо решил пойти по второму кругу, ведь Тина к тому времени всё ещё не пришла в сознание. И с каждым днём надежды на то, что она очнётся, таяли на глазах. Том сам избегал разговоров со мной на эту тему, несмотря на то что на другие темы мы с ним в последнее время беседовали весьма непринуждённо. А вот Лестат открыл мне причину того гнетущего отчаяния, что потихоньку заполняло лазарет. По его словам, в ту, последнюю остановку, Тина была очень долго в состоянии клинической смерти, и была вероятность того, что к тому времени, когда Том заставил её сердце биться, мозг, та часть, что отвечала за её личность, могла умереть несмотря на то, что Тина теперь самостоятельно дышала, а её зрачки реагировали на свет.

На исходе седьмого дня надежда, казалось, покинула даже самого упёртого человека на земле. Я понял это, когда Том, не дочитав до конца тот объём, который читал обычно, закрыл книгу, с отчаянием опёрся локтями о колени и закрыл руками лицо. Я не сомневался, что он не бросит чтение и завтра опять сядет на своё прежнее место у кровати любимой, но сейчас его душу отравляло отчаяние. Этот яд уже давно отравлял всех присутствующих в больничном крыле, но сейчас, когда сдался последний, дольше всех сопротивлявшийся человек, надежда совсем покинула нас.

Всё то время, что Том читал, я стоял у изголовья кровати Тины. И когда хирург в неизменном тёмно-синем костюме уже собрался встать со своего места, отложив книгу в сторону, до нас донёсся едва слышный, но такой до боли родной голос:

— Я к вам пишу… чего же боле?.. Что я могу ещё сказать?.. Теперь я знаю, в вашей воле… меня презреньем наказать… Но вы, к моей несчастной доле… хоть каплю жалости храня… вы не оставите меня…

От этих слов моё сердце замерло на несколько секунд, а Том, присев обратно, с крайним изумлением на лице широко улыбнулся и выдохнул:

— С возвращением, Тинь-Тинь…

— Привет, — прошептала она в ответ, открыв глаза и легко приподняв правый угол рта.

***

— Слава богу!.. Прости меня, любовь моя… прости за всё… — прошептала я, с усилием вдыхая воздух в лёгкие, а по телу уже растекалась невыносимая боль, источником которой был нож, проткнувший насквозь мою грудную клетку.

Том с невыразимым страхом смотрел мне в глаза, а мной, несмотря на боль, завладевало спокойствие. Всё, что я сейчас хотела, — это умереть, по-настоящему умереть, совсем. Я не была достойна этой жизни после всего, что успела сотворить.

И вдруг я услышала голос Лестата. Он, как ангел смерти, как всегда появлялся в самый последний момент. Как всегда не вовремя. Том сразу приказал ему принести наркотический анальгетик, и буквально через минуту наркотик уже начал расходиться по моим венам, даря долгожданный покой. С этого момента я всё глубже и глубже погружалась в забвение, и до меня доносились лишь отрывки фраз.

«Она умрёт… сердце… моя кровь, — всё, что я смогла разобрать из полного страха голоса Лестата, а потом до меня донёсся голос Тома: — Она… Лестат».

Дальше слова стали сливаться в одну сплошную кашу, я уже не могла ничего понять. Я уже почти ничего и не чувствовала. Последним ощущением было то, как кто-то поднял меня на руки и куда-то понёс. И сознание погрузилось в небытие.

Боль. Первой всегда появлялась боль. Боль в груди. Я словно плыла в океане: то всплывала на поверхность, и мою грудь охватывали стальные тиски боли, то глубоко погружалась в тёмные воды, и боль исчезала, впрочем, как и всё остальное. Иногда до меня доносились отрывки фраз, но я не понимала их значения. Я не помнила голосов. Я просто слышала кусочки чьих-то разговоров сквозь толстый слой воды.

— Тина…