— Да, конечно… — смущённо проговорила я, а у самой душа ушла в пятки от чувства неизвестности, потому как мы сейчас будем дома совсем одни, и после такого ужина… неужели, после него не будет ничего?

Том галантно открыл дверь автомобиля и помог мне сесть, а затем сам сел за руль, и мы направились домой. Как только мы зашли в холл нашего особняка, я неуверенно сделала несколько шагов до середины зала и остановилась в полной растерянности, не зная, что мне следовало сделать дальше: пойти в свою спальню и всё так же притворяться спящей или… Вдруг за моей спиной раздался отчётливый звук уверенных шагов, и я, не поворачиваясь, почувствовала, что кто-то остановился буквально в десяти сантиметрах от меня.

Он аккуратно положил ладони мне на талию и подошёл совсем близко. Мне было так непривычно, так странно ощущать прикосновения этого человека, которого я знала вот уже больше восьми лет, но в то же время мне очень хотелось, чтобы они продолжались. Я осторожно повернулась к нему лицом и внимательно посмотрела в глубокие чёрные глаза. Я бы никогда не поцеловала его первая, но мне так хотелось, чтобы он набрался уверенности и…

Словно прочитав мои мысли, Том наклонился и неуверенно, едва заметно коснулся губами моих губ. Я так же неуверенно ответила ему, ведь уже больше полувека точно никого даже близко не подпускала к себе, не то что целовала. И почему-то в этот момент мне показалось, что это был и его первый поцелуй тоже.

Спустя минуту этого нежного касания он отстранился от меня и прошептал:

— Я три года этого ждал…

— Вот дурак… — смущённо выдохнула я, крепко прижавшись к нему. — Ты мог намного раньше поцеловать меня, у тебя же было столько возможностей…

— Но мне хотелось, чтобы ты сама этого захотела, — спокойно прошептал Том и так же крепко обнял меня. — И теперь, спустя три года, я увидел это…

— Знаешь, сколько поцелуев ты задолжал мне за эти три года? — немного отстранившись от него, с улыбкой спросила я.

— Примерно. Когда я могу начать отдавать свой долг? — рассмеялся в ответ он, и я быстро прошептала:

— Прямо сейчас! — и уже более уверенно и страстно начала целовать его, обхватив холодными ладонями его лицо. — И может, лет через десять, ты сможешь погасить его…

— Пока я буду отдавать старый, уже образуется новый… — резонно заметил Том, войдя во вкус и так же крепко целуя меня в ответ.

— Ничего, я умею ждать… — произнесла я, скользя руками по его спине.

— Я тоже, — с улыбкой выдохнул Том, и это были далеко не пустые слова: он действительно долго шёл к своей цели. И наконец пришёл.

***

«Да, в этот раз всё по-другому, — размышляла я, лёжа в объятиях Северуса, который совсем недавно крепко заснул. Мне же совсем не хотелось спать, и я невидящим взглядом смотрела в темноту, а передо мной мелькали тени прошлого. — В этот раз всё совсем не так…»

Том ждал три года, чтобы поцеловать меня, а Северус — нет, хотя это, наверное, всё из-за того, что характер у меня в этот раз был совсем другой: в этот раз он не был таким жёстким, таким стервозным. За Тома я сначала вышла замуж, а потом полюбила, с Северусом же всё наоборот: я сначала полюбила его, а потом уже вышла замуж. Том отказался ради меня от мира магии, а теперь я ради Северуса отказывалась от своего мира, пропитанного антисептиками и лекарствами. Для Тома я была преподавателем, я учила его всему, что знала сама, а он был моим самым блестящим учеником, моей гордостью, опорой. В этот же раз я ученица, а Северус — мой учитель, правда, научить меня чему-нибудь полезному он не в силах, поскольку я совсем из другого мира…

Наша с Северусом любовь такая правильная, такая… романтичная, ни одной ссоры, ни одного конфликта. А с Томом… с ним всё было подобно американским горкам: день мы не могли оторваться друг от друга, а потом неделю ругались из-за какой-нибудь мелочи. А потом, после бурной ссоры, снова не могли оторваться друг от друга. Северус боится говорить мне напрямик о каких-то неловких… моментах, а Том… он всегда говорил мне обо всём прямо, ничего не скрывая. Наша с Томом любовь была… такой неправильной, странной, патологической. Но я до сих пор не могла забыть всё это.

Отпустила ли я? Я ведь уже снова вышла замуж… Принятие? Да, наверное… Но сердце щемит до сих пор от воспоминаний о том, как же было хорошо тогда. Сейчас мне тоже очень хорошо, даже слишком, и в глубине души я понимала, что совсем этого не заслужила. Если бы я могла вернуться, я бы сделала тогда по-другому?

Нет. Если бы я тогда рассказала ему обо всём — его бы сразу же убили. Я отдала свою жизнь, жизнь нашего нерождённого сына только для того, чтобы жил он. Чтобы у него была возможность жить дальше, прожить эти жизни и за нас тоже. Он не обязан был расплачиваться за мои ошибки прошлого.

«Я надеюсь, ты счастлив, любовь моя, — прошептала я в пустоту, а на щеках появились две солёные дорожки слёз. — Я так виновата перед тобой… Всё на свете отдала бы, чтобы сейчас попросить у тебя прощения. Хотя бы попросить… большего мне и не нужно… Большего я не заслужила, после всего того, что наговорила тебе тогда… Прости меня, если сможешь. Прости».

***

Несмотря на то что в моей личной жизни наконец наступила белая полоса, для всех остальных жителей старинного замка наступили весьма непростые времена. С наступлением весны Амбридж активизировалась во всю силу, и казалось, что её паранойя достигла своего максимума. Везде и всюду она искала заговоры против министерства и пыталась их предотвратить: за один весенний месяц появился ещё десяток никому не нужных приказов, а «беседы» с чаем с сывороткой правды стали почти что регулярным мероприятием. И всё же эта стерва в розовом была права: в Хогвартсе действительно была подпольная группа, причём создана она была как раз из-за недальновидных действий самой Амбридж. Я сейчас говорю про Отряд Дамблдора. Да, Гарри, как организатор, учитывал то, что наблюдение за ними усилилось в несколько раз, и все, кто входил в Отряд, были весьма осторожны в своих действиях. Но это не спасло их от разоблачения, которое было лишь вопросом времени с учётом всех сложившихся обстоятельств.

Уж не знаю, что сыграло больше в этой трагедии: то, что я с этого триместра добровольно вышла и из Инспекционной дружины, и из Отряда, так что уже не могла мешать одному и помогать другому, или то, что одна из соратниц Гарри и по совместительству соседка Луны по спальне не выдержала давления и добровольно рассказала Главному инспектору Хогвартса о том, где обычно собирался Отряд. Больше она ничего рассказать не успела, так как на её лице сразу же появились ужасные фурункулы, сложившиеся в слово «ябеда». В глубине души я подозревала, что это была работа Гермионы, поскольку прекрасно помнила, как она что-то делала с тем списком, в котором мы все поставили свои подписи, и в глубине души я понимала, что девочка получила по заслугам, но…

Я же врач. Для меня нет правых и виноватых, я должна помогать всем. И именно этим своим профессиональным призванием я и начала, неожиданно для себя, заниматься с начала апреля, когда Дамблдору пришлось взять на себя идею организации Отряда и уйти на некоторое время в тень, хотя он всё ещё оставался в школе в своём кабинете, в который упрямая горгулья никак не хотела впускать теперь уже нового всеми ненавистного директора. И именно с начала апреля в Хогвартсе установилась тирания Амбридж в полном понимании этого слова. Но обо всём по порядку.

Как бы мадам Помфри ни старалась свести эти ужасные гнойники, у целительницы ничего не вышло, так как Гермиона была очень талантливой и начитанной ведьмой, и Мариэтта постепенно скатывалась в ужасную депрессию. Я узнала об этом случайно: Луна как-то в начале апреля опоздала на ужин, и когда я спросила подругу, где она была, то та рассказала мне, что всё это время утешала свою соседку, внешний вид которой теперь был сильно испорчен. Поскольку я изучала психологию на довольно глубоком уровне, ведь долгое время до этого работала в той области медицины, в которой тяжёлые диагнозы и летальные исходы были довольно частым явлением, то умом понимала, что депрессия девочки-подростка по поводу внешности была далеко не блажью, а более серьёзной катастрофой. Мало кто знает, что ежегодно от акне на лице и испорченной внешности идёт на суицид очень большое количество молодёжи, причём независимо от пола, а у Мариэтты было не просто акне, у неё были хорошие гнойники на пол-лица. И её надо было срочно спасать.