— Нет, маманя. На месяц всего. В отпуск приехал.

Лицо ее стало озабоченным:

— В отпуск? Что, все училище в отпуск пустили?

— Нет. Человек пять всего. Вот я, к примеру: работал хорошо, нормы перевыполнял — ну и дали отпуск, вроде, значит, мне премия за ударную работу.

— Понятно. Хорошее дело. — Глаза Анны Кузьминичны снова засияли. — А я как узнала от Катюши, подумала: по какому же это случаю отпустили среди зимы? Не случилось ли чего плохого? Значит, у тебя отпуск как премия! — И тут же заговорила о другом, тоже важном: — Горушка, письмо вчера от папани из госпиталя получила. На-ка, почитай. Он о тебе скучает, все расспрашивает, как учишься да как работаешь. Ты напиши ему прямо сегодня. Пускай порадуется.

Егор читал и чувствовал, как его щеки начинают гореть. Письмо действительно было главным образом о нем. Отец обижался, что Егор ничего не пишет о своей учебе в ремесленном и вообще не рассказывает о своей жизни. Может быть, плохо учится и плохо работает, да просто стыдится писать об этом? Он спрашивал у жены адрес училища, чтобы написать письмо директору и попросить его рассказать об успехах сына. С завистью рассказывал он о письмах, которые получает из колхоза его сосед по койке, сержант Круглов. Дочка Круглова, ученица седьмого класса, пишет ему, что учится только на пятерки да еще и в колхозе работает. А у лейтенанта Зяблина, тоже танкиста, сынишка работает на заводе токарем; его портрет все время на Доске почета, получил уже не одну премию.

— Прочитал? — спросила Анна Кузьминична.

— Прочитал.

— Вот и напиши ему, порадуй. Пускай и он почитает своим товарищам.

— Сегодня же напишу, — ответил Егор, зная, что ни сегодня, ни завтра не напишет отцу, так как писать было не о чем. Не писать же, в самом деле, в госпиталь, что сбежал из училища!

— Маманя, а где работают Максимка Ивкин да Сережка Тюпакин?

— Дружков вспомнил, не позабыл! Они тоже про тебя частенько спрашивают. Максим конюшит, подручным у дедушки Кузьмы. Дедушка хвалит его — не нахвалится. Говорит, такой работяга, десятерых за него одного не надо. Сам недоспит, недоест, а за конем доглядит. А Сережка Тюпакин трактористом стал. Курсы окончил. Одним словом, и твои дружки тоже на хорошей дороге, в люди вышли. Хорошо, что и ты, Горушка, не отстал от других.

Анне Кузьминичне нельзя было долго оставаться дома, и она, рассказав сыну, где и что достать, если захочет поесть, пообещала прийти вечером пораньше и ушла.

Едва Анна Кузьминична скрылась за воротами, во двор вошла Катюша. Как человек, часто бывавший в доме. она, не стучась, прошла через сени в комнату. Девушка была немного смущена, но улыбалась и весело смотрела на Егора.

— Здравствуй!

— Здравствуй, — ответил Егор.

— Что так глядишь — не узнаешь?

— Это ты, Катька? — удивленно спросил Егор. — А я спервоначалу и не узнал. Ты вон какая стала…

— Какая?

— На себя совсем не похожа. Узнать трудно.

Узнать ее было, действительно, нелегко. Летом, когда Егор приезжал в отпуск, она была щупленькой, маленькой, а за последние месяцы так выросла, пополнела и похорошела, что, казалось, ничего общего в ней не осталось с той Катей, которую Егор видел летом.

Она стояла у порога и была довольна впечатлением, которое произвела на Егора; а он не знал, как себя вести дальше, о чем говорить с ней, чувствовал себя неловко и, набычившись, молчал.

— Ты чего? — наконец спросил он.

— Что — «чего»?

— Пришла чего?

— А я к тете Анне пришла.

Не дождавшись приглашения, Катя прошла в горницу. И только когда она села на стул, Егор нашел слова для продолжения разговора:

— Ее дома нет. Ушла уже на метефе.

Катя лукаво рассмеялась и, чуть приподняв голову, сказала:

— А я знаю.

— Чего знаешь?

— Что тетя Анна ушла. Я в окно видела.

— Если видела, так нечего было и приходить.

— Ох, нечего! А может, я тебя пришла посмотреть?

— Чего я тебе — карточка?

— Может, и карточка! — Она расхохоталась и опрометью выбежала из комнаты.

Егор кинулся к окну и увидел мелькнувшую пуховую шаль и синюю телогрейку.

«Вот, черт, какая стала! — подумал Егор. — Летом, когда приходила к матери помочь огород поливать, все смотрела молча, слова было не услышать. Да к сторонке жалась, словно боялась, что ее заметят. А теперь гляди ты! Смелая. И веселая. И вроде красивая стала».

Вечером первым вернулся с работы дедушка Кузьма, отец Анны Кузьминичны. Он уже знал о приезде внука и был очень обрадован, по со свойственной ему последовательностью сразу же начал внимательно расспрашивать Егора: почему пустили в отпуск, кто и какие наставления давал перед дорогой, получил ли внучек денег на билет и сколько именно, и вообще задавал такие вопросы, которые казались Егору неуместными. Но Егор не терялся — он рассказывал об отпуске деду не первому; отвечал не спеша, резонно, и старик поверил, что внук действительно приехал в отпуск.

Одно вызвало у дедушки Кузьмы сомнение: у Егора не было на руках бумажки об отпуске. Но Егор убедил старика, что такие бумажки совсем необязательны, что они выдаются не ученикам, а только рабочим.

После ужина за Егором зашли его бывшие приятели — Максим Ивкин и Сергей Тюпакин. Хотя матери и не хотелось, чтобы в первый же вечер Егор куда-то ушел, по ребята уговорили ее, и Егор стал собираться. Анна Кузьминична посоветовала сыну вместо форменной шинели надеть полушубок, но Максим и Сергей в один голос запротестовали, доказывая, что полушубки носят все колхозные ребята, а вот шинель — только один Егор. Максим и Сергей по очереди примерили шинель и в один голос заявили, что лучше одежды и не придумаешь.

Перекинув ремень гармони через плечо и пообещав матери скоро вернуться домой, Егор ушел в избу-читальню. Там ему очень обрадовались и усадили па самое видное место. Знакомые и незнакомые ребята и девушки, войдя в комнату, прежде всего подходили к нему и здоровались за руку. Почти все девушки обращались к Егору на «вы». Ребята старались сесть поближе, заговаривали с ним, протягивали кисеты с самосадом, предлагали выйти покурить.

Таким почетом и вниманием, как в этот вечер, Егор не пользовался еще никогда.

Вокруг него все время вертелись несколько парнишек. Выбрав удобную минуту, они засыпали его вопросами:

— В чем плавят чугун?

— Егор, когда льют чугун, он какой — совсем жидкий? Как вода или, может, как сметана?

— Когда нужно лить — чугун носят или он сам течет?

— А страшно лить горячий чугун?

— Он совсем красный или малость беловатый?

— От чугуна пожары бывают?

— В городе трудно стать ударником?

— Сталь у вас тоже делают?

— А почему не делают стали?

— Всем передовикам дают отпуск или только самым лучшим?

На вопросы о городе Егор отвечал неохотно: Чем больше ему приходилось говорить о своем отпуске, тем тревожнее становилось на сердце. Куда было бы лучше, если бы никто не спрашивал, почему он дома. Играя старательно на гармошке, Егор пытался казаться веселым, разговаривал и смеялся, но иногда смеялся невпопад, когда не было причины даже для улыбки.

Совсем неожиданно Егор увидел в дальнем углу читальни Катюшу Серикову. Она сидела среди подруг и время от времени поглядывала в его сторону. А когда он поднялся и сказал, что пора домой, она тут же выскользнула из комнаты, спустилась с крылечка и пошла не спеша, словно поджидая его. Она была уверена, что Егор обязательно догонит и они вместе пойдут домой. Но Егора вызвались провожать ребята. Катя свернула в сторону и пошла домой одна.

Егору было чрезвычайно приятно, что товарищи обращаются с ним, как с заслуженным человеком, как с почетным гостем, но в то же время становилось страшно: ведь он знал то. чего не знали другие. Он понимал, что рано или поздно в колхозе все равно узнают правду о нем, и боялся думать, как после этого станут относиться к нему знакомые.

Ему было ясно: тогда всё будет совсем не так, как было сегодня.