— Я сейчас прочитаю. В общем, ребята, дирекция и партийная организация эмтээс за хорошую работу благодарят всю шефскую бригаду, пишут, что ребята работали, не считаясь со временем, и благодаря их старанию эмтээс успешно закончила ремонт и своевременно начала весенний сев. Потом в письме говорится, что делали токари, слесари — о каждом в отдельности.
— Все, значит, так, как я советовал! — хвастливо обронил Мазай. — Здорово получается, товарищ мастер, правда?
Селезнев, усмехнувшись, спросил:
— Так, может, ты и письмо продиктовал? А?
Мазай пожал плечами:
— Диктовать-то не диктовал, ну, а все ж приблизительно подсказал что смог.
Вдруг Оля подняла руку:
— Товарищ Батурин, можно вопрос? У нас прошел слух, будто в Платовке хотели назначить Мазая заместителем директора эмтээс, просили очень, а он заупрямился. Не пойду, говорит, и все. Если уж идти, так только директором. Не пишут об этом?
Ребята рассмеялись, а Батурин даже не улыбнулся,
— Об этом в письме ничего нет, а вообще о Мазае, Жутаеве и Бакланове пишут, и неплохо. Вот слушайте.
Он развернул лист, написанный на машинке, и громко, выразительно начал читать:
— «Большую помощь оказали формовщики Мазай, Жутаев и Бакланов. Без помощи мастера они заформовали все нужные детали, удачно провели плавку. Литье оказалось высококачественным. Мазай освоил формовку остродефицитной шестеренки для сеялки, и теперь эмтээс не испытывает в ней нужды…»
Мазай не ждал такой похвалы. Хотя он и надеялся, что Маврину неизвестно о его оплошности, но, когда Батурин начал читать, у него заныло сердце. Сейчас же он был полон радости, но показать ее не хотел.
Батурин прервал чтение, сунул письмо под мышку и оглушительно захлопал в ладоши:
— Браво! Молодец Мазай!
Сережа соскочил с лестницы и закричал:
— Ура Мазаю! Качать Ваську!
— Качать!
— Качать знатного литейщика!
Не успел Мазай опомниться, как десяток крепких рук схватили его и подбросили в воздух.
Мазаю было приятно такое чествование, он был не в силах скрыть радостную улыбку и не отбивался. Он принял «качание» как должное и даже вытянулся горизонтально, чтобы удобнее было его подбрасывать. Но для вида он уговаривал друзей:
— Хватит! Хватит! Уроните, расшибете ударника.
— Будет, ребята! Будет, — сказал Селезнев, — а то до смерти закачаете.
Мазая под команду «взяли» подбросили последний раз высоко-высоко, подхватили на лету и бережно поставили на землю. К нему тут же подскочила Оля Писаренко и, изогнувшись в картинном поклоне, подобострастно затараторила:
— Василий Павлович, с удачей вас! Станете большим человеком — не забудьте нас, маленьких. А то бросишь возле вас якорь, вы не то что в кают-компанию попросите — на камбуз угоните, да еще палубу заставите драить.
Выходка Оли вызвала смех, но на Мазая подействовала, как ушат холодной воды. От хорошего настроения не осталось и следа. Он чуть было не толкнул Олю — сдержал себя вовремя и грубовато ответил:
— Брось, Ольга, старое перемалывать. Ты новенькое скажи.
Оля хотела что-то ответить Мазаю, но Батурин призвал расшумевшихся ребят к порядку:
— Внимание! Я еще не дочитал письма. Слушайте дальше.
— Читайте, читайте, товарищ Батурин!
— «О формовщике Жутаеве нужно сказать особо. Он не только работал сам, трудился не покладая рук, но и руководил всей бригадой формовщиков…»
— Неправда! — резко выкрикнул Мазай. — Может, кем и руководил, только не мной! Я и без него знаю, что делать, и нечего лепить его ко мне.
— Как же это получается, Мазай? — спросил Батурин. — Ведь ты же говоришь, что почти диктовал письмо директору эмтээс. Выходит, надиктовал на свою голову.
— А что вы лепите ко мне этого… этого друга?
— Послушайте Василий Мазай, — официальным тоном одернул его Селезнев, — когда вы научитесь вести себя как следует?
— А я и веду себя как следует, — не сдавался Мазай. — А раз неправда — никто мне рта не закроет. Подумаешь, нашли мне вожатого! И без него дорогу знаем, не заблудимся.
— Василий Мазай, вы грубо разговариваете со старшими, — еще строже сказал Селезнев. — А вот Жутаев умеет держать себя. Потому его и ставят выше вас, и будут ставить. И правильно ставят.
— Васька, брось, ведь нехорошо, — тихонько шепнул Мазаю Сергей.
— Отстань!
— Читайте дальше, товарищ Батурин, — предложила Оля.
— Потише! Продолжаю: «Скромный, серьезный, дисциплинированный, Жутаев был примером и для нашей молодежи. Такими ребятами, как Жутаев, ремесленное училище может гордиться!» Вот, ребята, и все.
Оля почти вплотную подошла к Жутаеву, захлопала в ладоши и, не скрывая радостной улыбки, закричала:
— Борька — молодец! Качать его! Качать белобрысого!
— Качать! Качать!
Жутаев побежал прочь, но его догнали и схватили:
— Не уйдешь!
— Ребята, не за что. Не нужно, — отбивался Борис.
— Держись за землю!
Ему удалось вырваться. Но далеко во дворе его все же поймали. Началась возня и послышались крики: «Раз, два, взяли!»
У вагранки остались Селезнев, Батурин и Мазай.
— А нехорошо ты себя ведешь, Василий. Очень нехорошо. Характер у тебя просто невозможный, — сказал Селезнев.
— Ну и пускай, товарищ мастер! Мой характер ни у кого еды не просит. Какой есть, такой и есть.
— Нет, — горячо возразил Селезнев, — неверно это! Среди людей живешь, в советском обществе. У нас не за красивые глаза людей ценят, а за их дела, за их душу. Ломать тебе свой характер нужно.
— Твой характер, — поддержал Селезнева Батурин, — может тебе всю жизнь испортить. С тобой ни дружить, ни знаться никто не будет.
— Ну и не нужно! Кланяться не пойдем.
Лицо Батурина покрылось румянцем. Он стиснул в кулаках свой ремень и, стараясь быть не очень резким, решительно сказал:
— Эх, ты! «И не нужно, кланяться не пойдем!» Ты хоть бы подумал, прежде чем говорить. Жизнь тебя еще не терла, вот ты и не понимаешь, что значит потерять уважение товарищей, что значит остаться одному.
— А я и не хочу оставаться один! И не останусь. В группе меня слушаются? Слушаются… Значит, уважают, а не просто так себе…
— Не всегда человека слушаются из-за уважения, — возразил мастер. — Я вот еще помню, до революции работал на одном заводе, так там мастер был — любил угощать нашего брата зуботычинами да штрафами. Молчали мы, терпели, слушались. А потом поймали его, посадили в грязную тачку и вывезли за ворота завода. В мусор вывалили. Уважение — большое дело. И заслужить его нелегко. Ты лучше скажи, Василий, только по совести: ребята в группе по-старому тебя слушаются? Как, скажем, в прошлом году?
Мазай взглянул на Батурина, потом на Селезнева, опустил голову и нехотя сознался:
— Не все… Как Жутаева прислали в группу, все и началось. Вы его в другую подгруппу переведите, чтобы хоть в цеху глаза мне не мозолил.
Селезнев укоризненно покачал головой:
— Так рассуждать может только человек с исключительно большим самомнением. Гордец! Себялюб!
— А если он у меня дисциплину разваливает? Тогда что?
— Неправда, Мазай, — категорически возразил мастер. — Не нужно лгать на человека. Он ни при чем. Хочешь, я скажу, в чем дело? В группе тебя слушались не потому, что уважали, а просто побаивались. Да-да! Ты в группе ввел кулачную дисциплину. А пришел Жутаев, ребята сразу и поняли, на кого нужно равняться да к кому присматриваться.
— Твой кулачный авторитет и растаял, — добавил Батурин, — как лед на огоньке. Так-то вот. Подумай над этим, пока не поздно. Товарищей потерять легко, нажить труднее.
НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ
А ребята тем временем возвращались в цех. Мимо прошли несколько формовщиков.
