Егор слушал директора не отрывая глаз. Он привык видеть Колесова строгим, требовательным, даже суровым. Сейчас же его лицо было добрым, озабоченным, а говорил он с Егором просто и задушевно, как хороший товарищ.
— Вот мне и хотелось вам сказать — не теряйтесь. Все обойдется и будет хорошо.
— Постараюсь, товарищ директор.
Колесов поднялся, положил руки на плечи Егора:
— Ну что ж, Бакланов, идите. Желаю вам большого, настоящего успеха!
— Спасибо, товарищ директор.
— Идите побродите немного по городу, постарайтесь отвлечься от мыслей о концерте. Почему не пойти, например, на набережную, посмотреть, как выглядит Урал, не осел ли лед на реке… Сегодня день прекрасный, а вечер и того лучше… Да-да, чуть не забыл: когда будете выходить на сцену, вспомните, что все наше училище ждет, волнуется за вас и желает вам большой, настоящей удачи.
КОНЕЦ ГИТАРЫ
С того дня как Мазая «пропесочили в «Крокодиле», он подчеркнуто сторонился товарищей, разговаривал лишь при крайней необходимости, а в комнату в иные дни приходил только ночевать. Он повсюду говорил, что «продернули» его неправильно, что подвели «друзья», с которыми он хотел просто пошутить, а они и рады были придраться к случаю. Его выслушивали, не верили и начинали подшучивать. Мазай злился и пытался заводить ссору. Раньше в подгруппе Мазая его слово было законом, а в последние дни Ваську слушались неохотно, ребята старались обойтись без его вмешательства. Раньше Васька Мазай всегда был среди ребят, всегда был заводилой, а теперь нередко оставался один. Он делал вид, что не интересуется товарищами по учебе, по бывало и так, что ему хотелось раствориться в коллективе, работать как все, смеяться как все и дружить как псе.
Вот и сейчас Коля, Борис и Сережа, ожидая Егора, прихорашивались, оглядывали костюмы друг друга, а Мазай одиноко сидел у окна и медленно водил пальцами по струнам гитары. Его задумчивые, широко открытые глаза уставились в одну точку. Струны Мазай перебирал по привычке, даже не зная, какую мелодию играет.
Жутаев то и дело посматривал па Мазая. Он понимал, что у того настроение далеко не праздничное… Поманив пальцем Сережу, Жутаев вышел в коридор:
— Давай позовем с собой Ваську.
— А его разве не звали? Ведь отказался.
— Нет, Сережка, так нельзя. Язык у нас не отвалится, если скажем еще раз.
— Нравится — упражняйся, а я звать Мазая больше не буду. Я знаю, тебе жалко, что мы уйдем, а он один останется. Ну и пусть! Не мы в этом виноваты, а он. Пусть подумает — может, что-нибудь поймет.
— Я все же позову.
На предложение Жутаева пойти в город Мазай ничего не ответил, словно и не слышал.
— Васька, ты почему молчишь? Пойдем, говорю, в город. Если сводку нужно составить, за праздники успеешь. Необязательно сейчас. Пойдем! Слышишь?
— Не глухой, слышу. Собрались? И топайте. А мне без вас лучше. Просторнее, и воздух чище.
— Ну и оставайся. Черт с тобой! — не выдержал Сережа. — Его зовут как человека, а он грубит.
Дело не обошлось бы без новой ссоры, но в коридоре послышался скрип ботинок, и в комнату вошел разряженный, немного взволнованный Егор.
— Ты что так долго? — спросил Борис. — Мы совсем заждались.
— О чем говорили? — поинтересовался Сережа.
— Пошли! Дорогой расскажу… Хороший он, ребята, человек!
— Кто? — спросил Сережа.
— Наш Иван Захарович, — негромко ответил Егор.
Мазай незаметно, искоса поглядывал на них. Ему не хотелось оставаться одному, он тоже пошел бы, но… он же сам отказался идти. Ребята вышли. Мазай был недоволен собой и жалел, что покапризничал, когда его приглашали второй раз. Если бы они еще раз…
Последним выходил Епифанов.
— Коля! — окликнул его Мазай.
— Что тебе, Васька?
— Да так… Значит, тоже идешь?
— Иду. А что?
— Так. Ничего. Иди, иди.
У Васьки была слабая надежда, что Коля пригласит его с собой — тогда бы он не стал больше отказываться, но Коля не догадался и ушел.
Мазай в два прыжка очутился у порога и выглянул в коридор. Там уже никого не было. Он хлопнул дверью и вернулся в комнату. Тут на глаза ему попалась гитара. Он обеими руками схватил гитару за гриф, размахнулся и изо всех сил ударил ею о спинку кровати.
ВПЕРВЫЕ НА СЦЕНЕ
— Бакланов, па выход.
Егор держал в руках программу, он знал, что сейчас его позовут, по, когда услышал слова конферансье, вдруг почувствовал, что сердце стало биться редкими, сильными толчками; они отдавались в висках, в ушах и по всему телу, а в голове появился шум, сквозь который слышался мелодичный звук, словно издали доносилась своеобразная музыка бубенцов.
Увидев, что Егор идет, слегка пошатываясь, многое видавший на своем веку конферансье сразу же понял, в чем дело, хлопнул Егора по плечу и, стараясь подбодрить его, бойко заговорил:
— О, да вы совсем молодцом выглядите! Будто не первый, а тысячу первый раз идете на сцену. И правильно делаете: бояться совсем нечего. Шагайте за мной, дорогой юноша!
Когда пришли за кулисы, закончился очередной помер программы. Со сцены вышли две девушки, исполнявшие фронтовые частушки, и старушка аккомпаниаторша. Она же должна была аккомпанировать и Бакланову. Старушка подошла к Егору и, погладив его тонкими, длинными пальцами по рукаву, сказала:
— Сейчас вы? Крепитесь, все будет хорошо. Пойте, как вчера па репетиции, свободно, не привязывайте себя к роялю, а рояль вас не подведет… Тихо! Объявляют.
Шум аплодисментов смолк, и в наступившей тишине до Егора донесся звонкий голос конферансье:
— Следующий номер нашей концертной программы — сольное пение! Выступает ученик третьего ремесленного училища города Чкалова Егор Бакланов. У рояля — пианистка Высоцкая. «Песня о Родине», музыка Иванова, слова Сорокина.
— Идите! — Пианистка подтолкнула Егора вперед.
Когда Егор вышел на сцену, в глаза ударил такой яркий свет, что он зажмурился и остановился.
— Дальше, идите дальше, — услышал он чуть уловимый шепот пианистки.
Егор сделал еще несколько шагов и встал немного поодаль от рояля. Отовсюду били яркие прожекторы — и снизу, и сверху, и с боков, — они слепили глаза, и Егор не мог смотреть. В зрительном зале было темно и тихо.
Раздался первый, условный аккорд рояля, который значил для Егора, что нужно приготовиться. За ним второй — и Егор запел. Ему мешали руки, он никак не мог найти им место и оттого волновался, почти не слушал музыку и не всегда попадал в лад с роялем. Вдруг Егор вспомнил совет своего доброго шефа Нефедова и положил обе руки на ремень гимнастерки.
Неловкость пропала, Егор запел увереннее. Глаза немного освоились со светом, и он уже не жмурился, но все еще не мог заставить себя петь во всю силу голоса. В общем, пропел он неплохо, и в зале зааплодировали.
— Сейчас Егор Бакланов исполнит фронтовую лирическую песню «Жди меня». Слова Константина Симонова, музыка местного композитора Рыбакина! — объявил конферансье.
тихо и задумчиво запел Егор. Нравилась ему эта песня, выученная им после возвращения в Чкалов. Нравилась своей простотой, грустной мелодией, а больше любил Егор ее из-за слов и, когда начинал петь, видел Платов-ку, свой дом, мать, которую недавно так обидел, а рядом вырисовывался образ Катюши… Егору казалось, будто этой песней он разговаривает с дорогими людьми, которые сейчас далеко от него.
