Все утро Егору хотелось остаться одному, чтобы не ждать каждое мгновение, что вот сейчас заговорит дед или мать, заговорят о том, что хочется забыть. Но, когда наконец ушла мать и он остался один, на душе не полегчало.

И снова, уже в который раз, Егор подумал о военкомате. Эта мысль возвращалась все настойчивее. Наконец он убедил себя, что другого выхода нет, и начал собираться. Сначала Егор надел было форменную шинель, но сообразил, что в ней любой человек даже издали сразу узнает его. Он торопливо снял шинель, надел полушубок и вышел. Прямо перед собой, через дорогу, он увидел избу Сериковых, и ему захотелось тенью промелькнуть мимо, чтобы никто не заметил его, особенно Катюшка. Стараясь не смотреть на окна Сериковых, Егор вышел на улицу.

У ВОЕНКОМА

Военный комиссар был занят.

— А вы по какому вопросу? — спросил дежурный.

— Да так. Разговор один есть.

— Может, с кем-нибудь другим побеседуете? Необязательно с комиссаром. Вы не стесняйтесь, говорите, зачем пришли.

— Нет, у меня дело до комиссара.

Поняв, что Егор ни с кем другим, кроме военкома, не хочет говорить, дежурный предложил ему подождать. Вскоре из кабинета вышел уже немолодой майор.

— Товарищ военком, — обратился к нему дежурный, — к вам просится вот этот гражданин.

Военком взглянул на Егора, потом на ручные часы и пригласил:

— Прошу.

Усадив Егора против своего стола, он спросил, в чем дело.

— Я, товарищ военком, пришел проситься насчет фронта, — несмело начал Егор.

— Как, то есть, «проситься насчет фронта»?

— Ну, чтобы, значит, взяли меня.

— Вы хотите на фронт?

— Да.

— А сколько вам лет?

— Семнадцатый доходит… Товарищ военком, возьмите меня на фронт! Вы не думайте, что я могу чего-нибудь забояться — куда хотите посылайте, все равно не подведу. Пошлите! Потом сами увидите, что не зря я говорил.

— Рано вам говорить об этом. В армию у нас призываются только взрослые. Понимаете? Совершеннолетние.

— Ну, если на самый фронт нельзя, возьмите в труд-армию. Может, окопы рыть или патроны подтаскивать. Я на все согласный, только возьмите.

У Егора был такой растерянный вид и говорил он таким умоляющим тоном, что военком почувствовал тут не обычное желание подростка попасть на фронт, а что-то другое.

— Скажите, почему вы надумали проситься на фронт?

Егор что-то невнятно промямлил.

— Давайте условимся, товарищ, — сказал военком. — Если вы не хотите быть откровенным, лучше вообще прекратим разговор. Я же вижу, что вы увиливаете, стараетесь ловчить, а зачем это? Будете говорить откровенно?

Егор кивнул головой.

— Хорошо. Теперь скажите: откуда вы родом?

— Я здешний.

— Здешний? А как фамилия?

— Бакланов.

— Знакомая фамилия. Тракторист Константин Бакланов не родственник?

— Отец.

— Вот как! Отец?

— Он был трактористом, а теперь в госпитале.

— Правильно. Значит, Константин Бакланов ваш отец? Большой он человек. Настоящий человек. Он на фронт добровольцем ушел.

— Вот и я хотел…

— Ничего не получится. Война идет к концу, скоро не на фронт, а с фронта люди поедут. Живите пока дома, работайте в меру своих сил. Вы в колхозе?

— Нет.

— А где?

— Был в ремесленном, а сейчас дома. Хотел в колхозе работать. Ну, а теперь передумал…

— Вы окончили училище?

— Нет.

— В Чкалове учились?

— В Чкалове.

— Почему же вы сейчас дома? А училище как?

Егор молчал, опустив глаза.

— Исключили?

— А за что исключать? Я сам ушел.

— Как, то есть, «сам ушел»?

— Ну… сбежал, — тихо выговорил Егор.

— Сбежал?!

Брови военкома сурово сдвинулись, он словно впился взглядом в Егора и медленно встал. Потом стремительно сел и забарабанил пальцами по столу.

— Хорошенькая история! Сбежать из ремесленного училища! Отец, конечно, ничего не знает? И ты еще пришел проситься добровольцем в армию?! Ну, так вот: добровольцами мы зачисляем не всех желающих, а самых лучших, дисциплинированных, надежных. А ты, какая уж тут дисциплина!.. Нет, об армии давай пока не говорить. Давай-ка подробнее расскажи, из-за чего удрал из училища. Согласен?

— А чего не рассказать? Расскажу.

Военком внимательно слушал рассказ Егора. С его лица постепенно исчезала строгость, и глаза его становились все добрее. А когда Егор кончил, военком сказал:

— Глупо ты поступил, очень глупо. Но не в этом сейчас дело. На фронт мы, конечно, тебя не возьмем. Об этом и говорить нечего. Я хочу дать тебе другой совет: не теряя ни одного дня, пиши заявление своему директору, проси разрешения вернуться в училище. Обязательно. Напишешь?

— Не знаю…

— Не хочешь?

— Не примут обратно…

— А ты напиши. За просьбу ведь не бьют.

— Написать нетрудно. Только все это зря.

— Может, и не зря! Потом увидим. Я тоже напишу директору: буду просить за тебя. Не возражаешь? Ну, чего же ты молчишь?

— Напишите.

ПОКАЖИ УДОСТОВЕРЕНИЕ

Из военкомата Егор пришел, еще больше ощущая тяжесть своего проступка.

Он посидел в кухне, походил из угла в угол, прошел в горницу, не зная для чего, открыл сундук, снова закрыл его и опять побрел в кухню. Затем взял гармонь и растянул мехи. Пальцы торопливо пробежали по клавишам, и поток звуков, не связанных никакой мелодией, заполнил комнату. Сердито урчали басы, громко и назойливо вскрикивали дисканты, и казалось, что все эти звуки играют меж собой вперегонки, каждый мчится вперед, стараясь обогнать другие.

Но вот звукам надоела беспорядочность, и они начали выстраиваться, равняться в рядах, по ранжиру, и тихая, печальная мелодия старинной песни заполнила избу, гармонь почти словами стала выговаривать: «Разлука ты, разлука, чужая сторона». Егор не собирался играть эту мелодию, она пришла сама, потому что на душе у него было тоскливо. Когда у человека на сердце тоска, он ищет не веселых песен, чтобы утешить грусть, — его песни только усиливают тоску.

Егор весь отдался мотиву и старался мягко разводить мехи и осторожно нажимать на клавиши, чтобы мелодия была легкой и напевной, чтобы извлечь из гармони самые нежные звуки.

Он не слышал, как в комнату вошли Максим Ивкин и Сережка Тюпакин.

— «Разлуку» наигрываешь? — спросил Максим и протянул Егору руку. — Здорово!

— Здорово, — ответил Егор и отложил гармонь в сторону.

«Наверно, еще ничего не знают», — подумал он, окинув обоих подозрительным взглядом.

— Садитесь.

— Сесть можно, — согласился Максим.

— В ногах правды нет, — добавил Сережка.

«Нет, всё знают, — решил Егор. — Но зачем же они пришли?»

И хозяин и гости сидели молча, разглядывали стены, висевшие на них давно знакомые фотографии и чувствовали себя очень неловко. Наконец Максим, глядя себе под ноги, спросил:

— Слушай, Егор, у тебя отпускное удостоверение есть? Или вообще какая-нибудь бумажка о том, что ты в отпуску?

Егор побледнел. По спине у него пробежали холодные мурашки, и все тело стало вдруг легким, невесомым и бессильным.

— Удостоверение?.. Есть у меня. А что?

— Я же говорил тебе, Максим! — обрадовался Сережка Тюпакин. — Говорил, что все это утка, вранье, а ты не верил… Тут, понимаешь. Егор, слух про тебя прошел, такой нехороший… В общем, ну его, и рассказывать не стоит. Одним словом, чепуха такая… Бабьи сплетни. Выдумать все можно…

Максим остановил его:

— Погоди, Сергей. — Он тихо, но категорически потребовал: — Покажи удостоверение.

— А зачем тебе?

— Просто так, ни за чем.

— Доставать далеко.

— Ну уж и далеко! Под землей, что ли?

— Не под землей. Покажу как-нибудь.

— Нет, ты сейчас покажи.

— А ты что за контроль нашелся, чтоб тебе документы показывать?