А потому он сел в свой серебристый «линкольн» и со скоростью девяносто миль в час помчался по автотрассе Балтимор – Вашингтон. Он не часто превышал скорость. Но сейчас ему было плевать на какие бы то ни было правила. Нет, в глубине души это ему, конечно, претило. Он ненавидел всех нарушителей порядка – участников маршей мира, наркоторговцев и их клиентов, гомосексуалистов и феминисток, рок-музыкантов и прочих нонконформистов, умудрившихся испоганить американские традиции. И одновременно ему были глубоко противны те, кто указывал, где припарковать машину, какую зарплату платить служащим или сколько именно огнетушителей должно находиться в лаборатории.

Он ехал и размышлял о контактах Джима Пруста в спецслужбах. Может, это всего лишь жалкая кучка старых вояк, которые забавляют друг друга рассказами о том, как они в свое время шантажировали активистов антивоенного движения или организовывали убийства президентов Южной Африки? Или все они еще в деле? Помогают друг другу до сих пор, как члены мафии, возвращают старые долги с почти религиозным рвением или эти дни давно миновали? Ведь Джим уже давно ушел из ЦРУ. Но кто их там разберет?…

Час был уже поздний, но Джим дожидался Беррингтона в своем кабинете в Капитолии.

– Что, черт побери, такое случилось, что ты не можешь сказать по телефону? – спросил он.

– Она собирается запустить свою компьютерную программу по файлам ФБР с отпечатками пальцев.

Джим побледнел.

– И у нее получится?

– Ну, с данными дантистов получилось, так почему не выйдет с отпечатками пальцев?

– Господи Иисусе!… – пробормотал Джим.

– Как думаешь, сколько у них может храниться этих отпечатков?

– Насколько я помню, свыше двадцати миллионов наборов. Причем далеко не все принадлежат преступникам. Ведь не думаешь же ты, что в Америке столько преступников?

– Не знаю. Возможно, у них до сих пор хранятся отпечатки умерших. Сосредоточься, Джим, умоляю! Надо ее остановить!

– Кто у нее в ФБР?

Беррингтон протянул ему распечатку, сделанную с письма Джинни. Пока Джим читал, Беррингтон осмотрелся. Стены кабинета Джим украсил снимками своей собственной персоны со всеми американскими президентами после Кеннеди. Вот капитан Пруст отдает честь Линдону Джонсону; вот майор Пруст с прямыми светлыми волосами пожимает руку Дику Никсону; вот полковник Пруст неодобрительно поглядывает на Джимми Картера; вот генерал Пруст обменивается шутками с Рональдом Рейганом, и оба они хохочут. А на этом снимке Пруст в строгом деловом костюме – он помощник директора ЦРУ и поглощен беседой с нахмурившимся Джорджем Бушем. И наконец, сенатор Пруст, уже совсем лысый и в очках, грозит пальцем Биллу Клинтону. Были и другие фотографии: он танцует с Маргарет Тэтчер, играет в гольф с Бобом Доулом, катается на лошадях с Россом Перо. У Беррингтона тоже было несколько подобных снимков, но у Джима их целая галерея. На кого он старался произвести впечатление? Скорее всего, на самого себя. Лицезрение собственной персоны в компании сильных мира сего, должно быть, внушало Джиму мысль о том, что и сам он важная персона.

– Сроду не слыхивал об агенте по имени Гита Сумра, – сказал Джим. – Так что, наверное, не велика шишка.

– А кого ты лично знаешь в нынешнем ФБР? – нетерпеливо спросил Беррингтон.

– Когда-нибудь встречался с супругами Крин, Дэвидом и Хилари?

Беррингтон отрицательно помотал головой.

– Он помощник директора, она бывшая алкоголичка. Обоим под пятьдесят. Десять лет тому назад, когда я еще возглавлял ЦРУ, Дэвид работал на меня. Он занимался дипломатическим корпусом, собирал данные на все посольства, их сотрудников, естественно, интересовался их шпионской деятельностью. Мне нравился этот парень. Но в один прекрасный день Хилари напилась, села в «хонду» и насмерть задавила ребенка в Спрингфилде. Это была шестилетняя девочка, негритянка. А она не остановилась, проехала дальше, притормозила у какого-то универсама и позвонила Дэйву в Лэнгли. Он, конечно, сразу примчался туда на своей машине, забрал жену и отвез домой. А потом сообщил в полицию, что у них угнали «хонду».

– Но затем что-то пошло не так?

– Да. Отыскался свидетель, видевший, что за рулем «хонды» сидела белая женщина средних лет. И еще нашелся один настырный детектив, знавший, что женщины не так часто крадут машины. Возможно, именно тот свидетель опознал Хилари, на нее надавили, и она во всем созналась.

– Ну а дальше?

– Я лично пошел к прокурору округа. Тот твердо вознамерился засадить их обоих в тюрьму. Я поклялся, что дело это непростое, что тут замешаны вопросы национальной безопасности. И убедил его снять обвинение. Хилари начала посещать Общество анонимных алкоголиков, вылечилась и с тех пор не пьет.

– А Дэйв перешел в ФБР и сделал там неплохую карьеру.

– Да, и он обязан мне по гроб жизни.

– Он может остановить эту даму по имени Гита?

– Он один из девяти помощников директора, подчиняется ему напрямую. Подразделением отпечатков пальцев он не занимается, но считается в Бюро весьма влиятельным человеком.

– Так сможет или нет?

– Да не знаю я! Спрошу, ладно? Если это можно сделать, он сделает. Исключительно для меня.

– Договорились, Джим. – Беррингтон поднялся. – Садись за этот долбаный телефон и звони своему приятелю.

Джинни включила в лаборатории свет, Стив прошел в помещение следом за ней.

– Генетический язык имеет четыре ключевые буквы, – сказала она. – А, Ц, Г и Т.

– И что же они означают?

– Аденин, цитозин, гуанин и тимин. Это химические соединения, привязанные к длинным центральным цепочкам молекулы ДНК. Они образуют слова и целые предложения, например: «Прикрепи к каждой ступне по пять пальцев».

– Но ведь в ДНК каждого человека записано, что надо прикрепить по пять пальцев к каждой ступне.

– Верно. Твоя ДНК очень схожа с моей и с ДНК всех остальных людей в мире. У нас также много общего с животными, поскольку они сделаны из тех же белков.

– Так в чем же тогда может быть разница между моей ДНК и ДНК Денниса?

– Между словами встречаются маленькие вставки, которые как бы ничего не означают, просто набор букв, бессмыслица. Они подобны пробелам между отдельными словами в предложении. Их принято называть олиго-нуклеотидами, но мы называем их просто «олиго». И вот в пространство между словами «пять» и «ступня» могут затесаться олиго, обозначаемые ТАТАГАГАЦЦЦЦ, причем повторяться это может несколько раз.

– И что же, у всех есть этот ТАТАГАГАЦЦЦЦ?

– Да, но число повторений различно. Допустим, у тебя между словами «пять» и «ступня» может быть тридцать один ТАТАГАГАЦЦЦЦ, а у меня этот пробел может быть заполнен целыми двумястами восемьюдесятью семью олиго. Но это не имеет принципиального значения, поскольку эти олиго ничего не означают.

– Тогда как же сравнить мои олиго с олиго Денниса?

Она показала ему прямоугольную пластину размером с книжку средней величины.

– Мы покрываем эту пластину гелем, делаем внутри него щелевидные углубления и капаем в них образчики твоей ДНК и ДНК Денниса. А потом помещаем пластину вот сюда… – На столе стоял небольшой стеклянный контейнер. – Пропускаем через гель электрический ток в течение двух часов. Под воздействием тока фрагменты ДНК просачиваются сквозь гель, образуя прямые линии. Но мелкие фрагменты движутся быстрее крупных. А потому твой фрагмент, состоящий из тридцати одного олиго, опередит мой из двухсот восьмидесяти семи.

– А как вы можете проследить за их движением?

– Мы используем химические вещества под названием «зонды». Они обладают способностью внедряться в определенные олиго. Допустим, у нас имеется олиго, притягивающий к себе ТАТАГАГАЦЦЦЦ. – Джинни показала ему кусочек ткани, напоминающий мочалку для мытья посуды. – Берем нейлоновую мембрану, пропитанную зондовым раствором, и накладываем ее на гель. Фрагменты, находящиеся в нем, сразу же начнут впитываться. Мало того, зонды испускают свечение, так что получается нечто вроде фотографии. – Она посмотрела на второй контейнер. – Вижу, Лиза уже наложила нейлоновую мембрану на пленку с гелем. – Она, щурясь, всмотрелась. – Думаю, рисунок уже успел образоваться. Теперь нам надо лишь зафиксировать пленку.