Может быть, и Лестер Купер, и его облаченный в зеленые мундиры суд боятся неожиданной атаки?

Но со стороны кого? Любопытствующей публики? Это было бы понятно. Тогда бы Боннер был признан соучастником.

Или они боятся самого соучастника? Боятся Пола Боннера? Дискредитируя его, они тем самым как бы убирают его с поля боя, не давая возможности ничего у него выяснить?

Его как бы нет. Испарился...

Такси остановилось у ворот. Расплатившись, Тривейн направился к массивному входу с распластавшимся над двойными дверями золотым орлом и надписью: «Через этот вход прошли лучшие люди, закаленные в боях».

Внизу, под надписью, Эндрю заметил дату сооружения здания: апрель 1944.

История. Другая эра. Целая жизнь прошла с тех пор, когда подобные надписи были естественны и необходимы.

Время надменных рыцарей. Теперь таких нет: сегодня они показались бы глуповатыми. «И это тоже несправедливо», – подумал Тривейн.

Охранник у камеры Боннера признал Тривейна и открыл ему дверь. Боннер сидел за стальным столиком и что-то писал на бланке со штампом военной канцелярии. На звук отворившейся двери он повернулся и взглянул на Тривейна, однако ни встать, ни протянуть вошедшему руку не спешил.

– Сейчас закончу параграф и – к вашим услугам. – Майор вернулся к своему занятию. – По-моему, меня тут считают полным идиотом. Адвокаты, которых вы наняли, заставляют меня записывать все, что я могу вспомнить. Говорят, когда перед глазами запись, мысли работают лучше – или что-то в таком духе.

– Что ж, в их словах есть смысл. Когда события связно изложены, я хочу сказать. Нет-нет, продолжайте, не спешите. – Тривейн опустился на единственный стул и стал молча наблюдать за майором. Наконец Боннер отложил карандаш в сторону и, размяв плечи от долгого сидения, повернулся к «шпаку». В его взгляде сквозило явное пренебрежение человека военного к гражданским лицам.

– Я настаиваю на том, чтобы возместить расходы на адвокатов, – сказал Боннер.

– Нет необходимости. Это самое малое, что я мог для вас сделать.

– А я не хочу. Я попросил, чтобы все счета адресовали мне лично, но они говорят, это невозможно. Так что верну деньги сам... По правде говоря, меня вполне бы устроили военные юристы, но, думаю, у вас были свои причины.

– Просто дополнительная страховка.

– Для кого? – Боннер уставился на Тривейна.

– Для вас, Пол.

– Ну, ясно. Можно было бы и не спрашивать... А чего, собственно, вы хотите?

– Может, мне лучше выйти и опять войти? – грубовато спросил Эндрю. – Что с вами? Мы же на одной стороне, Пол!

– Да неужели, господин президент?

Слова пронзили Тривейна, как удар хлыста по лицу. Он пристально смотрел в глаза Боннеру, не произнося ни слова. Несколько секунд оба молчали.

– Я думаю, вам лучше объясниться.

И Боннер стал объяснять. Тривейн изумленно слушал, ни проронив ни слова, пока майор излагал ему короткую, но совершенно необычную беседу, состоявшуюся у него с бригадным генералом Лестером Купером, уходящим в отставку.

– Так что больше никому не придется рассказывать эти тщательно продуманные истории. Никому эти сложные объяснения не нужны...

Ни говоря ни слова, Тривейн встал и отошел к окошку, Во дворе морщинистый полковник что-то объяснял взводу молодых лейтенантов. Кое-кто, слушая, переминался с ноги на ногу, другие согревали дыханием руки, спасаясь от декабрьского арлингтонского холода. Полковник в рубашке с открытым воротом, казалось, не обращал на климат никакого внимания.

– А как насчет правды? Вас интересует правда, майор?

– Да уж поверьте лучше мне, политик. Это же очевидно, черт побери!

– И какова ваша версия? – Тривейн отвернулся от окна.

– Купер сказал, что я больше не нужен армии. На самом же деле я не нужен вам... Я – камень на шее будущего президента.

– Смешно!

– Да бросьте вы! Вы действительно поработали со следствием. Теперь я оправдан, чего и следовало ожидать, а вы чисты. Но это следствие полностью контролировалось. Ничего постороннего, лишь относящиеся к делу факты, мадам. Даже военный юрист подтвердил это. Только субботний вечер в Коннектикуте. Никаких Сан-Франциско, никаких Хьюстонов, никаких Сиэтлов. Никаких «Дженис индастриз»! Затем эти мерзавцы преспокойно меня вышвыривают, жизнь продолжается, и никто ни о чем больше не заботится. И что самое отвратительное, ни одному из вас не хватает смелости сказать правду!

– Но я сомневаюсь, что это правда.

– О черт! Да просто все тщательно скрывается! Упаковывается, чтобы выглядело благопристойно. Когда ты продаешься, парень, то по хорошей цене. Второй сорт не берешь!

– Ты заблуждаешься, Пол.

– Дерьмо все это! Скажешь, что ты не на тотализаторе? Я даже слышал, что собираешься получить место в сенате. Удобно, черт побери, правда?

– Клянусь, я не знаю, откуда у Купера эта информация.

– Так это правда?

Тривейн повернулся спиной к Боннеру и вновь посмотрел в окно.

– Ну... Как взглянуть...

– Замечательно! «Как взглянуть!» И что дальше? Поднимаешь сигнальный флажок и смотришь, принят ли сигнал в Уэстпорте? Послушай, Энди, я скажу тебе то же, что сказал Куперу. Эта новая идея – твое внезапное переключение на первую команду – нравится мне так же мало, как и то, что я узнал за последние несколько месяцев. Скажем так, я достаточно прямой и честный человек, чтобы обсуждать военное министерство и его методы работы. Хотя, на мой взгляд, они дерьмовые... С другой стороны, я был бы первым лицемером, если на старости лет заделался моралистом. Всю жизнь я был убежден, что военные цели имеют особое оправдание. Пусть штатские беспокоятся о морали – для меня эта область всегда была покрыта густым туманом... Ну что ж, это план большой игры, не правда ли? Только я в такие игры не играю. Желаю удачи!

Взвод военных под окном получил команду разойтись. Полковник ц рубашке с открытым воротом закурил сигарету. Лекция закончилась.

Тривейн чувствовал страшную усталость. Все было не так, как казалось ему. Он повернулся к Боннеру, оскорбленно-небрежно сидящему в кресле.

– Что ты имеешь в виду под «планом игры»?

– С каждой минутой ты выглядишь все забавнее! Хочешь лишить меня последнего шанса?

– Прекрати кривляние! Говори по-человечески, майор!

– Иди ты... Мистер президент! Они получили тебя, и больше им никто не нужен. Независимый, кристально чистый мистер Сама Честность! Ничего лучшего и не придумаешь! Разве что назвать Джона баптистом, которого поддерживает молодой Том Пейн. Теперь Пентагону не о чем беспокоиться.

– А тебе не приходило в голову, что игра только начинается?

Боннер выпрямился в своем кресле и спокойно, с какой-то сумасшедшей искренностью рассмеялся.

– Вы самый забавный негр на этой плантации, маса. Но не нужно рассказывать мне все эти сказочки. Я не стану вмешиваться, не стану мешать. Я им теперь чужой.

– Я задал тебе вопрос, Пол. И жду ответа. Ты утверждаешь, что меня купили, а я отрицаю. Почему ты так решил, Пол?

– Потому что слишком хорошо знаю этих молодчиков с золотыми нашивками. Они позаботятся о вашем назначении, не сомневайтесь. Но они никогда ничего такого не делают, не получив железных гарантий.

Тривейн попросил таксиста высадить его примерно за милю до «Потомак-Тауэрз». Самое время пройтись, подумать, проанализировать. Постараться найти логику в безумии.

Его мысли прервал рев автомобильных гудков: бежевый седан создал пробку, забыв, как видно, куда собрался ехать. Раздражающая какофония автомобильных гудков как нельзя лучше отражала душевное состояние Тривейна.

Неужели он действительно так наивен, так невинен и неопытен, что им могут манипулировать, делая за его спиной свои делишки? А его сражения с Ароном Грином и Йаном Гамильтоном всего лишь фальшивка?

Нет, не может быть. Это не так.

И Гамильтон, и Грин явно испуганы... Они дали знать «Дженис», а те – Пентагону.