Тривейн заметил, что Большой Билли смотрит не на него, а на стену. И тогда он понял: посол, старый политик и отъявленный циник, человек, проживший долгую жизнь, спрашивает не его, а себя.

– Ответ на ваш вопрос, господин посол, лежит где-то между правовым государством и относительно свободным обществом, в котором можно позволить себе и некоторые махинации.

Хилл рассмеялся. Это был усталый смех старого человека, сохранившего еще кое-какие силы.

– Слова, Тривейн, это все слова... Вы забываете, что в основе закона Мальтуса – заложенное в человеческой природе желание всегда иметь больше, а вовсе не стремление довольствоваться малым. Именно поэтому, кстати, теории Маркса и Энгельса не выдерживают критики. Нельзя изменить природу человека, Тривейн...

– Позволю себе с вами не согласиться, – возразил Тривейн, – дело не в русских, а в человеческой природе вообще. Она постоянно меняется, и особенно в периоды кризисов!

– Ну, конечно, кризисы, – согласился Хилл. – Только ведь это же самый обыкновенный страх. Коллективный страх, и ничего более. В эти периоды люди подчиняют личные желания стадному инстинкту, инстинкту выживания. Почему, как вы думаете, наши социалисты кричат постоянно о «критическом положении»? Потому что они его хорошо изучили. И они также знают, что кризисы не могут длиться до бесконечности. Это тоже идет вразрез с человеческой природой...

– Тогда я снова должен вернуться к тому, что называется системой сдержек и противовесов, вернуться к свободному обществу. Я, знаете ли, верю, что все это работает...

Наклонившись вперед, Хилл уперся локтем в стол. Он смотрел на Тривейна, и смех был в его глазах.

– Теперь я знаю, – сказал он, – почему Франк Болдвин на вашей стороне! Вы во многом похожи.

– Польщен, но, откровенно говоря, никогда не замечал между нами особого сходства!

– И тем не менее это так! Знаете, Тривейн, мы с Болдвином часто беседуем – так вот, как с вами. Иногда наши разговоры длятся часами. Мы, два старика, встречаемся в каком-нибудь клубе или библиотеке, вот как эта, пьем дорогое бренди и разговариваем. Слуги краем глаза следят за тем, не нужно ли нам еще чего-нибудь. Комфорт – главное для наших усталых, богатых, все еще дышащих тел... Мы делим планету на две части и стараемся убедить друг друга, что одна часть должна делать, а чего не должна... Вот и все. И никаких проблем с чужими интересами и побудительными мотивами. Остается сам образ жизни в чистом виде. Нас интересует только «что» и «как», но ни в коем случае – «зачем», «почему».

– Все тот же инстинкт выживания племени.

– Верно... И сам Фрэнк Болдвин, самый жесткий из всех известных мне ростовщиков, одна подпись которого может разорить небольшое государство, точно так же, как вы, Тривейн, говорит мне о том, что решение лежит где-то под тем огромным количеством воинствующей лжи, которая постепенно завоевывает мир. А я отвечаю ему, что никакого решения нет и вообще нет ничего, что могло бы хоть как-то повлиять на ход вещей...

– В мире всегда что-то меняется... И я согласен с Болдвином в том, что обязательно должно быть решение!

– Решение, Тривейн, есть не что иное, как постоянные искания одиночки, чередование надежд и отступлений... Вот что такое решение...

– Но ведь вы сами сказали, что люди не могут постоянно находиться в кризисе: это противоречит их природе!

– А такого и не бывает. После кризисов всегда следует некоторое отступление, периоды передышки...

– Но ведь они, являясь подготовкой к следующему кризису, не менее опасны... Следует найти лучший путь – он обязательно существует!

– Только не в этом мире... Мы уже опоздали...

– Снова не могу с вами согласиться! Мы еще только подошли к точке отсчета!

– Хорошо, тогда давайте поговорим о ваших собственных делах. Вы уже достаточно повидали, и мне хотелось бы узнать, как вы собираетесь претворить в жизнь свою систему сдержек и противовесов? А ведь по существу стоящие перед вами проблемы похожи на проблемы государств-союзников. С чего вы хотите начать?

– С подбора подходящей модели... Причем с широким спектром действия...

– Генеральному инспектору это удалось, именно поэтому мы создали Комиссию по военным ассигнованиям. То же самое, кстати, в свое время задумала и Организация Объединенных Наций, в результате чего мы получили Совет Безопасности. Но кризисы как были, так и остались, ничто не изменилось.

– Мы должны продолжать поиски... – начал было Тривейн, но Хилл перебил его.

– Решения, хотите вы сказать? – с победоносной улыбкой закончил он фразу. – Так его всегда ищут! Улавливаете мою мысль? Я хочу сказать, что пока продолжаются поиски решений, мы можем перевести дух...

Тривейн почувствовал, что тело его в мягком кожаном кресле затекло, и переменил позу. Именно в этом кресле он сидел десять недель назад на встрече с президентом.

– Не могу согласиться с подобным взглядом на вещи, мистер Хилл, – упрямо повторил он. – Это ошибочно и недолговечно... В мире есть более совершенные машины, нежели сработанные наполовину эшафоты. И мы найдем их...

– И все-таки я повторю свой вопрос, Тривейн. С чего вы начнете?

– Да я, собственно, уже начал, мистер Хилл, – ответил Тривейн. – Я имею в виду свои слова о поисках подходящей модели... Это должно быть некое предприятие, весьма крупное для того, чтобы требовать значительных вкладов, и многопрофильное – чтобы привлечь большое количество подрядчиков и субподрядчиков. Проект охватит двенадцать штатов, мистер Хилл! И уже нашел нечто подобное...

Не спуская с Тривейна глаз, Хилл задумчиво потер подбородок своими тонкими пальцами.

– Вы намерены заняться лишь одним предприятием? – с явным разочарованием спросил он. – Показать пример?

– Да. Помощники будут заниматься другими делами, и на работе это не скажется... Но я и четверо моих ведущих сотрудников займемся только одной корпорацией...

– До меня дошли странные слухи, – спокойно заметил Хилл. – Вполне возможно, что вы наживете себе врагов...

Тривейн закурил сигарету, наблюдая за тем, как гас нет пламя его зажигалки, превращаясь в маленький желтый шарик: кончался бутан.

– Господин посол, мы намерены обратиться к вам за помощью.

– Зачем она вам? – спросил Хилл, выводя каракули на лежавшем перед ним блокноте. Штрихи получались резкими и какими-то злыми.

– После того, как мы нашли модель, у нас возникло немало проблем. И чем понятнее становится нам эта модель, тем труднее оказывается получить о ней информацию... Похоже, нас начинают избегать: видимо, мы нащупали основное... Но вместо пояснений мы только и слышим: «справьтесь здесь», «справьтесь там», «справьтесь еще где-нибудь». О деталях вообще не говорят...

– Должно быть, – как бы скучая, проговорил Хилл, – вы имеете дело с весьма разветвленной и разносторонней организацией...

– Там есть филиал. Как выразился один из моих сотрудников, «черт знает каких размеров»... Основные заводы находятся на Западном побережье, но управляются они из Чикаго. Эта организация установила настоящую диктатуру...

– Вы бы еще прочитали мне списки выпускников-отличников военной академии, – насмешливо перебил Хилл.

– Я собирался подключить к нашей работе высокопоставленных резидентов в Вашингтоне: нескольких бывших сенаторов и конгрессменов, а также некоторых из тех, кто вернулся в свои кабинеты...

Уильям Хилл взял в руки исчерканный блокнот и положил на стол карандаш.

– Меня удивляет, Тривейн, – сказал он, – что вы открываете огонь одновременно по Пентагону, обеим палатам конгресса, сотне промышленных отраслей, рабочему классу и по некоторым правительствам штатов, втянутым в эту игру...

Он замолчал и неожиданно повернул блокнот исписанной страницей к Тривейну. Сотни тонких штрихов образовывали всего два слова: «Дженис индастриз»...

Его звали Родерик Брюс, и у всех, кто знал этого человека, создавалось впечатление, что имя специально придумано для него. Несколько театральное и запоминающееся, оно как нельзя более подходило этому журналисту с твердым взглядом и острым пером.