– То есть либо опорочить вас лично, либо, упаси Бог, разрушить веру людей в их правительство, – закончил его мысль президент.

– Они шли на серьезный риск, – проговорил Хилл. – Не похоже на них.

– А что они еще могли сделать, Билл? Подкупить его не удалось. Убедить тоже. Если бы наш молодой друг не пришел к ним, они сами пришли бы к нему. И сошлись бы на том же самом решении. Все это напоминает экономический хаос. Я бы подписался под этим, а вы?

– Вы говорите так, словно все о них знаете.

– В значительной степени, да. Не все, конечно. Думаю, что вы натолкнулись на факты, о которых мы не имеем ни малейшего представления. Что ж, надо собрать инструктивное совещание. Конечно, секретное.

– Секретное? Но это невозможно! Необходимо выступить публично!

– Еще день назад вы думали иначе.

– Но ситуация изменилась.

– Я прочел доклад и нашел его полностью отвечающим нашим требованиям.

– Это не так, сэр. Вчера ночью я пять часов провел вместе с человеком по фамилии Годдард.

– Опять «Дженис»... Президент филиала в Сан-Франциско, – нехотя объяснил Уильям Хилл, отвечая на вопросительный взгляд президента.

– Он приехал из Сан-Франциско с четырьмя портфелями, доверху набитыми материалами по «Дженис» – за годы ее деятельности. Добрая половина из них никогда не публиковалась.

– Уверен, что вы расскажете об этом на брифинге. Как добавление к докладу.

– Нет. Не могу! Не могу принять это.

– Придется согласиться! – Президент внезапно повысил голос. – Придется, поскольку решение принято здесь, в этом кабинете.

– Но вы не можете на нем настаивать. Вы не можете управлять мной!

– Вы так считаете? Вы представили – официально – доклад на рассмотрение. Подписали его. Так уж получилось, что в нашем распоряжении оказались все четыре копии, нераспечатанные. Дать повод говорить, что доклад не завершен, что его следует отозвать, поскольку в результате политических амбиций главы подкомитета в него вторглись и вносились изменения, – значит вызвать далеко не самую доброжелательную реакцию. Дать вам возможность отозвать доклад – значило бы также поставить под подозрение мою администрацию. Наши противники потребуют от нас замены, а это невозможно. Мы ежедневно имеем дело с массой внутренних и внешних сложностей, и я не могу допустить, чтобы вы скомпрометировали нашу деятельность только потому, что рухнули ваши политические амбиции. В любом случае мы должны оставаться вне подозрений.

– Именно так они и сказали бы... – тихо проговорил Тривейн, не в силах скрыть изумления.

– Что ж, признаюсь, что не испытываю угрызений совести, даже если приходится заимствовать чужую тактику, коль скоро она направлена на добро.

– А если я все же заявлю, что доклад не завершен?

– Даже оставив в стороне личные страдания, которым вы подвергнете себя и свою семью, – спокойно сказал Уильям Хилл, уставясь на Тривейна, – кто вам поверит? Вы уже подвергли сомнению наше доверие к вам, послав вчера утром сюда ваш доклад. Хотите подставить себя еще раз? А может, будет и третий – если группа политиков выдвинет вас на пост губернатора? И четвертый – есть ведь и другие организации, другие назначения. Где же остановится наш уступчивый председатель? И вообще, сколько существует вариантов доклада?

– Меня мало волнуют мнения других. Я с самого начала говорил, что мне нечего терять и нечего выигрывать.

– Кроме вашей репутации стоящего, эффективного руководителя, – напомнил президент. – А без этого вы не сможете жить, мистер Тривейн. Да и никто не сможет с вашими способностями. Лишить вас этого – значит изолировать вас от общества равных. Вам перестанут доверять. Не думаю, что вам придется по душе подобное существование. Все мы в чем-то нуждаемся, чего-то хотим. Едва ли кто из нас так уж самодостаточен.

Встретившись глазами с президентом, Эндрю понял всю глубинную правду его слов.

– Значит, вы так и поступите? Дадите докладу ход?

– Именно!

– Но почему?

– Потому что я должен заниматься делами в порядке их поступления. А если проще, то мне необходима «Дженис индастриз».

– О нет! Нет. Этого не может быть. Ведь вы же знаете, что представляет собой эта компания.

– Я знаю, что она выполняет свои функции, и знаю, что ее можно контролировать. А больше мне ничего и не нужно знать.

– Сегодня – да. Но завтра? А через несколько лет? Все уже будет разрушено!

– Не думаю!

– Вы не должны допустить этого!

Внезапно президент с силой хлопнул ладонями по ручкам кресла и встал.

– Допустить можно что угодно. И всегда есть риск, во всем. Каждый раз, входя в эту комнату, я рискую, а выходя – подвергаюсь опасностям. Послушайте меня, Тривейн. Я глубоко верю в способности нашей страны служить лучшему, что есть в людях, служить всему человечеству. Практически я допускаю, что в этом служении добру могут быть и отступления, и махинации... Вас это удивляет? А зря. Вы, несомненно, знаете, что далеко не все мечи можно перековать на орала, что Каин убьет Авеля, а угнетенные сдохнут, дожидаясь невероятных благ и райских удобств в какой-то второй жизни. Им нужны реальные достижения уже сейчас... И независимо от того, нравится вам это или мне, «Дженис индастриз» делает в этом направлении немало нужного. Я глубоко убежден, что «Дженис» вовсе не угроза. Ее можно обуздать. И использовать, мистер Тривейн, использовать.

– При каждом новом повороте, – мягко добавил Хилл, заметив, каким ударом оказались для Тривейна слова президента, – человек пускается на поиски новых решений. Помните, я говорил уже вам об этом? Так вот, решение – и есть эти самые поиски. То же самое и в случае с «Дженис индастриз». Президент абсолютно прав.

– Нет, не прав, – спокойно, но с глубокой болью сказал Эндрю, не спуская глаз с человека за письменным столом. – Это не решение. Это падение. Сдача позиций.

– Напротив. Вполне работоспособная теория. И очень подходит к нашей системе.

– Значит, плохая система.

– Возможно, – согласился президент, потянувшись за какими-то бумагами. – К сожалению, у меня нет времени для подобных дискуссий.

– А вам не кажется, что вы должны?

– Нет. – Человек за письменным столом на секунду оторвался от бумаг. – Мне нужно руководить страной.

– Господи...

– Читайте мораль где-нибудь в другом месте, мистер Тривейн. Время, время – вот что дорого. Ваш доклад принят.

Затем, как бы вспомнив о чем-то, президент отложил бумаги и протянул над столом правую руку.

Тривейн не шелохнулся, не двинулся с места.

Он не принял руки президента.

Войдя в зал суда, Пол Боннер огляделся в поисках Тривейна. Это оказалось непросто: зал был набит до отказа, в гуле голосов трудно было что-либо разобрать. Репортеры требовали заявлений, со всех сторон, ослепляя собравшихся, щелкали фотокамеры. Эндрю был здесь на утреннем слушании, и Пол нашел странным, что он не остался – хотя бы ненадолго, – чтобы выслушать решение суда.

И оно состоялось.

Через час и пять минут все было кончено. Оправдан.

Боннер не волновался. По ходу процесса он все более убеждался в том, что его собственный армейский адвокат справился бы с работой и без элегантного, острого на слова адвоката Тривейна. Но вместе они тоже кое-что значили! Достойные, уважаемые люди, они упоминали де Спаданте и его помощников с нескрываемым отвращением. Успех их совместной деятельности выразился в том, что многие члены жюри присяжных одобрительно кивали, когда защитники предложили им сделать выбор между солдатом, несколько лет рисковавшим жизнью в джунглях, защищая национальные интересы, и братьями-разбойниками, готовыми ради денег эти самые интересы растоптать.

И все же, где Тривейн?

Боннер пробивался сквозь толпу к выходу. В ответ на приветственные крики и дружеские похлопывания старался изобразить на лице благодарственную улыбку. Заявление для прессы он обещал сделать позже, повторяя готовые клише о своей безграничной вере в юридическую систему страны.