– Легкомысленное заявление, – заметил Нэпп, возвращаясь к своему креслу.

Сенатор прекрасно помнил, как возбужден был юрист на слушаниях, и его удивляло его нынешнее спокойствие.

– Но это сущая правда. Ведь любая сделка «Дженис» может быть оспорена, это больше всего и занимает Три-вейна. Я провел недели в изучении каждого вопроса, обсуждавшегося в конгрессе. Мои лучшие сотрудники тщательно рассматривали эти проблемы. Все, на что способен Тривейн, – так это вынюхать какое-нибудь мелкое воровство, не больше...

– О вас хорошие отзывы, – заметил Нортон. – Надеюсь, вы на самом деле так же хороши, как ваши рекомендации...

– Уверяю, сенатор, что да! Думаю, мои гонорары помогут, вам в это поверить!

– Сейчас меня больше волнует вопрос о том, за чем охотился Тривейн. Когда вы это узнаете, генерал?

– В ближайшие сорок восемь часов...

В Вашингтон он прилетел в пятницу утром, и никто не знал об этом. «Леар» приземлился в аэропорту Даллеса в семь тридцать, а уже в десять минут девятого Тривейн входил в дом на Таунинг-Спринг. Приняв душ и переодевшись, он позволил себе немного посидеть в кресле, стараясь собраться с мыслями. Он постарался расслабиться и отогнать от себя напряжение, связанное с перелетом из Бойсе. В общем-то, Тривейн был доволен: он хорошо поработал, стараясь, чтобы постоянное напряжение не приводило к изнеможению. В ближайшие несколько дней потребуется осторожность. Малейший сбой – и стресс, беспокойство приведут к тому, что он не сможет ясно мыслить.

Он позвонил, вызвал такси и попросил шофера отвезти его в Вашингтон, к зданию сената.

Двадцать минут одиннадцатого... Сенатора Митчелла Армбрастера ожидают в половине одиннадцатого – он должен приехать с минуты на минуту. После какого-то собрания его партии у него нет срочных дел, значит, приедет.

Энди стоял рядом с кабинетом сенатора, прислонившись спиной к стене, просматривая «Вашингтон пост», и ждал. Передовая статья была посвящена работе конгресса: палата представителей обвинялась в нерешительности. Доставалось и сенату, который автор упрекал в весьма туманном представлении о стоящих перед ним задачах.

Что ж, конец ноября в Вашингтоне... Вполне нормальная статья...

Сенатор первым увидел Тривейна и резко остановился, изумленно на него уставясь. Постояв немного, пришел в себя и подошел ближе. Тривейн взглянул на него поверх газеты.

– Приятный сюрприз, мистер Тривейн, – улыбнулся сенатор и протянул руку. – А я-то думал, что вы в отъезде, наслаждаетесь океаном...

– Так оно и было, сенатор. Однако пришлось вернуться, слегка нарушив свой график... Вернуться, чтобы увидеть вас.

Армбрастер вопросительно уставился на Тривейна, улыбка его исчезла.

– Все это так неожиданно... Боюсь, что не смогу уделить вам сегодня ни минуты... Может быть, завтра утром? А можно выпить где-нибудь по стаканчику в половине шестого... Обед у меня, к сожалению, занят...

– Это срочно, сенатор. Мне нужны ваши совет и помощь, поскольку речь идет о данных по найму рабочих в Северной Калифорнии...

Митчелл Армбрастер поперхнулся, помолчал. Глаза его забегали, он не смотрел больше Тривейну в лицо.

– Я не могу говорить с вами здесь, у себя в офисе... – сказал он наконец. – Встретимся через час!

– Где?

– В Рок-Крик-парке... Рядом с павильоном... Знаете, где это?

– Да, конечно. Значит, через час... И еще одно, сенатор... Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о предмете нашего разговора. Вы не знаете, что я собираюсь сказать вам, сэр. Так будет лучше всего.

– Вы слишком прямолинейны, мистер Тривейн. Если я и буду с кем-то советоваться, то только с самим собой. Вы честный человек, Тривейн. Впрочем, я говорил вам об этом на слушаниях.

– До встречи, сенатор...

Два человека ходили и ходили по одной из аллей Рок-Крик-парка. Тот, что пониже, то и дело чиркал спичками и раскуривал трубку. Тривейн понимал, что трубка для сенатора – способ сохранить душевное равновесие. Он вспомнил, что тот постоянно возился с нею во время тех памятных слушаний в сенате, выбивая и снова набивая трубку табаком. Теперь он с такой силой зажал ее в зубах, что на скулах у него выступили желваки.

– Значит, – спокойно проговорил Армбрастер, глядя прямо перед собой, – вы пришли к выводу, что я использовал свое положение в личных целях...

– Именно так, сэр. И откровенно сказал вам об этом... Вы установили максимальный капитал, необходимый «Дженис индастриз», считая его достаточным для того, чтобы восполнять потребность в рабочей силе. Так вы получили поддержку и рабочих и администрации, обеспечив себе победу на выборах...

– Разве это плохо?

– Это не что иное, как политические манипуляции, они обошлись налогоплательщикам в кругленькую сумму. Разве не так? Да, должен сказать, это плохо.

– Что ж, вы, богатые святоши, любите образные выражения! А известно ли вам, что думают на этот счет те тысячи семей, которые я представляю? Знаете ли вы, что в некоторых областях безработица достигала тринадцати процентов? А они – мои избиратели, мистер Тривейн, и я горжусь тем, что сумел им помочь! По-видимому, стоит напомнить сам, молодой человек, что я старший сенатор от Калифорнии! И если вы так уж хотите знать правду, Тривейн... – Армбрастер сделал паузу и, взглянув на собеседника, рассмеялся приятным гортанным смехом. – Ваши рассуждения просто смешны!

Тривейн повернулся на этот добродушный смех и увидел, что глаза Армбрастера не смеялись. Напротив, в них была настороженность, которая появилась еще в коридоре сената, и сейчас она, казалось, усилилась.

– Другими словами, я смешон, потому что не признаю в ваших действиях ни мудрой политики, ни здоровой экономики. Не вижу особого смысла и с точки зрения обороны.

– Вы чертовски правы, черт знает как правы, молодой человек!

– Это, конечно, проблема приоритетов? Избиратели... Чрезвычайное положение...

– Это уже почти стихи...

– Подобное происходит каждый день, хотите сказать?

– Это делается сотни раз на дню, и вы это знаете так же хорошо, как я. В Белом доме, в сенате, в каждом агентстве Вашингтона! Как по-вашему, для чего мы существуем в этом городе?

– С такими огромными суммами денег?

– Определение весьма смутное...

– А контракты на сотни миллионов долларов – смутное определение?

– К чему вы клоните? Ваши речи – это речи десятилетнего ребенка!

– Только один вопрос, сенатор... Сколько подобных сделок, прикрытых политическим славословием, проводит «Дженис индастриз» по всей стране?

Митчелл Армбрастер резко остановился. Они стояли на небольшом деревянном мостике, перекинутом через один из многочисленных ручьев, протекающих по Рок-Крик-парку. Опершись о дубовые перила, сенатор молча смотрел на бегущую внизу воду. Затем вынул изо рта трубку и постучал ею о дерево.

– Значит, именно из-за этого вы и прилетели сюда... – спокойно констатировал он.

– Да.

– Понятно... Но почему именно я, Тривейн?

– Потому что мне нужны реальные связи. Откровенно говоря, сенатор, мне бы самому хотелось, чтобы на вашем месте был кто-нибудь другой. Но у меня нет времени...

– Время имеет значение?

– Да...

– Но я всего лишь винтик... Стараюсь удержаться в политике, а значит, могу представить точку зрения, которая весьма успешно скрывается...

– Расскажите мне все.

Армбрастер медленно достал из кармана табак и принялся набивать трубку. Он несколько раз взглянул на Тривейна, и взгляд его был изучающим, полным сомнения. Набив трубку, закурил и, облокотившись о перила, сказал:

– О чем рассказывать? Вы вступаете в организацию, прекрасно понимая правила игры... И по мере того, как поднимаетесь по служебной лестнице, все чаще выясняется, что кое-что приходится обходить. В противном случае вы никогда не увидите результатов своей работы. Если вы ею увлечены, я имею в виду увлечены страстно, то буквально заболеваете: сомневаетесь в собственных способностях, в своем гражданском мужестве. Однажды вы начинаете ощущать себя евнухом... Но проходит какое-то время, и вам тонко намекают, что есть иные пути к успеху. При этом, естественно, добавляют, – опять же тонко, – что для этого нужно-то всего-навсего заткнуть ваш толстый либеральный рот! Хватит, мол, уводить людей в сторону вашей риторикой... Потом советуют быть гибче, уметь приспособляться... Усваиваются подобные правила довольно легко; на языке тех, кто втягивает вас в игру, это называется периодом созревания. Для вас же это последний шанс добиться чего-либо. Вы вспоминаете о пользе, которую приносите; крохотная уступка – и огромный результат... Да, черт побери, решаете вы, игра стоит свеч! Законопроектам присваивают ваше имя, а улучшения связывают с вашей деятельностью. Повсюду вы видите только пользу... только добро...