– Вы это вычитали в моем досье?

– Если хотите, да. Напомните мне, чтобы я вам показал кое-что оттуда – через месяц-другой, если мы с вами, конечно, еще будем вместе, – засмеялся Боннер и допил остатки «бурбона». – А вы знаете, что самое чудное в вашем досье, мистер Тривейн? В нем нет фотографии! Ведь люди, его составлявшие, за редким исключением никогда не имели дела с гражданскими лицами. Странно, не правда ли? На войне я никогда не заглядывал в досье, если там не было по крайней мере трех-четырех фотографий... А одна? Ну скажите, что можно узнать о человеке по одному снимку?

Тривейн подумал. Майор был прав: по одной фотографии бессмысленно судить о человеке.

– Я читал о вашей... боевой деятельности... Хочу вам сказать, ваша биография впечатляет...

– Боюсь, мистер Тривейн, что эта тема для меня закрыта. Мне бы не хотелось говорить об этом, притворяясь, что я никогда не был в западной части Сан-Диего...

– Ну да, делая из меня дурака...

– И из себя тоже... Не заставляйте меня отделываться дежурными фразами, мистер Тривейн! Они вам ничего не дадут.

Тривейн понимал, что майор искренен. В самом деле, зачем выслушивать какие-то ничего не значащие объяснения? Однако Тривейн чувствовал, что майор далеко не все еще рассказал. Надо попытаться выведать...

– Я бы выпил еще коньяка, – сказал Тривейн. – А вы, майор?

– Двойной «бурбон»!

– Прекрасно.

Тривейн убедился в том, что был прав, едва они опорожнили по полбокала.

– А что это за подкомитет, мистер Тривейн? – спросил Боннер. – И почему все так таинственно?

– Вы же сами сказали утром, что на оборону тратится намного больше денег, чем нужно, – ответил Тривейн.

– Понимаю... С этим никто и не спорит... Но почему в первую очередь обвиняют нас? Ведь в эту работу втянуты тысячи! Почему же именно мы – мишень для критики?

– Только потому, майор, что вы предлагаете контракты.

– Да, но одобряет-то их конгресс!

– Я не стал бы обобщать... Мне вообще кажется, что конгресс одобряет сначала одну сумму, а потом его вынуждают принять другую, намного большую...

– Но мы не отвечаем за экономику!

Тривейн поднял наполовину опорожненный бокал и повертел в руках.

– А вы согласились бы с таким доводом во время войны, майор? – спросил он. – Не сомневаюсь, что у вас хватило бы мудрости признать, что ваши люди могут ошибаться, но стали бы вы терпеть стопроцентный бардак?

– Это не одно и то же, мистер Тривейн!

– А мне кажется, что это две стороны одной медали...

– Нельзя приравнивать человеческую жизнь к деньгам!

– Ваш аргумент представляется мне несколько натянутым, майор... Вряд ли на поле боя вам приходило в голову, что война не стоит столь многих человеческих жизней!

– Дерьмо! Была война, военная ситуация.

– Еще бы не дерьмо! Однако были люди – тысячи людей, которые считали, что война им совершенно ни к чему!

– Почему же тогда они ничего не делали? Почему не кричат сейчас во весь голос?

– Насколько я помню, они старались, – рассматривая свой бокал, проговорил Тривейн.

– И провалились! Потому что не представляли, о чем идет речь... Их взгляд на ситуацию был очень односторонним!

– Интересное замечание, майор... Я бы даже сказал, провокационное...

– Видите ли, в чем дело, мистер Тривейн, по-моему, та война, которую мы вели, была необходима по многим причинам, и те люди – не мне чета – знали, когда ее начинать. Конечно, цена оказалась слишком высокой... Но именно на нее обычно и не обращают внимания.

– Вы восхищаете меня, майор, – допил свой бокал Тривейн, – интересно, а как можно было бы ей воспротивиться?

– Не знаю... Может быть, агитируя? И я даже знаю как!

– Может быть, просветите? – улыбнулся в ответ Тривейн.

– Пожалуйста! Основа: правительственный заказ и полторы тысячи гробов. Разделить их на три группы: по пятьсот штук. Гробы, если купить оптом, обойдутся по двести долларов. Затем устроить манифестации сразу в трех городах: в Нью-Йорке, Чикаго и Лос-Анджелесе. На Пятой авеню, Мичиган-авеню и на бульваре Сансет, понимаете? Каждый сотый гроб должен быть открыт, чтобы все видели покойника, и пусть он будет как можно более страшным... Возле гробов будут идти по два человека, еще по сотне жителей из Нью-Йорка, Чикаго и Лос-Анджелеса должны отвлекать полицию, пресекать все попытки помешать шествию. Думаю, что тридцати грех тысяч для этого дела хватит... Ну и, конечно, потребуется сто пятьдесят трупов... Уверен, что такая процессия на две мили – с мнимыми и настоящими покойниками – остановит движение и будет весьма убедительна...

– Но ведь это все нереально. По-вашему, это сработает?

– А вы никогда не наблюдали за прохожими: как они глазеют на катафалки? Массовые похороны заставят задуматься над поднятыми нами вопросами миллионы людей, мистер Тривейн!

– Но ведь подобное выступление невозможно осуществить. Власти сразу примут меры: в их распоряжении и полиция, и национальная гвардия...

– Все так, мистер Тривейн, но при желании можно организовать отвлекающие маневры... Скажем, проводить марши ранним воскресным утром или в понедельник, когда полиция не столь бдительна. А на подготовку и проведение маршей во всех трех городах потребуется меньше сорока пяти минут... Всего-то надо тридцать тысяч! Да вы в одном Вашингтоне собрали бы более полумиллиона!

– Да, забавно, – проговорил Тривейн серьезно, думая о том, что Боннер впервые сказал «вы», говоря о манифестации. Вероятно, знал точку зрения патрона на войну в Индокитае и хотел, чтобы Тривейн знал, что он ее знает.

– Вот так, мистер Тривейн!

– Да, майор, вижу, вы не только подготовили маневры, но разработали целую стратегию!

– Я профессиональный солдат и обязан думать о стратегии... Более того, должен предусмотреть контрмеры...

– И уж, конечно, разработали их для вашего случая?

– Конечно! Правда, они не очень-то мягкие, но это ведь неизбежно. Сводятся они к подавлению – быстрому и решительному. С помощью, естественно, оружия. Одна идея быстро заменяется другой! Вот и все...

– Но ведь прольется кровь. Много крови!

– Это неизбежно, – хмыкнул Боннер. – Впрочем, это ведь только игра!

– Только не для меня, – заметил Тривейн.

Боннер взглянул на часы и как ни в чем не бывало воскликнул:

– Почти четыре часа, черт побери! Если мы хотим осмотреть оставшиеся помещения, надо спешить, пока они не закрылись!

Тривейн встал с кресла, чувствуя себя слегка оглушенным. За эти несколько минут майор Боннер раскрыл ему глаза на многое. Просто и убедительно доказал: Вашингтон перенаселен такими боннерами. И всем этим людям на самом законном основании позволено действовать в силу их возможностей и способностей. Эти профессионалы вполне способны присвоить себе право думать за других, полагая, что другие думать не могут. До поры до времени они были лояльны по отношению к своим запутавшимся согражданам. Но сейчас, в эпоху всеобщего взаимоуничтожения, абсолютно убеждены, что нерешительным и мятущимся нет места! Эти боннеры полагают, что защита нации – огромные, разрушительные силы. И крайне нежелательно, чтобы между этими силами и ими стоял кто-нибудь. Этого они не потерпят...

Невероятно, что после столь кровавых откровений Боннер как ни в чем не бывало воскликнул: «Почти четыре часа, черт побери!» И при этом никакого испуга в глазах...

Конечно, у здания на Потомаке было еще одно преимущество помимо того, что его окна выходили на реку, – кроме обычных пяти комнат и зала ожидания, в нем имелись кухня и кабинет, в котором можно проводить совещания и работать. Если нужно, в кабинете можно даже ночевать: на огромной кожаной кушетке. Одним словом, дом показался Тривейну идеальным, и Боннер немедленно подал заявку.

После того как были завершены все формальности, они вернулись в отель.

– Не хотите ли выпить, майор? – спросил Тривейн, выходя из армейской машины, на обеих дверях которой стояли знаки, позволяющие парковку в любом месте.