– Мистер Гамильтон, меня интересуют вовсе не ваши юридические отношения с «Дженис индастриз»... Подкомитет пытается получить общую финансовую картину, так, видимо, вы это называете, я полагаю. Как нам получить эту безобидную вариацию на тему бумаг Пентагона? Особенно в отношении событий, случившихся два года назад...

– Два года назад я не имел ничего общего с «Дженис индастриз»!

– Напрямую нет. Но, возможно, ваши отношения были опосредованными...

– У меня не было никаких отношений с «Дженис индастриз», мистер Тривейн, – перебил собеседника Гамильтон. – Ни прямых, ни опосредованных!

– Вы были членом президентской Комиссии по импорту стали...

– Да, конечно.

– За месяц или два до того, как комиссия объявила об установленных ею квотах на сталь, «Дженис индастриз» получила от японской фирмы «Тамисито» огромное количество продукции, положив себе в карман значительную прибыль. Через несколько месяцев корпорация выпустила облигации, предоставив решение юридической стороны этого вопроса компании «Брэндон энд Смиг». А еще через три месяца вы начинаете сотрудничать именно с этой компанией... Картина вырисовывается довольно ясная...

Йан Гамильтон сидел очень прямо, в глазах его зажигались гневные огоньки. Сдержавшись, он холодно заметил:

– За все тридцать пять лет моей практики никогда не слышал такого непристойного искажения фактов! Все построено на обрывках информации, вы явно сгущаете краски! И осмелюсь предположить, что вы это знаете, сэр!

– Нет, не знаю. Ни я, ни некоторые члены подкомитета...

Гамильтон продолжал смотреть на гостя с ледяным видом, но от Тривейна не укрылось, что при упоминании о «некоторых членах полкомитета» у Гамильтона непроизвольно дернулись губы.

Удар был нанесен весьма расчетливо: больше всего Гамильтон боялся огласки.

– Что ж... Попытаюсь просветить вас, мистер Тривейн, и ваших... в высшей степени неправильно информированных сотрудников относительно этого дела... Хочу заметить, что два года назад каждый, кто имел отношение к стали, знал о появлении квот. Япония, Чехословакия, даже Китай при посредничестве Канады были завалены американскими заказами. Однако их сталелитейные заводы оказались не в силах удовлетворить потребности... Как вам известно, любой производитель предпочитает иметь дело не с несколькими покупателями, а с одним: это же выгодно... И «Дженис индастриз», будучи богаче своих конкурентов, стала, естественно, основным покупателем «Тамисито»... И поверьте, мистер Тривейн, она не нуждалась ни во мне, ни в ком-либо другом для того, чтобы понять эту истину...

– Уверен, – ответил Тривейн, – что подобные рассуждения выглядят в высшей степени логичными для тех, кто связан с операциями такого рода, но не думаю, что они имеют хоть какое-то значение для налогоплательщиков, которые несут все расходы...

– Это софистика, мистер Тривейн. И, опять-таки, вы сами знаете, что это так! Этот аргумент ложный! Гражданин Америки – самый удачливый человек на свете! Помимо всего прочего, им руководят выдающиеся умы и преданные люди...

– Согласен, – сказал Тривейн, и он действительно был согласен с Гамильтоном, – хотя мне лично больше нравится выражение «работают для него»... Ведь в конце концов руководителям платят!

– Замечание не совсем уместно. Тут все взаимосвязано.

– Хотелось бы надеяться... Вы начали работать с Брэндоном и Смитом в очень благоприятный момент...

– Ну, хватит об этом! Если вы считаете, что между нами существовали какие-то взаимовыгодные договоры, то я начинаю подозревать, что вы располагаете серьезными доказательствами. А между тем, Тривейн, наше партнерство надлежащим образом оформлено, и если бы я был на вашем месте, то не стал бы прибегать к угрозам и намекам.

– Мне известна ваша репутация, как известно и то уважение, которым вы пользуетесь в обществе... Именно поэтому я приехал предупредить вас, чтобы дать вам время подготовиться...

– Вы приехали, чтобы предупредить меня? – удивленно взглянул на Тривейна Гамильтон.

– Да. Вопрос поставлен, и вы должны на него ответить.

– Но кому? – Юрист просто не верил своим ушам. – Подкомитету. На открытой сессии.

– На открытой сессии! – воскликнул Гамильтон, чье удивление достигло апогея. – По-моему, вы сами не понимаете, что говорите!

– Боюсь, что понимаю...

– Но ведь у вас нет никаких прав для того, чтобы выставлять человека перед вашим специальным комитетом! На открытой сессии...

– Выступление будет добровольным, мистер Гамильтон, вовсе не принудительным... Во всяком случае, мы предпочитаем такой путь.

– Вы предпочитаете? Да вы, я вижу, совсем утратили чувство меры, Тривейн! А ведь у нас в стране пока еще существуют законы, охраняющие наши права. И вам не удастся опорочить тех людей, которые, по вашему мнению, должны предстать перед вашим комитетом!

– Никто и не собирается их порочить. Ведь их приглашают не в судебное заседание...

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду!

– Иными словами, вы не примете наше приглашение?

Нахмурившись, Гамильтон молча смотрел на Тривейна. Почувствовав ловушку, он вовсе не собирался в нее угодить.

– Частным образом, – наконец проговорил он, – я предоставлю вам информацию о моем сотрудничестве с фирмой «Брэндон энд Смит». Вы получите ответы на интересующие вас вопросы, а я избавлюсь от необходимости появляться в подкомитете...

– Каким образом?

Гамильтон не любил, когда на него давили. Он хорошо знал, как опасно давать противнику сведения о чьей-нибудь обороне. В конце концов, он вообще может не отвечать! Тем не менее, он сказал:

– Я представлю документы, которые убедят вас в том, что я ни в коей мере не принимал участия в дележе прибылей, полученных «Дженис» после выхода облигаций. Эта, надо заметить, совершенно законная работа была проведена еще до того, как я подписал договор о сотрудничестве. Я не только не был включен в число тех, кто принимал в ней участие, но и не добивался этого...

– Но в таком случае кое-кто может заявить, что документы, подобные тем, которые вы собираетесь мне представить, могут легко быть подписаны задним числом, мистер Гамильтон!

– Аудиторские документы подделать нельзя, как нельзя смошенничать и с деньгами, обусловленными контрактами. Никакое партнерство не может начаться без предоставления аудиторских документов...

– Я понимаю, – улыбнулся Тривейн и затем со всевозможной любезностью произнес: – В таком случае для вас, мистер Гамильтон, видимо, будет не сложно представить бумаги и опровергнуть всяческие подозрения? Ну, скажем, минуты через две...

– Я уже сказал, что предъявлю вам эти документы, мистер Тривейн! – повторил Гамильтон. – Но я не говорил, что готов на допрос! Хочу заметить, мистер Тривейн, что я не склонен уделять внимание всевозможным подозрениям... И не сомневаюсь, что в моем положении так поступил бы каждый!

– Вы мне льстите, мистер Гамильтон, видя во мне судью...

– Полагаю, что в вашем подкомитете вы установили достаточно твердые правила для различных процедур... Если вы только не представляете самого себя в ложном свете!

– Во всяком случае, я это делаю не намеренно. Хотя, конечно, кто знает, может быть, следовало пойти именно таким путем? Хочу вам только сказать, мистер Гамильтон, что все эти ваши документы – отчеты, аудиторские бумаги и прочее – не произвели на меня особого впечатления... Боюсь, мне придется настаивать на вашем появлении в подкомитете!

– Мистер Тривейн, – с трудом сдержавшись, чтобы не вспылить, сказал Гамильтон, – я провел много лет в Вашингтоне. И уехал оттуда из-за жестокой необходимости, а вовсе не потому, что кто-то потерял веру в мои способности... Но я и сейчас поддерживаю весьма близкие отношения со многими влиятельными людьми!

– Вы мне угрожаете?

– Только для того, чтобы просветить вас! У меня есть причины не принимать участия ни в одном цирковом представлении подкомитета! Я прекрасно понимаю, что такой путь может оказаться для вас единственным, но вынужден настаивать на том, чтобы меня оставили в покое!