Петух понес их домой и отдал своей хозяйке. Та раздала их всем беднякам, да и себя не обидела и поныне живет припеваючи, если еще не померла.
ПАСТУХИ И МУХА
Однажды пастухи нашли серебряное яйцо. Вот они и решили задать большой пир, потому что уже давным-давно не ели досыта.
Пошли они к соседнему богачу и в обмен на серебряное яйцо получили большого жирного поросенка.
Понесли его домой, закололи, зажарили и уже хотели было сесть за стол, как вспомнили, что поросеночек-то не посолен.
Что ж теперь делать? Кому пойти за солью? Никто не соглашался уходить, каждый боялся, что оставшиеся съедят его долю.
Ладно. Пораскинули пастухи умом и решили: мясо прикроют решетом, а за солью пойдут все вместе.
Шли, шли. Вдруг повстречали двух жандармов. Перепугались бедняки: а что, если жандармы увидят их жареного поросеночка и съедят его? И стали они просить жандармов — не трогать поросенка.
Но жандармы — они, известно, рады поживиться за чужой счет — уж тут как тут; нашли поросеночка и съели его. Да мало того, чтобы поиздеваться над бедными пастухами, косточки все собрали и положили под решето.
Вернулись бедняки, принесли соль, и что же они увидели? Нет поросенка! Только одни косточки лежат под решетом, а на косточках — муха.
— Выходит, значит, муха съела жареного поросенка! — сказали пастухи.
Поднялись они и пошли к судье с жалобой на муху. Пришли, все толком рассказали, не забыли и про жандармов…
А судья вынес такое решение: пусть пастухи убивают мух, где бы их не увидели.
Тогда самый старший из пастухов вскочил и хвать судью по голове. Тот сразу свалился со своего судейского кресла.
Тут призвали в суд другого судью, и стал он старшего пастуха допрашивать, за что он, мол, так хватил судью по голове. А пастух все стоял на своем: не судью он обидел, а только убил муху на его голове и, значит, только приговор самого судьи исполнил.
Что было делать? Пришлось отпустить пастуха.
ВОЛК-БОЛК
Жила-была на свете курочка. Ходила она по двору, клевала зернышки. Вдруг соседский мальчишка бросил через забор камешек и угодил им курочке прямо в голову. Испугалась курочка, кинулась бежать и все кричала:
— Бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!
Так она бежала, пока не встретила петушка. Петушок ее спросил:
— Ты куда бежишь, кума?
— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!
— Откуда ты знаешь?
— Ой, батюшка! На своей голове испытала!
— Тогда бежим вместе!
Побежали.
Бежали, бежали, встретили зайца. Заяц спросил:
— Куда бежите, кум петух?
— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!
— Откуда ты знаешь?
— От кумы курицы.
— А кума курица?
— На своей голове испытала.
— Тогда бежим вместе.
Побежали вместе.
Бежали, бежали, встретили оленя. Олень спросил:
— Куда бежите, кум заяц?
— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!
— Откуда ты знаешь?
— От кума петуха.
— А кум петух?
— От кумы курицы.
— А кума курица?
— На своей голове испытала.
— Тогда бежим вместе.
Опять бежали, бежали, встретили лису. Лиса спрашивает:
— Куда бежите, кум олень?
— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!
— Откуда ты знаешь?
— От кума зайца.
— А кум заяц?
— От кума петуха.
— А кум петух?
— От кумы курицы.
— А кума курица?
— На своей голове испытала.
— Тогда бежим вместе.
Бежали, бежали, встретили волка. Волк спросил:
— Куда бежите, кума лиса?
— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!
— Откуда ты знаешь?
— От кума оленя.
— А кум олень?
— От кума зайца.
— А кум заяц?
— От кума петуха.
— А кум петух?
— От кумы курицы.
— А кума курица?
— На своей голове испытала.
— Тогда бежим вместе.
Побежали все вместе.
Бежали, бежали и все кричали:
— Ой, бежим, бежим! Буря несется, земля трясется!
Уже стало смеркаться, а они все бежали. Вдруг все вместе как бежали, так и попадали, попадали, свалились в яму, в западню.
Что им делать, как им быть? Как им выбраться? Да и голодные они были очень.
Вдруг волк говорит:
— Ну, друзья-кумовья, что ж нам делать теперь? Больно уж есть хочется. Если нам тут долго суждено сидеть, сравним все наши имена, и чье будет хуже, того и съедим!
Все согласились с волком, а он начал:
— Волк-болк, ах, краса! Лиса-биса, ах, краса! Олень-белень, всех имен милей! Заяц-баяц, вот красавец! Петушок-бетушок, ой, хорош, пригод дружок! Курочка-бурочка, ах, просто страх!
Разорвали они маленькую курочку на куски и съели.
Съели и даже не почувствовали. Волк снова начал:
— Волк-болк, ах, краса! Лиса-биса, ах, краса! Олень-белень, всех имен милей! Заяц-баяц, вот красавец! Петушок-бетушок, ах, просто страх!
Разорвали и петушка. Наелись. Но на другой день опять проголодались. Волк начал снова:
— Волк-болк, ах, краса! Лиса-биса, ах, краса! Олень-белень, всех имен милей! Заяц-баяц — ах, просто страх!
Съели и зайчика. И этого хватило на один день.
На другой день они снова проголодались. Вдруг волк опять начал:
— Волк-болк, ах, краса! Лиса-биса, ах, краса! Олень-белень — просто страх!
Разорвали они и оленя и съели.
Мало ли, много ли прошло времени, волк и говорит лисе:
— Ну, кума-кумушка, теперь уж некого нам есть. Либо ты меня съешь, либо я тебя съем. Поэтому давай поборемся, кто победит — хитрость или сила?
Начали бороться. Конечно, победил волк. Загрыз он лису, наелся на целую неделю.
Но вот кончилась неделя. Снова проголодался волк.
Что ему делать?
Завыл что есть духу.
А в ту пору мимо шли охотники. Услыхали волка, подошли и застрелили его. Из шкуры сшили шубу и посейчас еще носят ее, если она не разорвалась.
СТАРУХА И СМЕРТЬ
Быль это небылица, а за далекими морями, за стеклянными горами, где у разваленной печи ни одного бока не осталось, где хорошо было, а плохо не бывало, там под горой безымянной текла речка неназванная, на берегу ее росла ива дуплистая, на каждой ветке ее висело по худой латаной юбке, в каждом шве этих юбок стая блох гуляла — и вот, кто мою сказку слушать не станет, пусть пасет эту блошиную стаю. А коли упустит из всех блох хоть одну, то пусть его остальные блохи искусают.
Быль ли это или небылица, а жила на свете одна старая старуха. Она была старее самой старой заброшенной дороги, старее того садовника, который рассадил деревья по земле.
Но хоть и старость пришла, а старуха эта никогда не думала о том, что может однажды наступить и ее черед — что и к ней постучится смерть. День и ночь не разгибала она спины, по хозяйству хлопотала, убирала, стирала, шила, мыла. Такая она была неуемная, на работу горячая, неугомонная, будто весь мир хотела обиходить. А ведь не было у нее никогошеньки-никого.
Но однажды смерть вывела на дверях мелком и старухино имя и постучалась к старухе, чтобы забрать ее с собой. А старухе невмоготу было расстаться с хозяйством, и стала она смерть просить-умолять, чтобы еще хоть сколько-нибудь не трогала, дала бы ей смерть хоть немного, если уж не с десяток лет, то хотя бы годик еще пожить.
Смерть никак не соглашалась. А потом все-таки расщедрилась:
— Ладно уж, дам тебе три часа.
— Куда ж так мало, — взмолилась старуха. — Ты меня хоть нынче не трогай, завтра забери с собой.
— И не проси! — сказала смерть.
— А все-таки!
— Никак нельзя.
— Да полно!
— Ладно, — сказала смерть. — Коли так просишь, пусть будет по-твоему.
А старуха обрадовалась, но виду не подает и говорит:
— Еще о чем я хотела тебя попросить… Ты вот напиши на дверях, что до завтра не придешь. Тогда, как увижу твою руку на двери, спокойнее буду.
