Тримальхион желал одного: не отстать от моды, но и не потерять в упоении ею роскошные поместья. Отсюда утрированно-пародийное вольномыслие, доходящее до фиглярства.
Задумаемся на минуту: почему в сегодняшних «интеллигентных домах» иконы висят в передних и кухнях и редко-редко — в комнатах? Почему новая мода с самого начала ушла под защиту легкой пародийности? Новоявленные «богоискатели» начали украшать жилища иконами, распятиями, лампадами, стараясь, чтобы «религиозный интерьер» не перешагнул ту черту, за которой символам веры и надлежит висеть, если хозяева дома верят в бога открыто и честно.
Обилие чисто церковных вещей в не подобающих для них местах, не ставя под сомнение атеизм хозяев, являющийся у нас господствующим материалистическим воззрением, создает в то же время ряд тешащих самолюбие иллюзий, и в первую очередь — эксцентричности мышления и образа жизни…
Но, надо полагать, будущий историк мод, коснувшись этой, отметит, что, в отличие от самоубийств по образцу Вертера, она была отнюдь не бескорыстной в самом четком, сугубо материальном смысле слова…
Некий кандидат некиих наук, человек не старый, лет тридцати, но заросший по нынешней моде бородой, во время летнего отпуска задумал посетить с товарищем и двумя очаровательными особами на «жигуленке» ряд деревень Горьковской, Ярославской областей, где живут староверы. Неподалеку от очередной деревеньки джинсы или шорты, в зависимости от погоды, яркая рубашка или замшевая куртка менялись на нечто старинное, домотканое и уже ветхое, раздобытое у столетнего московского дворника. И в селе появлялось странное, дико одетое, бородатое существо, объявлявшее себя старовером, которого община послала собирать иконы. Старики и старухи доверчиво выслушивали рассказ о церкви, уничтоженной «огненной бедой», и несли, несли иконы… В недальнем лесу, умирая от хохота, ожидала старовера веселая компания, и долго «жигуленок» колесил по дорогам двух областей, пока его не остановили!
В беседе с должностными лицами молодой бородач четко объяснил, что маскарад этот понадобился ему для того, чтобы окупить расширяющие кругозор поездки по родной стране. Я несколько огрубляю его текст: он говорил не «поездки», а «путешествия», «странствия», утоляющие жажду познания страны, ее истории, ее людей. Оставалось неясным, почему утоление интеллектуально-духовной жажды бородача должны оплачивать старухи и старики. Видимо, он полагал, что для людей набожных делать доброе дело естественно.
В мотивировке «окупить странствия» трезвый экономический расчет и возвышающая иллюзия наивно-цинически сжаты воедино. Это, так сказать, «чистый случай», где сквозь полупрозрачную личину хорошо видно подлинное лицо явления. Большинство же случаев отнюдь не столь чисты: порою маска наглухо, наподобие старинного забрала, закрывает лицо, порою же лицо выступает с бесстыдной откровенностью, без маски. И хотя для нас особенно интересен именно первый вариант, уделим — для более полного понимания ситуации, — известное внимание и второму.
При аресте члена Союза журналистов Н. у него было обнаружено около четырехсот икон, крестов, риз. Были у Н. и две автомашины, — видно часть икон он успел обратить в деньги. Теперь стояла на очереди кооперативная квартира, о чем он и поведал с подкупающей откровенностью, когда поинтересовались, почему в составленном им списке икон стоят возможные, ориентировочные цены: «Подсчитывал…»
Письменные показания Н. весьма любопытны. Вот он повествует:
«Икону „Образ Христа Спасителя“ я раздобыл в деревне Пироговке, Шосткинского района, Сумской области. Я осматривал там местную церковь и познакомился со старостой церкви Кондратьем. Он подарил мне семь икон. Я купил ему в виде благодарности 1 литр водки, а его жене подарил шарф».
Читаем дальше:
«Икону „Иоанн Креститель“ я нашел в городе Зубцове, Калининской области. Поп местной церкви отец Николай подарил мне шесть икон, за что я ему подарил импортную газовую зажигалку. Иконы ему были не нужны, а зажигалка попа очень заинтересовала».
Однако и самого Н. хорошая зажигалка интересовала отнюдь не меньше. Поэтому, читаем мы в его показаниях, в дальнейшем «одну икону я обменял на зажигалку у художника В.».
Путешественники минувших веков рассказывают, что у дикарей островов Океании были заветные вещи, которые они не обменивали даже на зеркальца и бусы, — это то, что имело отношение к их богам… И если сегодняшней безнравственности нужна эмблема, то ею может стать «импортная газовая зажигалка».
«Крест в металлическом окладе я получил от попа Ржевской церкви: я подарил ему отрывной настольный календарь и выслал ему из Москвы розовое масло для кадила».
В Московском городском суде нас познакомили с десятками томов уголовных дел, из которых явствует, что скупкой, обменом, перепродажей икон и крестов занимались в последнее время и журналист, и работник искусств, и сотрудник научно-исследовательского института наряду со слесарем-сантехником, грузчиком овощного магазина и лицом без определенных занятий. Я начал этот перечень с людей по видимости интеллигентных, но это вовсе не означает, что мы перешли к варианту «закрытого забрала», — нет, это то же ничем «возвышенным» не прикрытое, бессовестное лицо.
Иконоискатели двинулись на старые церкви и деревни Севера. Выламывают в соборах изображения апостолов, выклянчивают у старух черные доски, суя в столетние ладошки ассигнации трехрублевого достоинства, выменивают у попов и церковных старост.
Нравы «иконного клондайка» хорошо обрисовывает «дело Миляева, Силина и Покровского», разбиравшееся в одном из районных судов столицы. Тут кража икон из молитвенного дома деревни Утечино, Горьковской области, лихие автомобильные налеты на села Калининской, Ивановской, Ярославской областей, кутежи, сопровождавшие перепродажу икон. Кто же они, Миляев, Силин, Покровский? Последнее место работы Миляева — годная станция «Хлебникове», инструктор-методист (до этого он успел побывать и в шоферах, и в лаборантах и получить четыре судимости за воровство и мошенничество). Силин подвизался в некоем комбинате в Серпухове мастером-технологом. Покровский был шофером.
Как явствует из этой краткой характеристики, никто из них непосредственного отношения ни к русскому искусству, ни к искусству вообще никогда не имел. Деньги, нажитые на «религиозном клондайке», позволили Миляеву подарить любимой женщине кольцо с бриллиантом в пять каратов и шубку норковую, купленную на пушном аукционе за десять тысяч рублей. Женщинам менее любимым он дарил золотые кольца с камнями и самовары…
На «клондайке» порой разыгрываются сцены, достойные детективных кинофильмов. Икона загадочна для непосвященного человека, поди догадайся, кто и когда ее писал и почем — самое существенное! — ее торговать. Ее несут к реставратору, а реставратор не дурак, он хорошо понимает ситуацию. Он убеждает: «Художественной ценности не имеет», — покупает, иногда действительно реставрирует и перепродает раз в десять дороже.
Ну вот хотя бы чем не «клондайковский» сюжет: реставратор К. покупает у Миляева и Силина икону, снимает верхние слои и обнаруживает, что это подлинный мастер «круга Дионисия». Восторг его велик, он оповещает об открытии, и через несколько дней к нему в мастерскую входят те же Миляев и Силин с третьим дюжим молодцом, валят реставратора наземь, бьют по голове, отбирают икону, и исчезает подлинный мастер «круга Дионисия» бесследно, будто увиден был во сне.
В суде — слушалось подобное же дело — наблюдал я за двумя «золотоискателями»: они находились за деревянным барьером, под охраной. Один был постарше, видно, бывалый, в лице полнота покоя и потаенная жестокость. Второй — молодой, даже юный, нескладный, с несчастными глазами дрессированной обезьяны. И вот бесстрастное лицо первого исказила гримаса, застывшая на минуту, отчего показалось, что надели на него деревянную маску, когда из показаний экспертов стало ясно, что икона, которую у него купил юный соратник за пятьсот, стоит на самом деле раз в десять дороже. Он попытался успокоиться, не сумел и начал душить второго. И тому посчастливилось, что рядом, повторяю, была охрана..
