— Прекрасно помню ваше сравнение.

— Молекула ДНК не что иное, как микроскопических размеров информационная программа. Эта программа состоит как бы из четырех кирпичиков, четырех химических основ, которые мы сокращенно обозначаем буквами T, G, C и A. И к примеру, начало заключенного в ДНК кода для человеческого ростового гормона будет выглядеть следующим образом: ТТС CCA ACT АТА ССА СТА ТСТ и так далее. Программа возбудителя гепатита В состоит из 3182-членной комбинации этих четырех букв. В среднем наследственное единство, ген, выражается примерно одной тысячей таких букв. А вся человеческая программа выражается уже четырьмя миллиардами букв. — Он указал на соответствующую иллюстрацию и коснулся при этом руки Нормы. — Прошу прощения! — и прочел подпись под рисунком: «Три миллиарда букв в генетическом коде соответствуют тысяче книг толщиной в пять сантиметров». Стопка книг достигнет пятидесяти метров, то есть высоты двадцатиэтажного дома.

— У одного человека?

— Да, у одного, — ответил Барски. — Комбинации из четырех букв по три, но все время в ином сочетании. И у каждого человека другой порядок букв. И у любого животного тоже. И у растения. И у каждого вируса свой порядок букв.

— Фантастика! — сказала Норма.

— Фантастика, и тем не менее: вспомните о нашем немецком алфавите. В нем двадцать шесть букв. С их помощью мы можем написать абсолютно все, что пожелаем: стихи, рецепты, передовые статьи, самые разные книги, Библию и «Майн кампф».

— Хорошее сравнение, — кивнула Норма. — У меня вопрос…

Пронзительно зазвонил телефон.

Барски снял трубку:

— Ханни? Что случилось? — Несколько секунд он слушал. — Господи ты Боже мой! Когда? Нет… Не может быть. Не надо, Ханни! Успокойся! Пожалуйста, успокойся! Ты плачешь, я не понимаю, что ты говоришь…

Норма встала.

Барски пытался успокоить женщину на другом конце провода. А та все плакала и плакала. Наконец он воскликнул:

— Оставайся в приемной! Я немедленно еду, — и положил трубку. — Боже мой, — сказал он, — этого только не хватало!

— Кто звонил?

— Ханни Хольстен. Только что прооперировали ее мужа. Она боится, что он умрет. И боится не без оснований…

— Но ведь сегодня днем он был в полном порядке!

— А час назад у него начались ужасные боли. Жена вызвала врача. Но тот не смог поставить диагноз. Велел немедленно отвезти его в Центр имени Вирхова. Там диагноз поставили. Тяжелый случай — аневризма брюшной аорты. Каждую секунду она может лопнуть. Поэтому операцию сделали немедленно. Поедемте со мной! Вам все равно нужно вернуться в институт. Пойду только предупрежу Милу.

— Я сыт по горло! — вскричал врач-толстяк. — Брошу все к чертям собачьим! Что у нас здесь за контора? Не поймешь, что происходит! Все время меняют сестер. Каждый день появляется новая, и, конечно, ни одна не знает, чем пациент болен.

Старшая сестра, сидевшая за длинным столом, сказала:

— Обратитесь к дежурному врачу, а на меня орать бессмысленно.

— Бессмысленно? Послушайте, как вы со мной разговариваете? Где вы учились? В Дахау, в концлагере?

Красавица медсестра подкрашивала губы, когда в кабинет буквально ворвались Барски с Нормой. Врач грубо выругался и выбежал из кабинета. На больших электрических часах было тринадцать часов четырнадцать минут. Медсестра, не обращая ни малейшего внимания на вошедших, разглядывала себя в овальное зеркальце.

— Эй, вы! — громко и грубо рявкнул Барски. — Примерно два с половиной часа назад сделали операцию доктору Харальду Хольстену. Где?

— Вы его родственник?

— Нет.

— Сожалею, но никаких сведений я вам дать не могу.

— Ошибаетесь, — неожиданно тихо проговорил Барски. — Можете, сестричка, очень даже можете. Если я через три секунды не узнаю, где прооперировали доктора Хольстена, вы завтра же вылетите из клиники, клянусь вам!

Красавица испуганно взглянула на него.

— Доктор Барски! Но мне запретили… Я не знаю…

— Две секунды.

Красавица начала лихорадочно рыться в толстой папке.

— Вот. Пятый этаж. Секция «Д». Пятьдесят четвертая операционная.

— Пойдемте! — Барски схватил Норму за руку и поспешил к лифту.

— Мне очень жаль, доктор Барски, извините… — Красавица вскочила со стула, но Барски даже не оглянулся.

С улицы донесся противный воющий звук сирены. У подъезда резко затормозила карета «скорой помощи». Наконец подошел лифт. Барски с Нормой поднялись на пятый этаж. Здесь царила мертвая тишина. В коридорах ни души. На полу были нарисованы указательные линии, и, идя по голубой, они попали в секцию «Д». У двери стояли двое в штатском. Это люди Сондерсена, сразу понял Барски.

— Добрый вечер, господин доктор, — сказал один из них. — Добрый вечер, фрау Десмонд.

— Добрый, добрый… Вы…

— Да, — ответил второй, державший в руках «уоки-токи». — Мы, разумеется, охраняем доктора Хольстена и здесь.

Над дверью пятьдесят четвертой операционной зажегся красный свет, появилась надпись: «ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН!»

— Пойдемте, Норма! — заторопился Барски. — Здесь должна быть приемная…

Он быстро нашел ее. Две дежурные медсестры и молодой врач в белых брюках сидели перед телевизором, попивали кофе и о чем-то тихонько переговаривались. На экране Эдит Пиаф пела свою знаменитую песенку: «Нет, тебе не спасти меня…»

— Ян! — Молодой врач вскочил со стула.

— Привет, Клаус. — Барски представил их друг другу: — Доктор Клаус Гольдшмид — фрау Норма Десмонд.

— Очень рад, — сказал Гольдшмид. — Я ждал тебя. Дежурю уже двадцать часов. Прекрасно она поет, Пиаф, правда? С часу ночи по третьей программе стали передавать старую эстраду. Фрэнка Синатру, Дитрих, Дорис Дэй.

— Где Ханни? — спросил Барски. И, обратившись к Норме, добавил: — Мы с Клаусом знакомы уже несколько лет.

— От ваших статей я в восторге, — учтиво поклонившись, сказал Норме Гольдшмид.

— Где Ханни?

— Выйдем отсюда.

Гольдшмид прошел вперед и проводил их в свою маленькую комнату. Письменный стол, шкаф с папками. Стулья. Диванчик, на нем смятая подушка и шерстяное одеяло. Внизу опять взвыла сирена «скорой помощи».

— Садитесь, пожалуйста! — Гольдшмид сел за свой письменный стол. Под глазами у него были большие черные круги. Лицо бледное-бледное. Он устал. — Ханни в психиатрии, — сказал он. — У нее был припадок. Дошло до тяжелой истерики. Мы вызвали врача. Он сделал ей укол, и ее отвезли в палату психиатрии. Некоторое время она проведет там. Вот любящая жена, а?

— Очень даже любящая.

— Дрянь дело.

— Кто осмотрел Харальда? Ты?

— Да. Компьютерная томограмма и так далее… Все встало на свои места. Через полчаса он мог откинуть копыта. Оперировал Харнак. Специалист первоклассный.

— Знаю.

— Все настолько переполошились, что не заметили Ханни. И двое идиотов стали обсуждать при ней шансы Харальда выжить. Она все слышала. Тут-то и началась истерика. Жаль ее, бедную.

— Что, шансы неважные?

— М-да, неважные, — сказал Гольдшмид. — Его конечно, подключили к аппарату «сердце-легкие». Он был в шоковом состоянии. Давление за двести. После начала операции начало резко сдавать сердце. Аневризма у него в крайне неудобном месте, трудно подобраться. Но Харнак свое дело знает. Даст Бог, все обойдется, хотя…

— О, проклятье, — простонал Барски. — Проклятье…

— А отчего у него появилась аневризма? — спросила Норма.

— Это никому не известно, — сказал Гольдшмид. — Такое может случиться с каждым из нас. И в любую минуту. С вами, с Яном, со мной. Но в любом случае оперировать нужно немедленно. Если лопнет аорта — конец. Поэтому и сделана срочная операция. Надо было аневризму удалить…

— Вы хотите сказать, ее вырезают? — спросила Норма.

— Да. И открытые концы сшивают два хирурга одновременно, — сказал Барски. — Обычно двое. Но доктор Харнак принципиальный противник такой методики и пластиковые связки недолюбливает. Считает, что слишком велика опасность отторжения их организмом. Он берет кусок вены из голени и перетягивает концы. Так, по крайней мере, нет опасности отторжения. Сложнейшая операция. Три часа длится, не меньше.