Как и Пьер, подумала Норма. Ну и что, помогло это Пьеру?

— Я тоже думал о своем… Вернее, о некоторых мыслях Чаргаффа.

— Как вы сказали?

— Эрвина Чаргаффа.

— А-а…

— Он писал, что у него такое чувство, будто человек не может жить без тайн. Другими словами — большие биологи работают при свете тьмы. У нас эту плодородную и плодотворную темень ночи похитили. Света Луны никто не замечает; и никогда больше леса и долины не будут мерцать в ее отблесках — для нас. Что ждет нас впереди? Что дальше? — Барски смотрел прямо перед собой, в пустоту.

Что у этого человека на душе с тех пор, как убили Гельхорна? О чем он думает? Что ему известно? И чего он боится?

— И далее Чаргафф пишет о том, что касается, по-моему, всех нас, ученых, коллега Сасаки: «Существует ли что-то вроде запретного знания — мне неизвестно. Но применять свои знания во зло людям запрещено, об этом свидетельствует любой уголовный кодекс».

— О-ох, — вздохнул Сасаки. — Неужели ваш Чаргафф забывает о неисчислимых заслугах ученых и исследователей перед человечеством?

По лицу Барски пробежала тень, он несколько сдавленным голосом проговорил:

— И тем не менее он пишет: «Человечество никогда не внимало предостережениям. А если так — вправе ли оно рассчитывать на что-то хорошее?»

Он поднял глаза, словно очнувшись, смущенно улыбнулся и сказал:

— Мы благодарим вас за откровенность и доверие, уважаемый коллега. Вы подробно рассказали нам, над чем работает ваш институт. Поговорим еще об этом взломщике, Пико Гарибальди, который, как и Антонио Кавалетти, едва не убивший в Гамбурге фрау Десмонд, был человеком из «Генезис два». Здесь не может не быть взаимосвязи.

— А как же — есть, конечно! — сказал Сасаки.

— Вы уверены?

— На все сто процентов. Я непременно связался бы с вами, знай я, что этот Кавалетти тоже из «Генезис два».

— Положим, вы не знали этого, — сказала Норма. — Но об убийстве террористами профессора Гельхорна не слышать не могли! Почему же вы сразу не позвонили доктору Барски или даже в полицию, если вы о чем-то догадывались?

— Я сказал, pardon, madame,[20] что я вижу связь между взломом в моем институте и покушением на вас!..

— … а не между взломом здесь и убийством Гельхорна? — переспросила Норма.

Взглянула на Барски — он, казалось, отключился от их разговора.

— Не сразу, мадам. Я увидел ее не сразу. Когда профессор Гельхорн погиб вместе со многими другими, это было для меня такой же загадкой и таким же шоком, как и для моего брата Такахито. И лишь когда я узнал, что и в ограблении моего института в Ницце, и в покушении на вас, мадам, в Гамбурге замешана одна и та же фирма, у меня открылись глаза.

Ловко ты вывернулся, подумала Норма. Посмотрела на Барски — сейчас он смотрит на вещи так же, как я, подумала она.

— Каким образом? — спросил Барски.

Сасаки заметно оживился.

— Вот, слушайте: результаты исследований, связанных с нашими перспективными проектами, я записал на кодированные дискеты, которые хранил в сейфе. Вы сказали, что только ваши коллеги и профессор Гельхорн знали кодировку магнитного диска. Здесь кодировка помимо меня была известна восьми сотрудникам. Один из них и выдал кодировку Гарибальди. Не будь этого, Гарибальди не имело никакого смысла похищать дискеты, не правда ли? Выходит, кто-то проявляет к моим опытам такой же непреодолимый интерес, как и к вашим. Далее. Я отдаю себе отчет, что в моей команде есть предатели. Никого не шантажировали. И не убили.

Барски спросил:

— Вы полагаете, что, поскольку интерес этих людей к нашим опытам безмерно велик и им не терпится узнать, на какой стадии мы находимся, кто-то попытался силой заставить профессора Гельхорна выдать кодировку магнитного диска? Или шантажировать его?

Сасаки кивнул.

— И так как профессор Гельхорн не испугался угроз, его убили?

— В этом я сейчас не сомневаюсь. А фрау Десмонд хотели убить по другой причине: чтобы она не вела ни частного, ни журналистского расследования ни в вашем случае, ни в моем, ни в Бог весть скольких еще.

— Кто же, по-вашему, держит в руках все нити? — спросила Норма.

— Люди, для которых наша работа — их будущие барыши. Люди, которые, если потребуется, пойдут по трупам.

— Вы считаете… какой-нибудь фармацевтический концерн? — Норма взглянула на магнитофон — пленка еще не кончилась.

— Может быть, один фармацевтический концерн, может быть — несколько, — сказал Сасаки. — И то, и другое не исключено — возможно, представимо, допустимо. Промышленный шпионаж есть везде, не так ли?.. А возможно, и кто-то, стоящий за концернами.

— Вы… вы говорите о правительствах? — спросил Барски.

— О правительствах, о политиках, об орудиях самого крупного калибра.

— Возможно ли? Мы в Гамбурге боремся с раком груди, вы в Ницце занимаетесь оплодотворением in-vitro. Эмбрионы, опыты с ДНК на яйце. И это, вы считаете, настолько заинтересовало целые правительства и отдельных политиков, что на нас напустили террористов и устроили кровавую баню?

— Да, — ответил Сасаки.

— Но почему? Почему? — не мог успокоиться Барски.

— И вы и мы в наших работах натолкнулись, скорее всего, на что-то, представляющее для них — не боюсь повториться — непреодолимый интерес.

— Вы имеете в виду нечто определенное?

— Пока нет, — сказал Сасаки. — Однако так или иначе — мои секретные данные похищены! У вас, коллега Барски, иная ситуация. Профессор Гельхорн шантажистам не уступил. И никого из вас в эту историю не посвятил. Он отказался — и все. Поэтому они — кто бы они ни были — расправились с ним.

— Тем не менее они пока не получили того, за чем гоняются, — сказала Норма.

— Верно! — кивнул Сасаки. — Поэтому эти концерны, партии, фанатики, правительства и впредь будут делать попытки завладеть всеми нашими секретами. Стопроцентно! Вам, коллега Барски, тоже вскоре предстоит столкнуться с осведомителем. Мужчиной или женщиной, которые передают третьим лицам сведения обо всем, что делается в вашем институте, — то есть с предателем. — Несколько назойливая привычка снова взяла в нем верх: — Предать, выдать тайну или секрет, быть неверным, изменить, шпионить. А это вот что значит: всем вам, всем нам, и вы, мадам, тоже не исключение, — по-прежнему угрожает смертельная опасность.

— Вы этому человеку верите? — спросила Норма.

Они оставили клинику Сасаки и шли теперь по направлению к церкви Симьеза и монастырю. Большой парк с его лимонными деревьями и огромными клумбами спускался к морю пылающими террасами. Отсюда видны гора Борон, обсерватория на вершине Грос и лазурное море, плещущееся за городскими кварталами.

— Не знаю. Хотелось бы верить. И тем не менее…

— Да, — сказала Норма. — И тем не менее! У меня тоже такое ощущение. И тем не менее — вдруг он своими предположениями и предостережениями преследует совершенно определенные цели? Вдруг он — и кто знает, какую роль во всем этом играет его брат? — хочет направить нас на ложный след?

Барски остановился.

— Как бы там ни было, в его институте взломали сейф и похитили документацию. Я справлялся в полиции. Еще из Гамбурга. С того дня бесследно пропал охранник института по фамилии Гарибальди. Полиция уверена, что похититель дискет — он. Опыты Сасаки это фантастика, согласен. Но что в нашей области науки не фантастика? Все мы ведем раскопки во тьме. Только он копает гораздо глубже. Что у него похитили? Нечто представляющее огромный интерес. И я думаю, мы тоже открыли что-то, представляющее огромный интерес, но сами не знаем, в какой точно момент и кто открыл.

— Вы допускаете, что кто-то из вашей группы предатель?

— Страшно подумать, — сказал он. — Все мы давно дружим. И если кто-то предаст… Боюсь, господин Вестен словно в воду глядел, когда решил посоветоваться со своими коллегами. С каждым днем я все больше понимаю, в какую передрягу мы попали — не отдавая себе отчета, что вообще случилось. — Черты его лица вдруг смягчились, и он мечтательно проговорил: — Посмотрите, фрау Десмонд, какой чудесный парк! Это вообще один из самых красивых уголков Ниццы. Вам когда-нибудь приходилось бывать в Симьезе?