— Какого еще священника?

— Мне рассказали, Милленд вел затворнический образ жизни, — сказал Сондерсен. — Два-три раза в неделю ходил в деревенский паб, выпивал несколько кружек пива, беседовал с рыбаками. Они его уважали. Настоящих друзей у него было мало. Один адвокат из Сент-Питер-Порта, столицы Гернси, геолог-океанолог из Кре, художник из Билль Амфри и отец Грегори из церкви на рю де л’Эглиз. Вы проезжали мимо нее по пути сюда.

— Да, — сказала Норма, — припоминаю. Хардвик еще обратил наше внимание на нее. И на Музей немецкой оккупации за маленьким кладбищем.

— С отцом Грегори Милленд играл в шахматы. Священник часто приходил сюда. Я уже упоминал, что мы обнаружили отпечатки его пальцев. А вот другие отпечатки идентифицировать пока не смогли. Те, кто здесь похозяйничал, обработали кончики своих пальцев какой-то жидкостью. Так что рассчитывать на успех в этом отношении нам не приходится.

Зазвонил телефон. Аппарат стоял на удивительно красивом секретере, судя по стилю — времен Людовика XV. Чтобы снять трубку, Сондерсену пришлось переступать через горы бумаги.

— Алло! — он посмотрел на Норму. — Ваш неизвестный друг! Как я по нему соскучился! Требует вас…

Она встала, и он протянул ей трубку.

— Норма Десмонд, — назвалась она, и тут же услышала знакомый измененный мужской голос с металлическими нотками.

— Здравствуйте, фрау Десмонд! Вы появились в доме мистера Милленда минут пятнадцать назад. Извините, что я помешал вашей беседе с господами Сондерсеном, Вестеном и доктором Барски. Мне очень жаль, что нам пришлось убрать доктора Милленда.

— Вам?

— Да, фрау Десмонд… Попросите, чтобы господа не прерывали нашего с вами разговора. Потом вы все им передадите дословно. Скажите им!..

Норма громко проговорила:

— Он просит не перебивать. Потом я передам вам содержание нашего разговора.

— Спасибо, — поблагодарил ее неизвестный. — Да, фрау Десмонд, мы. В данной экстремальной ситуации потребовалось нечто вроде мирного сосуществования. Или временного перемирия, если угодно. Нам удалось убедить другую сторону, что в случае с доктором Миллендом нам надо быть заодно.

— Заодно? Почему?

— Не глупите, фрау Десмонд! Доктор Милленд послал господину Вестену депешу. Содержание письма вам известно. Нам тоже.

— А откуда?

— Сколько раз мне повторять вам, что у нас есть доступ к любой информации. Нам известно все, все, понимаете? Всегда и обо всех. Продолжу: мы ненавидим кровопролитие. Но на сей раз нам пришлось согласиться с агрессивной стороной, что этого человека нам необходимо общими усилиями убрать.

— Почему?

— Прошу вас, фрау Десмонд, не считайте меня идиотом.

— Ответьте все-таки, почему. Я хочу это услышать от вас!

— Доктор Милленд написал, что видит выход из — гм-гм — дилеммы, перед которой бессильны доктор Барски и его сотрудники. Конечно, он выразился витиевато. Пригласил господина Вестена попьянствовать целую неделю. Видите, нам все известно. Незачем ходить вокруг да около. Обе стороны не заинтересованы в том, чтобы в последний момент появилось нечто вроде «выхода из дилеммы». А посему — к моему великому сожалению — этот необыкновенный человек и ученый должен был как можно скорее уйти со сцены. Честь имею, мадам. Желаю вам и всем остальным приятно провести время на Гернси.

Норма положила трубку и пересказала разговор присутствующим. Барски вскочил и начал бегать перед камином.

— Кто же он, этот предатель? Всеведущий, всесильный и всемогущий, способный проинформировать этого неизвестного абсолютно обо всем, в том числе и о том, что происходит сейчас в этой комнате?

— Каждый из нас может оказаться им, — сказал Сондерсен.

— Что-что? — уставился на него Барски.

— Любой из нас может оказаться этим предателем, — сказал Сондерсен. — За исключением первого звонка, всякий раз, когда он звонил, мы были в этом же составе. Каждый из нас мог незадолго перед встречей проинформировать его о ней — равно как и обо всем другом. Вы, фрау Десмонд, господин Вестен и я.

— Вы? — переспросила Норма. — Вы не рождены для предательства.

— Дорогая фрау Десмонд, — сказал Сондерсен, — не недооценивайте способностей и хитроумия других людей.

Снова зазвонил телефон, и снова трубку снял Сондерсен.

— Да? — Он улыбнулся. — О-о, отец Грегори! Добрый день… Да, я знаю, вы с ним были друзьями. Да, да, мы тоже скорбим… Погодите, святой отец. Скорей всего наш разговор подслушивают. При данных обстоятельствах — почти наверняка… Почему это вам безразлично?.. Пусть каждый слышит, что вы скажете? — Некоторое время он молча слушал. — Он выразил желание, чтобы его непременно похоронили на вашем кладбище? Ага. Ну и что? — Он снова некоторое время слушал священника не перебивая. — Странная эпитафия. Почему странная?.. «Дело рук дьявола»? Нет, я тоже не понимаю, святой отец. Я с удовольствием приеду к вам… Пожалуйста, если вы хотите приехать сюда… На чашку чая, очень хорошо… Нет, ни в коем случае не на велосипеде, ни в коем случае! Я за вами заеду. Через четверть часа… Потому что я вас очень прошу!.. Хорошо, спасибо… — и он положил трубку.

— Отец Грегори во что бы то ни стало хочет поговорить с нами. Причем обязательно приехать сюда на велосипеде. Якобы из-за эпитафии на могильном камне, которую заказал себе Милленд. Странная эпитафия, между нами говоря: высечь на камне не его имя, а только слова: «Здесь лежит человек, делавший работу дьявола». Ладно, поеду к нему на «лендровере». Ваши охранники, господин Вестен, останутся здесь. Мои люди тоже. Ни в коем случае не выходите из дома. Не приготовите ли вы в самом деле чаю, фрау Десмонд?

— С удовольствием, — сказала Норма.

— Ладно, до скорого, — Сондерсен направился к двери.

— Оппенгеймер. Это его слова… — сказал Барски.

Сондерсен остановился.

— О чем вы? — спросил он.

— Это довольно известная цитата, — сказал Барски.

— О чем вы все-таки говорите?

— Не о чем, а о ком! О Роберте Оппенгеймере, одном из отцов атомной бомбы. В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году он предстал перед пресловутой комиссией по расследованию антиамериканской деятельности. Оппенгеймер был так же раздавлен своим открытием и его последствиями, как Чаргафф манипулированием ДНК. — Барски повернулся к Норме и Вестену. — Помните, когда мы в первый раз сидели в «Атлантике» и я рассказывал вам, что случилось у нас в институте, я упомянул и о том, что незадолго до гибели профессор Гельхорн читал протоколы комиссии Маккарти. И там, во время допроса, Роберт Оппенгеймер сказал: «Мы сделали работу дьявола».

— Пожалуйста, пойдемте со мной на кухню! — попросила Норма. — А то мне будет скучно, там поговорим.

Она встала, ее взгляд упал на большую фотографию женщины с девочкой в массивной серебряной рамке.

— Это его жена и дочь? Они погибли в автомобильной катастрофе?

— Скорей всего, — сказал Вестен и долго не сводил глаз с фотографии. — После их смерти он стал все чаще уединяться, пока не переехал сюда. Мысли о близкой кончине не оставляли его…

— Он вам об этом говорил? — Норма первой прошла в просторную кухню.

У двери, ведущей из кухни в сад, стоял охранник.

— Да. Но не в прямой связи с этой потерей. Однажды мы с ним говорили о смерти вообще. Выяснилось, что он так же высоко ставит книгу Цицерона «Катон Старший в старческом возрасте», как и я. В ней говорится о мудрости, которой достигаешь лишь перед самой смертью. «Я заранее рад этой зрелости, говорит Катон, ибо, приближаясь к смерти, полагаю, что вижу берег и после долгого путешествия по многим морям наконец войду в гавань». Что ж, Милленд достиг своего. Хотя что это за гавань… Вот, возьмите коробочку с чаем! — Вестен протянул ее Норме.

Они быстро обжились в чужой кухне и нашли все необходимое.

Барски положил на поднос ложечки. Из сада доносился опьяняющий запах цветов. День стоял чудесный. А ведь всего сорок часов назад убили человека, который жил в этом маленьком раю у моря, подумала Норма.