- Ну, что вы, Маша, как можно нас так обидеть? Соизвольте хотя бы не побрезговать бокалом вина! За то, что вы оказались гораздо смелее и честнее некоторых мужчин, — заговорил Дима высоким слогом, что легко можно было понять — он холостяковал без малого второй год.

- Вообще-то завтра на работу, — заколебалось воплощение богини Афродиты на Земле, — разве что совсем чуть-чуть.

Под непрестанные шутки, тосты и комплименты «чуть-чуть» растянулось на пару часов. Дима и Шурик так часто поднимали тосты за прекрасных дам, что не заметили стремительного входа в фазу остекленения.

- «Булава» нейтрализует любую пиндосскую ПРО! — стучал Саша массивным кулаком по шаткому столику, забыв про «прекрасных дам», — да мы их разделяющимися боеголовками закидаем!

- И сколько у нас сейчас таких ракет? Сколько? — горячился Дима. В оружии Дима эксперт.

Виталик, как мудрый индейский вождь, довершил расправу над макаронами и заиндевел в кресле-качалке, окутав себя сизыми клубами облегченного Мальборо.

- А кто у вас Сэллинджера читает? — повернулась ко мне Маша, указывая на небольшой томик рассказов, который я притащил из местной библиотеки. — Я обожаю «Над пропастью во ржи». Лицо её раскраснелось, похоже, она совсем забыла о том, что спешила домой.

- Ты Сэллинджера любишь? — воскликнул я с интонацией «красавица, да ты ещё и собутыльник!», разливая Абсолюта в стаканы с мартини. — Это же мой любимый писатель!

- Да, только я рассказы не читала, — с большим интересом она посмотрела на меня, — расскажешь?

Хочет ли кот валерьянки? Хочет ли черная дыра поглотить?

О Сэллинджере я мог говорить часами.

- Я рад, что ты спросила! — солидный «бульк» мандаринового пойла прорвал упругую поверхность вермута и закружился в стакане замысловатыми маслянистыми завихрениями. Опрокинув смесь в раскаленное жерло глотки, я отпустил поводья своего интеллектуального коня.

- Конечно, «Над пропастью во ржи» — повесть замечательная, но самое лучшее, что написал Сэллинджер — это все-таки его серия рассказов о семье Глассов! Одна из самых недооценненых книг в современной литературе! Короче, если в двух словах — члены этой семьи отличаются от окружающих людей одной особенностью. Все они очень тонко чуствуют красоту. Этот талант или болезнь (смотря с какой стороны посмотреть) приводит к тому, что существовать в мире обычных людей для них — сложная задача. Они не способны кривить душой, лгать, изворачиваться. По сути — все творчество Сэлинджера — это философский манифест. «Красота спасет мир» — сказал Достоевский, так? Вот собственно эту идею он и развивает. (Кстати Достоевский и Толстой единственные писатели, которые, как он считал, достойны подражания). В свое время Достоевский создал своего великолепного «Идиота», князя Мышкина, как идеал «человека прекрасного». Носителя той самой душевной красоты, которая «спасёт мир»… Тебе интересно? А то гружу тут фигней всякой заумной…

- Нет, нет, ты что! — Маша, показалось, даже обиделась. — Очень интересно, продолжай, пожалуйста!

Очередная порция мартини с водкой обожгла молодые пищеводы. Я галантно подпалил даме сигарету шуриковой зиппой и продолжил:

- Так вот когда этот «носитель красоты» был запущен создателем в вымышленный-реальный мир романа, стало ясно, что ничем иным кроме трагедии история окончиться не может. В конце её всегда маячит гора и крест. Точно так же, как и в первый раз, когда такой «носитель духовной красоты» в первый раз встретился с человечеством под видом Иисуса из Назарета…

- Пашка, чо ещё за Исус из лазарета! Давай выпьем лучше, — слегка кося налитым кровью глазом, Саня фамильярно навис надо мной, продемонстрировав Маше небритую ароматную подмышку. — Может Маша хочет послушать музыку? А? Я могу включить центр?

- Спасибо, Саша, но у нас тут свой разговор, — мило улыбнулась Маша, недвусмысленно намекая на неактуальность гусарского предложения.

- «Сво-ой разгово-о-ор»! — протянул Шурик, глуповато улыбаясь и возвращаясьна свое место. — Ну тогда понятно… Хыхы…

- Ну и, в общем, вот… на чем я остановился? — обратился я вновь к собеседнице.

- Ты говорил про Иисуса Христа…

- А все верно! Собственно, что сделали с этим проповедником люди? Они распяли его. На этот счет существует много разных теорий, но, мне кажется, причина была одна. Он был слишком чист и безупречен. Ну, вот кому такое понравится? То есть ты стараешься, к примеру, живешь честной жизнью, по возможности, не убиваешь и не воруешь… ну по возможности… и, вообще, поступаешь по справедливости. Считаешь, в целом, себя крутым чуваком. Есть, так сказать, чем гордиться. И вдруг — бац! Приходит Иисус весь такой из себя ангел любви и всепрощения. И кто ты в сравнении с ним, получаешься? Мерзкое, алчное, себялюбивое чмо! В лучшем случае. Люди, конечно, говорят друг другу: «Он крут этот Иисус из Назарета! Он настоящий пример всем нам!». Но когда его распинают и закапывают римские солдаты, то всем становится как-то легче сразу на душе. Как-то спокойней. И они тут же объявляют его посланцем Бога на Земле. Это же удобно! Вот если реальный человек ходит по стране и мозолит жителям глаза своей совершенностью — это одно. Это обидно и неприятно. А вот когда убили и объявили Богом, то все замечательно! С одной стороны отомстили, козлу, чтоб не вымахивался перед честнЫм народом, с другой стороны мертвого, а тем более Бога, можно и полюбить и примером для подражания сделать. А что? Понятно, что он лучше — на то он и Бог, а нам на него походить пытаться, во-первых, бессмыслено — фиг достанешь, а, во-вторых, где-то даже и кощунство. Так что можно расслабиться, и жить, как раньше! А тех, кто все таки пытается — на костёр как еретиков!

- Так, а что все-таки с Сэллинджером? — перебила Маша. — Что-то я запуталась слегка.

- А! Ну, Сэлинджер эту идею Достоевского о прекрасном человеке как раз… не то что бы развил, но немного модифицировал и попытался протестировать такого героя в контексте современного общества. Есть у него там Сеймур — главный герой всех этих девяти рассказов о семействе Глассов. Самый остро чувствующий. Я, кстати, думаю, что Холден Колфилд — парень из «Над пропастью во ржи», которую ты читала, — это и есть образ Сеймура, но только в детстве. Этакий чуствительный ко всем несправедливостям мира князь Мышкин. Но только у Колфилда/Сеймура нет учения, как у Иисуса, или жизненной позиции, как у князя Мышкина. Он просто чуствует, что все вокруг не так и рефлексирует. Ведь борьба для него — это тоже фальш. Понятно, что каждый писатель, хочет или нет, пишет, в первую очередь, про себя, и поэтому Сэлинджер, до известной степени, сам пытался претворить в жизнь свои убеждения. Мало кто знает, но после 1965-го года он перестал печататься и сочинял только для себя, да и вообще, с тех пор никогда не общался с журналистами. Настоящий герой, а не как другие, гуру — которые по телевизору мелькают в модных клубах… Ты будешь удивлена, но он, кстати, сейчас находится в нескольких километрах от нас и может как раз в даную минуту тоже скромно возжирает винцо с грибочками… хыхы…

- Что, правда? — красивые глаза Маши округлились в изумлении.

- Ну, точно не скажу, может и не возжирает, насколько я знаю, он в буддизм и вегетарианство ударился…

- Да нет! — Маша досадливо отмахнулась, — правда, что в нескольких километрах от нас живет?

- А, это? Истинная правда! Здесь в Нью-Хэмпшире живёт, в Корнише… Ну, так вот… В девяти рассказах этих о Глассах, он решил внедрить несколько таких «князей Мышкиных» в современное американское общество и посмотреть что, собственно, получится. Большинство этих Глассов такие, менее бескомпромиссные что-ли. Ну, они там устраиваются, типа, со своим обостренным чуством прекрасного и неприятием ужасного кто как может — учителями, художниками, музыкантами. Все кроме Сеймура. Он — этакий чистый эксперимент. Хэппи-эндом, в общем, с ним не кончается. Убивает он себя в рассказе «Хорошо ловится рыбка-бананка». Говорит: «Слишком много в это мире красоты! Невозможно столько человеческой душе вынести!». Помнится, нам этот рассказ в нашем продвинутом лицее давали на разбор. Ни пса не понял я тогда. Да и как понять. Тут бэкграунд нужен интеллектуальный, блин!…и запас жизненного экспириенса, вот.