- Пол, почему мы не садимся? — проснулся Крис, — у нас какие-то проблемы?
- Все нормально, — успокоил его я. — Погода плохая, так что на запасном аэродроме будем садиться.
(Ничего нормального, блин, нет в этом, Крис. Мы летим, хрен знает, куда на остатках горючего, и мне чертовски все это не нравится).
Я повернулся и посмотрел назад — судя по всему, большинство пассажиров разделяло мое настроение — в салоне стояла непривычная тишина. Лица людей были хмуры и напряжены.
Крис успокоился и вернулся ко сну, откинувшись на кресле, а я нервно уставился на часы. Я не засекал, во сколько мы вылетели из Москвы, но было такое чувство, что летим уже не меньше часа.
- Извините, — остановил я проходящую мимо стюардессу громким шепотом. — А сколько до Нижнего Новгорода лететь?
- Минут двадцать, — вымученная улыбка на ее лице не прибавила спокойствия, — …тридцать.
Ещё через несколько минут вдруг все стюардессы скрылись за занавесками своего отсека.
Через некоторое время они появились оттуда, и стало страшно. Лица их были белыми. В дрожащих руках они несли подносы, на которых стояли стаканы с водой. Старшая стюардесса зачем-то принялась раздавать пассажирам листочки и карандаши.
- Напишите свои имена и номер места, — сбивчиво закудахтала она. — Возможно, в Нижнем Новгороде нас ждет пересадка, чтобы вернуться в Москву.
«Что за бред! — подумал я. — Так-так… Так-так!»
Пальцы нервно забарабанили по коленям, а в животе стал сворачиваться холодный и неприятный клубок тревоги.
Плохи дела. Плохи дела.
Пло-о-о…
-…хи дела, — выматерился второй пилот, яростно защелкав тумблером. — Обороты двигателей падают!
Иван бросил быстрый взгляд на приборы, и сразу вслед за этим раздался резкий неприятный звук сигнализации аварийного остатка топлива.
- Капитан, у нас все в порядке? — в кабину заглянула старшая стюардесса. — Люди волнуютс…
Мигом оценив ситуацию, она осеклась на полуслове.
- Нормально, — рявкнул Иван, не отрываясь от приборов. — Не стойте здесь! Ваше место сейчас в салоне! Идите! Успокойте людей!
Итак. Нас семьдесят два. Мы все разные. Разный возраст, профессии, привычки и характеры. Объединяет одно — все трупы. Нет-нет, никакой мистики. Пока мы ещё живы, но уже знаем, что это ненадолго.
Всего несколько часов назад каждый выглядел по своему — кто-то пил и смеялся, кто-то читал газету, кто-то спал. Сейчас в салоне пассажирского лайнера, совершающего перелёт Нижневартовск-Москва, сидят семьдесят два похожих друг на друга манекена. Осторожно поворачиваюсь и смотрю на сидящих сзади. Одна и та же картина — бледные лица и плотно сжатые губы. Кто-то закрыл глаза, кто-то уставился себе под ноги или тупо в спинку кресла соседа.
Я думаю о том, как это будет. Из прочитанного об авиакатастрофах я знаю, что при ударе о землю все кости в теле от давления моментально крошатся в порошок. Запомнился комментарий спасателя о том, что тела, найденные на месте крушения, очень сложно переносить. Как бурдюк с водой без ручек.
Услужливое воображение тут же рисует картину — два МЧС-ника рывками пытаются забросить мой бесформенный обгоревший труп в грузовик, и меня охватывает паника. Дикий животный ужас. Если не взять себя в руки, то я закричу. Этого нельзя допустить. Видимо, это понимает каждый, поэтому тишина в салоне гробовая. Это только в голливудских фильмах в падающем самолёте все кричат и носятся по салону. В реальности, как оказалось, всё происходит совсем не так.
Мне тоже надо отвлечься. «Это будет не больно. Я ничего не почувствую. Секунда — и всё будет кончено». После этой мысли я успокаиваюсь. Становится не страшно. Только пальцы выбивают нервную дробь, и в голове стучат какие-то африканские ритмы. Я сижу на месте номер тринадцать. Забавно. Вот и не верь после этого в магию чисел. Хотя в этом самолёте сейчас все номера несчастливые.
В голову приходит мысль написать прощальную смс-ку родным и близким. Сейчас как-то отчетливо понимаю, что кроме родителей и брата моя смерть ни для кого не станет трагедией. Что же написать? «Прощайте, мама, папа и Дима! Через несколько минут меня размажет по земле. Я вас любил»? Как-то глупо и пошло. И страшно.
Нет. Ничего писать не хочется. Теперь ясен смысл фразы «люди живут вместе, а умирают по одному». Завтра все мои друзья и близкие проснутся и вновь увидят рассвет. А я нет. И это обстоятельство уже разделило нас невидимой стеной.
В тридцать лет все-таки умирать не так обидно, как в восемнадцать. Все в жизни уже испытано. Я любил, мечтал. Успел разочароваться и в том, и в другом. Видел свет. Был женат, но не нажил ни семьи, ни детей.
Я — бесполезный путешественник во времени и пространстве, и в каком-то смысле такой конец логичен.
Последнее время часто повторял, что ничего не жду уже от будущего. Говорят, что мысли и слова способны материализоваться. Что ж, судя по тому, что сейчас со мной происходит, так оно и есть.
Почему же всё так сложилось? Где я свернул не туда?
Я откидываюсь на спинку кресла, и сцены из моей жизни мелькают перед глазами, как кадры цветного кино. Детский сад, школа, университет, переезд в Америку…
- У нас кончилось топливо! Отказали все двигатели! — задыхаясь от напряжения, орал в шлёмофон Пивоваров. — Готовьте полосу, мы будем планировать!
Неуправляемая машина осталась «на руках». Все стрелки упали вниз до нуля. Самолёт начало дергать из стороны в сторону.
- Я могу чем-то помочь, — в кабине опять показалась голова старшей стюардессы с подносом, на котором одиноко дребезжал полупустой стакан воды.
- Можешь! — вдруг радостно выкрикнул Иван. — Давай сюда воду свою!
Собравшийся было обматерить ополоумевшую от страха стюардессу Сергей, с ужасом выпучил глаза в сторону Ивана. Было ясно — капитан сошел с ума!
- На приборную доску ставь, — захохотал Иван, увидев перекосившееся лицо второго пилота. — Будем по нему определять с каким углом идем, какой тангаж!
- Господи! — чей-то сдавленный всхлип прозвучал во внезапно наступившей тишине, как выстрел, вырвав меня из череды воспоминаний. Остановился наш второй двигатель. За бортом был слышен лишь тоненький свист ветра, рассекаемого огромным куском мертвого металла.
Прилипнув к иллюминатору, я всмотрелся в темноту и, волосы на моей голове зашевелились от ужаса. Елки! Метров в трехста под нами плотным массивом вставал лес.
Это смерть!
Сжавшись в комок, я всем телом почувствовал приближение чудовищного удара, как вдруг, черная полоса резко сменилась пустым пространством, мелькнула сетка аэродрома и по земле побежали стремительно сужающимся кольцом огни. Пожарные и скорые машины, видимо, собранные со всего аэродрома неслись к нашей полосе, мелькая маячками.
Дрожа и дергаясь всем телом, наш самолет резко приближался к взлетке.
Удар!
Сжавшиеся молчаливыми тушками в своих креслах пассажиры подлетели, натянув пристяжные ремни. Салон наполнился оглушительным визгом женщин, криком детей и матами мужчин! От удара машина подпрыгнула в воздух и снова жестко опустилась на взлетку, самолет кренился то влево, то вправо, но мы уже катились по взлетной полосе!
Шасси выдержало! Опять жесткий рывок, это пилоты задействовали аварийную тормозную систему! Натужно заскрипев «ТУшка» пробежала еще несколько метров, резко снижая скорость, и остановилась!
На несколько секунд я заиндевел в кресле, не в силах поверить, что мы живы.
На многих рейсах, которыми я летал раньше, пассажиры хлопали после посадки, раздражая меня этим несказанно. Сейчас, когда аплодисменты прозвучали бы уместней всего, никто даже и не думал хлопать. Кто-то рыдал, кто-то звал доктора, кто-то лихорадочно дергал лямку ручной клади из багажного отсека, стремясь скорее покинуть салон, в одночасье чуть не ставший братской могилой.
